На крошечном бретонском островке ничего не менялось вот уже больше ста лет. Поколение за поколением бедная деревушка Ле Салан и зажиточный городок Ла Уссиньер вели борьбу за единственный на острове пляж. Но теперь — все изменится. Вернувшись на родной остров после десятилетнего отсутствия, Мадо обнаруживает, что древнему дому ее семьи угрожают — приливные волны и махинации местного богача. Хуже того, вся деревня утратила волю и надежду на лучшее. Но Мадо, покрутившаяся в парижской...
Если знать решение, то все кажется очень просто.
Может быть, просто выжить - недостаточно. Может, нам надо научиться давать отпор.
В детстве молчание отца было для меня загадочно, почти божественно. Я читала его паузы, как жрец - внутренности. Положение кофейной чашки или салфетки говорило, что он мной доволен или, наоборот, недоволен; брошенная корка хлеба могла повлиять на события целого дня.
"Удача- как маятник, одно качание занимает десятилетия, и тень его несет с собой неизбежность"
Я все еще чувствовала фантомы его рук у себя на плечах. Они были теплые, и у меня в животе словно что-то отозвалось на это тепло — будто цветы повернулись к солнцу.
Я подавила в себе желание спросить, что случилось с его братом и с матерью. Что бы это ни было — оно причинило ему боль. Может, почти такую же, какую мы с Адриенной причиняли друг другу. Меня охватил трепет, какое-то чувство, более глубокое, чем нежность. Я протянула руку вниз и коснулась волос Флинна.
— Значит, у нас есть что-то общее, — небрежно сказала я. — Семейные драмы.
— Ничего подобного, — ответил Флинн, глядя на меня снизу вверх с неожиданной нахальной, сияющей улыбкой. — Вы вернулись домой. А я сбежал.
Я его совсем не понимала. В нем, несмотря на простоту в обхождении, была какая-то двойственность, место в середке души, куда меня никто не звал. Меня это пугало, словно тень, скользящая в глубине воды. Но, как любая глубина, одновременно и притягивало.
Лучше притвориться, что меня все это не интересует. Лучше, если мне будет все равно.
Нужно своеобразное геройство, чтобы продолжать жить, как это делаем мы, вопреки всему, зная, чем все кончится.
Человеку с материка, скорее всего, нас не понять. Ведь трудно себе представить, что песок может служить образом чего-то постоянного. Написанное на песке легко стирается. Тщательно построенные замки рассыпаются. Песок упрям и изменчив. Он может стереть скалу и проглотить стены, засыпав их дюнами. Он никогда не повторяется. Основа бытия на Колдуне — песок и соль. Наша еда растет уже посоленной, на почве, едва заслуживающей этого имени; наши козы и овцы пасутся на дюнах, и оттого у них нежное, солоноватое мясо. Из песка мы делаем кирпичи и раствор. Из песка — наши кухонные плиты и печи для обжига. Этот остров менял свое обличье тысячи раз. Он шатается на краю Нидпуля, каждый год отторгая от себя куски. Песок подновляет его, песок, который уносится с Ла Жете, крутится вокруг всего острова, как хвост русалки, дрейфует невидимо с одной стороны острова на другую медленными сгустками пены, перемешивается, вздыхает, ворочается. Все прочее изменится, а песок пребудет всегда.
* * *
Песок нас завораживал. Теперь мы смотрели на него по-другому; он был уже не золотой пылью, но пылью веков: в нем были кости, раковины, микроскопические кусочки окаменелостей, истолченное в порошок стекло, покоренный камень, осколки невообразимых времен. В песке были люди: любовники, дети, предатели, герои. В нем были черепицы давно снесенных домов. В нем были воины и рыбаки, фашистские самолеты, осколки тарелок и обломки идолов. В нем были восстание и поражение. В нем было все, и он все уравнивал.