«Легкие аплодисменты, пара слов о ней, ничего страшного, это полезно, откройте рты и примите, как витамины, успокоительное. Нет. Не будет им сладкой ее. Она вся сожмется в кулак. Шаг вперед по сцене, слова свились в клубок, она распахнет рот – и зал взорвется от крови». Рожденный и потерянный ребенок, роза в целлофане, девочка в инвалидной коляске, таинственная одержимость нелепого чужака, удивительные города, где некому жить, баядеры, которых никто не видел, крушение, тихое безумие и вопль...
Ей было жалко его, но она не хотела ничего на себя навешивать, с нее хватало собственного одиночества.
Этот мир есть грех, говорит Кришна. Этот мир - все, что у нас есть, говорит Джозеф. Все, что есть в твоем распоряжении. И больше ничего. Тебя не спасут.
Как бы ни утомляло и ни раздражало это преследование, оно дало странный результат: оно было таинственно, и сама Кристин тоже становилась девушкой таинственной. А никто прежде не находил Кристин таинственной. Для родителей она была коренастой здоровячкой, скучной и неинтересной, лишенной вкуса, примитивной, как хлеб. Для сестер она — простушка, они были к ней терпимы, а друг к другу не были: они не боялись ее, потому что она им не соперница. Знакомые парни воспринимали ее как человека, на которого можно положиться. Она была своя, она была трудолюбива, с ней всегда приятно было сыграть в теннис. Мужчины приглашали ее на кружечку пива, чтобы расположиться в более удобной половине бара, той, что для дам и сопровождающих, и принимали как должное, когда Кристин тоже платила за всех. В трудные минуты они поверяли ей свои горести, связанные с женщинами. В ней не было ничего дьявольского — ничего интересного.Кристин всегда соглашалась с этой оценкой своей персоны. В детстве она сравнивала себя с навязанными невестами или сестрами-дурнушками, и каждый раз, когда сказка начиналась словами “жила-была девушка, прекрасная и добрая”, она знала, что это не про нее. Просто было так, как оно было, ни хорошо, ни плохо. Ее родители знали, что успеха ей не видать, — успеха не бывало, и они особо не расстраивались. Кристин не приходилось изощряться и переживать, как ее ровесницам, и она даже получила особый статус у мужчин, как исключение, не подходя ни под одно определение девушек, которых они обсуждали, — не “динамистка”, не холодная рыба, не подстилка и не злая сучка. Она была достойным человеком. И наравне с мужчинами она презирала большинство женщин.Маргарет Этвуд. Мужчина с Марса
"Когда моя любовь была взаимной, что случалось несколько раз, вставал вопрос о будущем, о принятии решения, а значит — о жужжании электробритвы в ванной, где бреется твой любимый, и о соскребании с тарелки остатков яичницы, поданной на завтрак, — и тут я впадала в панику. Из моих литературных изысканий мне было известно, что наступает момент, когда близкий друг, которому доверяешь, вдруг отращивает клыки и оборачивается летучей мышью; этого я как раз не боялась. Неприятно другое — когда пелена спадает с глаз, и возлюбленный оказывается не полубогом и не монстром, бездушным и неотразимым, — а просто человеком. То, над чем при свече трепетала Психея, оказывалось не крылатым богом, а прыщавым юношей с тщедушной голубиной грудью, и потому так трудно вновь пробиться к истинной любви. Легче любить демона, чем человека, хотя в этом меньше героизма."("Локон на память")
Неприятно другое — когда пелена спадает с глаз, и возлюбленный оказывается не полубогом и не монстром, бездушным и неотразимым, — а просто человеком. То, над чем при свече трепетала Психея, оказывалось не крылатым богом, а прыщавым юношей с тщедушной голубиной грудью, и потому так трудно вновь пробиться к истинной любви. Легче любить демона, чем человека, хотя в этом меньше героизма."Локон на память"
Никогда не понимала людей, для которых юность — время свободы и счастья. Наверное, они просто забыли собственную юность. Сейчас, окруженная меланхоличными юными лицами, я могу только благодарить бога, что вырвалась и, надеюсь, безвозвратно (ибо я больше не верю в реинкарнацию), из невыносимых пут двадцати одного года."Локон на память"
Вот мой метод, я воскрешаю себя через одежду. Невозможно вспомнить, как я поступала, что происходило со мной, пока не вспомню, что на мне было надето, и каждый раз, выбрасывая свитер или платье, я выбрасываю часть своей жизни. Я скидываю лики, точно змея, оставляя позади мои бледные и сморщенные “я”, след от них, и если я хочу что — либо вспомнить, мне нужно собрать воедино все эти шерстяные и хлопчатобумажные фрагменты, сложить их вместе, лоскутная техника собирания меня, но этой одеждой от холода не защититься.
У меня больше не бывает случайных связей: ненавижу памятные сувениры, которые не выбросишь.
— Ладно, слушай мою фантазию, — сказала я. — Я иду по темному переулку, ночью, этот тип подходит и хватает меня за руку. А у меня случайно в сумочке пластиковый лимон, ну, знаете, всегда пишут, чтоб мы носили с собой пластиковый лимон. Я вообще-то не особо его ношу, однажды взяла, а он у меня протек и залил чековую книжку, но в фантазии лимон при мне, и я говорю этому типу: “Что, хочешь меня изнасиловать?” Он кивает, тогда я сую руку в сумочку, за пластиковым лимоном, а его там нету! Куча всякого барахла: сигареты, клинексы, кошелек, помада, водительские права, ну, сами знаете, чего только нет. И я прошу его подставить руки, вот так, и вываливаю все из сумочки, а на дне лежит этот самый пластиковый лимон, но я крышечку не могу открыть и я прошу, чтобы он мне помог, и он очень мил, отвинчивает крышечку и отдает мне лимон, и тогда я брызгаю ему прямо в глаз!
Только не считайте меня жестокой. Ну, конечно, немного подло, ведь он такой любезный и вообще.
— И что, это и есть твои фантазии об изнасиловании? — спросила Крисси. — Я не верю."Фантазии об изнасиловании"
— Представь, что жизнь — это необитаемый остров. И ты там застряла, и с этим что-то нужно делать.
— А потом меня спасут? — говорю я.
— Забудь о том, что тебя спасут, — сказал он.
— Не могу, — сказала я."Пожирательница грехов"