Непревзойденный мастер популярного исторического повествования Саймон Шама с блеском профессионального романиста и скрупулезностью профессионального историка создает динамичный и объемный образ Нидерландов XVII века – тех времен, когда уроженец Лейдена Рембрандт ван Рейн, триумфально продемонстрировав, каких высот способна достичь голландская живопись, на многие века завоевал звание величайшего из живописцев. Немногие дошедшие до наших дней документально подтвержденные сведения о жизни и профессиональной деятельности художника виртуозно вплетены в пеструю ткань обширного и разнообразного исторического контекста. Коммерческая суматоха и политические интриги, противостояние испанских Габсбургов и Голландской республики, католиков и протестантов, расцвет демократического искусства Нидерландов и искрящаяся живопись «художника королей» Рубенса – бурлящий, причудливый мир, где рождалось искусство Нового времени. Мир, который стал подмостками жизни и творчества голландца Рембрандта ван Рейна – художника, живопись которого, кажется, торжествует над реальностью.
Мученик светотени
"...светотени мученик Рембрандт" - назвал художника Осип Мандельштам, и это действительно так. Как ни стремился он достичь славы и богатства, а позднее - просто заработать денег, чтобы выбраться из долгов, его сущность художника, его талант все время толкали его на поиски нового. Новая манера письма, новая трактовка образа, новое освещение лиц и предметов, новые ракурсы. То, чего не было раньше, до него. Все это привело к сокращению круга ценителей при жизни художника и даже к стремлению принизить его достижения со стороны современников после его смерти.
Саймон Шама показывает не просто жизнь Рембрандта и его время, он дает подробнейшее погружение в эпоху и детальное толкование множества картин и графики Рембрандта.
Рембрандт в начале творческого пути равнялся на блистательного во всех отношениях Рубенса, и Шама рассказывает сначала о судьбе семьи Рубенса, его родителей, затем о бурной биографии Рубенса - его путешествиях, учебе, о дипломатических миссиях, которые он выполнял с честью, о работе придворного живописца (в Англии, Франции, Испании...), о его прекрасной вилле с садом в Антверпене (теперь это музей) и коллекции предметов искусства.
Шама показывает как в картинах молодого Рембрандта появляются цитаты из картин его учителей (Ластмана, например) и Рубенса (и такие же цитаты он показывает и в картинах Рубенса - откуда пришел жест, поза, фигура) - проследить это без подсказки мне было бы невозможно; становится ясно, что мир образов не существует автономно, все находятся под чьим-то влиянием. Молодость Рембрандта прошла в творческом содружестве с близким ему по возрасту и таланту Яном Ливенсом, в Лейдене у них, возможно, была общая мастерская, и уж точно - общие натурщики и общие сюжеты, они словно осваивали вместе мир живописи, но затем их пути, творческие и жизненные, разошлись.
Рембрандт, возможно, не без влияния стиля жизни Рубенса, купил солидный дом, накупил разных предметов искусства, картин, редкостей, старинного оружия - но все это в долг, в расчете на грядущие гонорары, а фортуна отвернулась от него по ряду причин, и остаток жизни, не такой уж и длинной по нынешним меркам, он провел в нужде. Грустно было читать, как десятки прекрасных картин художника пошли с молотка за гроши.
Толкование картин, которое дает Шама, и рассказ об их судьбе были для меня очень интересны; грустно было читать о гибели живописных слоев эрмитажной "Данаи", как золотистый свет превратился в грязную кашицу и сполз на пол, когда посетитель плеснул в нее кислотой. Оказывается, нужно было немедленно полить ее водой, и картина была бы спасена! Именно так поступили в Рейксмузеуме Амстердама, когда некий безумец в 1990 году полил кислотой "Ночной дозор" Рембрандта. В этом случае пострадал только лаковый слой.
С удивлением я прочла признание Шамы, что он не искусствовед, а любитель, такой продуманной и глубокой показалась мне его книга. Но я тоже не искусствовед, возможно, такого рода изложение мне ближе, чем труды специалистов.
Есть желание почитать еще этого автора.
Мученик светотени
"...светотени мученик Рембрандт" - назвал художника Осип Мандельштам, и это действительно так. Как ни стремился он достичь славы и богатства, а позднее - просто заработать денег, чтобы выбраться из долгов, его сущность художника, его талант все время толкали его на поиски нового. Новая манера письма, новая трактовка образа, новое освещение лиц и предметов, новые ракурсы. То, чего не было раньше, до него. Все это привело к сокращению круга ценителей при жизни художника и даже к стремлению принизить его достижения со стороны современников после его смерти.
Саймон Шама показывает не просто жизнь Рембрандта и его время, он дает подробнейшее погружение в эпоху и детальное толкование множества картин и графики Рембрандта.
Рембрандт в начале творческого пути равнялся на блистательного во всех отношениях Рубенса, и Шама рассказывает сначала о судьбе семьи Рубенса, его родителей, затем о бурной биографии Рубенса - его путешествиях, учебе, о дипломатических миссиях, которые он выполнял с честью, о работе придворного живописца (в Англии, Франции, Испании...), о его прекрасной вилле с садом в Антверпене (теперь это музей) и коллекции предметов искусства.
Шама показывает как в картинах молодого Рембрандта появляются цитаты из картин его учителей (Ластмана, например) и Рубенса (и такие же цитаты он показывает и в картинах Рубенса - откуда пришел жест, поза, фигура) - проследить это без подсказки мне было бы невозможно; становится ясно, что мир образов не существует автономно, все находятся под чьим-то влиянием. Молодость Рембрандта прошла в творческом содружестве с близким ему по возрасту и таланту Яном Ливенсом, в Лейдене у них, возможно, была общая мастерская, и уж точно - общие натурщики и общие сюжеты, они словно осваивали вместе мир живописи, но затем их пути, творческие и жизненные, разошлись.
Рембрандт, возможно, не без влияния стиля жизни Рубенса, купил солидный дом, накупил разных предметов искусства, картин, редкостей, старинного оружия - но все это в долг, в расчете на грядущие гонорары, а фортуна отвернулась от него по ряду причин, и остаток жизни, не такой уж и длинной по нынешним меркам, он провел в нужде. Грустно было читать, как десятки прекрасных картин художника пошли с молотка за гроши.
Толкование картин, которое дает Шама, и рассказ об их судьбе были для меня очень интересны; грустно было читать о гибели живописных слоев эрмитажной "Данаи", как золотистый свет превратился в грязную кашицу и сполз на пол, когда посетитель плеснул в нее кислотой. Оказывается, нужно было немедленно полить ее водой, и картина была бы спасена! Именно так поступили в Рейксмузеуме Амстердама, когда некий безумец в 1990 году полил кислотой "Ночной дозор" Рембрандта. В этом случае пострадал только лаковый слой.
С удивлением я прочла признание Шамы, что он не искусствовед, а любитель, такой продуманной и глубокой показалась мне его книга. Но я тоже не искусствовед, возможно, такого рода изложение мне ближе, чем труды специалистов.
Есть желание почитать еще этого автора.
«Напыщенные рифмоплеты, которые воспевали Рубенса смелыми стихами / и сочинили в память его ученые поэмы, / воображают, будто им досталась пальма первенства, / однако они лишь тщились нарисовать солнце углем»
До грехопадения все мы обнажены, но после него голы.
Если жизнь уж вовсе покажется кальвинисту медом и ему придет охота попробовать что-нибудь горькое, то для этого существовал «middags sallet» из дикого цикория, портулака, кровохлебки, буранчика огуречного, одуванчика, лютика, кошачьей мяты и календулы. Слишком горчит? Что ж, тогда можно было умерить горечь, посыпав салат незабудками и приправив топленым маслом. Согласно правилам хорошего тона, сформулированным в многочисленных сборниках, есть все это надлежало, не слишком широко разевая рот, не облизываясь, не поплевывая на пальцы и не засовывая их в рот, не набивая щеки, как хомяк.
У амстердамских сладкоежек, постоянно лакомившихся бразильским сахаром, торговля которым полностью находилась в руках амстердамских же купцов, были безобразные, разрушенные кариесом зубы. Богачи закладывали в дупла гниющих коренных зубов зубную пасту, составленную из перемолотых каракатиц, кораллов, высушенных розовых лепестков и винного камня, причем увлажненную слюной пасту втирали прямо пальцами. А когда челюсть начинала пульсировать тупой, зловещей болью, спасались можжевеловым маслом или сушеной гвоздикой, откладывая визит к вооруженному щипцами хирургу, впрочем совершенно неизбежный. Если жертва зубной гнили, несмотря на предостережения проповедников, гордилась своей неотразимой улыбкой, то заказывала себе вставные челюсти из клыков гиппопотама, закреплявшиеся блестящей серебряной проволокой.
Хуже того, невинных детей обучали игре на лютне, цимбалах и даже на виоле и посылали в танцевальные классы, где они, научаемые злодеями-танцмейстерами, семенили, выделывали антраша, подскакивали и кружились под стать дерзким язычникам Гоморры.