Роман Воспенников оставляет адвокатскую практику и уезжает из столицы, чтобы заняться живописью в Красном Яру. Он живет в семье дядюшки жизнью сельского интеллигента — охотится на вальдшнепов, пьет наливки, слушает философствования местного общества о природе русской доброты и свободе воли.
Спонтанно бросившись с ножом на волка, он не мог знать, что эта дорога приведет его в дом лесника и его приемной дочери Татьяны...
Роман дернулся. Роман пошевелил. Роман дернулся. Роман умер.
- Да что мне ваш Христос! - устало взмахнул руками Клюгин, - Таких безумцев, как он, в миру было пруд пруди. Взяли, выбрали одного и вот молятся на него. А я вам, голубчик, так скажу. Я когда в ссылке жил, много литературы по психиатрии прочитал. А потом вспомнил Евангелие, и меня словно молнией ударили: это же чистый клинический случай! Шизофрения. Вам знакомо это слово?
- Какая глупость...
- Нет, не глупость. Давайте еще выпьем, и я вам расскажу... все расскажу о Христе.
Клюгин быстро наполнил рюмки и заговорил:
- Так вот, Роман Алексеевич. Родился мальчик в Вифлееме у старого плотника Иосифа и его молодой жены Марии. В ту ночь была комета, а по иудейским верованиям, под звездой рождаются только цари да пророки. Политические дела, надо сказать, в Иудее тех времен складывались весьма худо, - подчиненная Риму, она не имела собственного правителя. Ждали мессию, то есть попросту - царя Иудейского. Иосиф же, будучи человеком явно психически не совсем здоровым, женился уже на беременной Марии (иначе, посудите сами, какая бы молодая барышня пошла за старика), вбив себе в голову или точнее - услышал голоса, напевшие ему о высшей причастности к зачатию. Мария же тоже была не совсем нормальна. И вот в таких условиях растет малыш. С детства отчим - безумец и ненормальная мать внушают ему, что он мессия. Постепенно он сходит с ума, то есть становится настоящим шизофреником, бродящим без дела из города в город, резонерствуя и совращая слабохарактерных или таких же сумасшедших. У него настоящий шизофренический букет: раздвоение личности, мания величия, его одолевают видения и галлюцинации, он постоянно слышит голоса и разговаривает якобы со своим небесным отцом. Вся эта карусель длится довольно долго, наконец он становится слишком заметен, наместники боятся волнений, первосвященники потери доверия народа, и вот его решают убрать. Его распинают. И вот здесь-то, милостивый государь вы мой. Роман Алексеевич, происходит самое замечательное. Знаете ли вы, что такое шизофренический Schub?
- Нет, не знаю, - проговорил Роман, с неприязнью слушая Клюгина.
- Это попросту - приступ, наивысшая точка болезни, когда больной впадает в так называемое реактивное состояние, то есть просто совсем заходится. Вывести его из такого состояния могут или сильные лекарства, или сильная боль. Не так давно в наших сумасшедших домах бедных больных выводили из Schub'a простым способом. Им делали "мушку". То есть, взявши мокрое полотенце за оба конца, прижимали к макушке несчастного, а потом изо всех сил дергали. В результате у него снимался скальп с макушки, он терял сознание от боли и потом приходил в себя. Так вот. Для Христа такой "мушкой" было распятие на кресте. Страшная боль отрезвила его, вывела из Schub'a, и он произнес фразу, проливающую свет на всю его историю и подтверждающую мою правоту. "Почто меня оставил?" Вот что он спросил. Болезнь - вот что оставило его, дав на мгновение перед смертью трезвость ума. Если бы он и впрямь был сыном божьим - спросил бы он у отца подобную глупость? Schub кончился, ангелы и голоса исчезли. И умер по-человечески, в рассудке... Так-то. А вы мне - Христос воскресе, Андрей Викторович. Не воскресе. Не воскресе, голубчик...
– И не ошибаемся ли мы, безапелляционно награждая званием «безвольного» человека, сидящего в грязной каморке и пьющего дешевое вино, или какого-нибудь босяка, ставя в пример ему делового человека, трудящегося не покладая рук, пробивающего себе дорогу в жизни, по-нашему – «волевого»?
Роман по-прежнему молчал.
А Николай Иванович, надев очки, продолжал свою мысль:
– На самом деле вполне вероятно, что у босяка-то воля совсем другая, противоположная воле к жизни, как черное противопоставлено белому. У босяка или у пьяницы – это воля к небытию, ибо небытие, то есть покой, не менее притягательны, чем сама жизнь.
Огурцовы жили в Крутом Яре уже более тридцати лет, детей им Бог не дал, зато у них был прекрасный яблоневый сад с пасекой в пятьдесят колод...<...>
Да и что такое любовь? Влечение сердца? Страсть? Желание совместной жизни? А может, просто сиюминутное удовлетворение своего ego, требующего сердца другого человека, как дитя требует игрушки? Требует. А после, наигравшись вдоволь, ломает ее и бросает… И это называется любовью. Но, с другой стороны, есть те, которые любят всю жизнь одного и не бросают. Но, может, тогда это уже не любовь вовсе, а привычка или привязанность, что-то наподобие близости родственников? Зачем же называть это любовью? Как глупо читать в романах: “Они любили друг друга все эти сорок лет”. Как это пошло…
Видно, так уж устроено сердце человека - оно хочет перемен. Трудно видеть одно и то же лицо перед собою и бесконечно слушать одни и те же уверения в любви. Рано или поздно это становится похоже на дьяка, монотонно читающего о благих деяниях апостолов. Он читает о чудесном, но кого тронет этот жалкий фальцет?
- М-да… - с тяжелым вздохом Антон Петрович отложил журнал и снял пенсне. – Печально я гляжу на наше литературное поколенье. Грядущее его иль пусто, или темно. А настоящее ужасно.
- Вы так полагаете? – спросил Роман.
Антон Петрович махнул рукой:
- Безыдейность, безнравственность, бесталанность – вот три Б, на которых покоится нынешняя русская литература.
- Дядюшка, вы слишком обобщаете, - откликнулся Роман после небольшой паузы. – Хорошие писатели есть.
- Не отрицаю, друг мой, не отрицаю. Но общее состояние плачевно. Упадок, упадок и разложение. И это – русская литература, литература Пушкина, Тургенева, Толстого! Литература, на которую равнялась Европа. Печально, печально…
Пейзаж - это состояние души.
Николай Иванович принял новый статус с той спокойной решительностью, на которую по-настоящему способны только русские интеллигенты, ломающие свою судьбу раз и навсегда.
Она смотрела, словно не видя его, но в то же время отдаваясь ему вся, без остатка.
– Я нашел тебя, – прошептал Роман, – я нашел тебя.
– Я жива тобой, – прошептала она.
– С тобой я могу все. Я умру и воскресну с тобой.
– Я жива тобой…
– Ничто, ничто не разлучит нас, ничто и никто не помешает нашей любви. Ни смерть, ни Бог…
– Я жива тобой, милый мой…
– И я, я жив тобой, родная, я спал, и вот я ожил, ожил с тобой, и я… я люблю тебя так, как не любил никого. Даже Бога.
– Я жива тобой, я жива тобой…
Он взял ее раскрасневшееся лицо в ладони и стал покрывать поцелуями.