Евгения Некрасова — писательница, сценаристка. Её цикл прозы «Несчастливая Москва» удостоен премии «Лицей». В новом романе «Калечина-Малечина», как и во всей прозе Евгении Некрасовой, соединяются магический реализм, фольклор и эксперимент, чувствуется влияние Гоголя, Ремизова, Платонова, Петрушевской. Девочка Катя живёт с родителями в маленьком городе на 11 этаже обычного панельного дома. Миру вокруг Катя не нужна: «невыросшие» дразнят, а у «выросших» нет на неё сил и времени. И Катя находит...
На ОБЖ классная рассказывала истории про разные страшные вещи в мире, которых стоило опасаться. Сначала она прочла про солдата, которого побили до кровавого полена, и посоветовала мальчикам лучше учиться, чтобы не попасть в армию. Дети слушали с компотом из страха и интереса. Катя, как всегда, с изумлением. Потом Вероника Евгеньевна рассказала про нездоровых выросших, которые делают с невыросшими плохие и неприличные вещи. Она зачитала воспоминания невыросших, встретившихся с такими выросшими. После этого Катя решила, что она правильно делает, что редко ходит гулять.
Катя видела в отражении мамины руки. Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три. Походило на вальс, который в Катином классе был принят на переменах. Вероника Евгеньевна, классная, пугалась, что из детей, особенно девочек, интернет и прочие дурные придумки вытащат всю женственность и культуру, поэтому она, классная, учила их всему старому и правильному.
Она готовила еду, которую трудно было себе представить, например, молочный суп с макаронами. Кате виделось, что она ест жёлтых червяков в молоке. Они качали слепыми своими головами над заковавшей их белой пенкой.
Папа принял решение, что они сделают математику вместе. Дальше он так громко разжёвывал математические столбики, что цифры, суммы, вычитания, деления, умножения слышали люди из соседних квартир и даже через две. От папиной громкости и собственной усталости в Катиных глазах и ушах все разжёванные примеры сливались в липкую кашу. Веки у невыросшей тоже липли друг к другу. Папины объяснения давно звучали для неё колыбельной. Катя по-воробьиному клюнула носом. Папа стукнул стол. Катя проснулась. Папа говорил про деление. Его слова на чуть-чуть сделались чёткими, но потом снова размякли и поплыли вдаль от Кати. Чем громче он кричал, тем дальше Катя пряталась в сон. Она ничего не могла с собой поделать и снова клюнула воздух. Папа бросил учебник на пол, сказал, что Катя его позорит, и ушёл досматривать телевизор.
Бабушка не разрешала Кате смотреть в телевизор, чтобы не портить глаза. Невыросшая любила телевизор, он помогал забыть всё вокруг. Но после школы его запрещала бабушка, а по вечерам и по выходным его занимал папа – ложился на диван, обнимал пульт ладонью и переключал каналы так, словно гонялся за кем-то.
— Не придумывай! — так мама всегда отвечала, когда Катя ей на что-то жаловалась.
Расчёсывание — это как убивание. Каждый раз, когда гребень тащился по Катиным волосам, ей казалось, что кожа на голове сейчас повыдернется пучками. От расчёсывания и тугой косы болела башка. Катя иногда думала рассказать об этом, но мама повторяла, что длинные волосы — очень женственное украшение.
Кате стало вдруг совсем смешно, она прикусила губу и решила смеяться одними глазами.
Катя давно замечала, что взрослые обожают фиготятину.
— Это не я, — сразу и честно ответила Катя.
— А кто, Пушкин? — спросила мама с такой интонацией, которая означала, что у неё не осталось сил на то, чтобы ругаться.
Пушкина Катя ненавидела сегодня почти так же, как Сомова.
На переменах невыросшие разбирали родные гаджеты обратно. Фотографировать, переписываться, звонить во время занятий никто не мог. Но перемен хватало, и всё происходящее в школе проваливалось в соцсети и перемалывалось там.
Катя давно удивлялась, как другие невыросшие могли хотеть разговаривать с классной сверх того, что требовалось на уроках.
Кате очень сильно захотелось обниматься, чтобы набраться сил.
Монстром стать легко, если тебя никто не любит.
Страх вполз уже в кухню, но затоптался у двери, он всегда опасался мыслей о будущем.
Катя однажды пыталась объяснить Ларе, что не может находиться в многочеловеческих пространствах: сразу сбегают силы, роняются мысли, а в голове больно стучит.
Литература – безопасная ерунда, одно читание и почитание авторов.
Каждый вечер мама с Катей выкраивали отрывки времени, чтобы разговаривать и рассказывать друг другу, как прошёл их день. Каждый вечер Катя не могла дождаться их общего настоящего вечера.
Мальчиковость побеждала девочковость с явной очевидностью: мальчики сильные и могут защититься от битья, сами захотят и побьют кого угодно, их чаще всего не наказывают за всё подряд, им разрешается так себе учиться, их пускают на «Труды» к Бобрикову, их не заставляют вязать, шить и ласково-вежливо разговаривать.
Катя не представляла до этого вечера, что можно быть счастливой, просто делая что-нибудь вместе со всеми.
Ученики писали в тетрадках от руки –Вероника Евгеньевна ненавидела компьютеры и считала, что они вытаскивают детские души.
Отец считал, что компьютер может вырастить из Кати плохого человека, а сама Катя может компьютер покалечить. Такие взаимные вредины. Поэтому пользоваться компьютером Кате запрещалось, но на всякий случай его защитили от невыросшей паролем. Обычно он скучал и пылился, на нём иногда раскладывала карты мама и печатал отец. Кате разрешалось пользоваться им в какой-нибудь выходной только под присмотром взрослого, отец обычно громко говорил: «Не бей там по клавишам!», «Ты вообще соображаешь, куда ты жмёшь?!», «Совсем того, да?!» и прочее такое, от чего Катя совсем терялась. Вскоре она разлюбила компьютер совсем и не просилась за него.
Это означало, что на работе давали деньги, на которые можно было и велосипед, телевизор, тёплые зимние сапоги, свой компьютер, даже квартиру. Особенно Кате нравилось, что работа отвлекала от работающего других людей. Говоришь «я на работе», и никто не заставит тебя жевать протёртые яблоки или делить в столбик. С другой стороны, работа воровала радость и силы. Катя видела,какими непригодными для жизни родители возвращались из гулливерского города.
То есть тюрьма – это как школа, только без уроков, а просто с сидением. С очень долгим уроком без возможности уйти домой.
Катю отдавали в кружки, но там ей вращаться не нравилось. Они занимали послешкольное время, в которое можно было отдыхать от людей.