Тирриниэль иллс Л’аэртэ — владыка Темного леса и самый могущественный эльф на Лиаре. Вернее, он был таким, пока его не поразил неизлечимый недуг. Единственная его надежда — отрекшийся от престола сын, которого он когда-то собственноручно отлучил от рода. Но шансов на возвращение наследника практически нет. Другие претенденты на престол слабы. В отсутствие сильного владыки Темному лесу грозит катастрофа… Но тут на окраине леса объявляется никому не известный эльф, при виде которого в сердце...
...за иную шутку проще удавить, чем выслушивать оправдания.
Ирташ, вы с Каррашем стережете здесь и даете знать, если что не так. Местных не пугать, собак с ходу не жрать, посторонних не сразу топтать насмерть, а сперва вежливо интересоваться, какого Торка они тут забыли. Будут излишне шуметь - успокоишь. Не получится - позовешь нас.
Договорились, - хищно усмехнулся Линнувиэль. - С меня ножи, с тебя - мудрость, а там посмотрим, у кого больше убежденности во взглядах.
— Обалдеть, — пробормотал Шранк, подпирая могучим плечом косяк. — Мы сюда пришли, твердо намереваясь порушить тут все к демонам. Насорили. Наследили. Разломали-таки полдворца. А нас еще и остаться приглашают! Вот бы в тавернах так уговаривали вернуться — век бы оттуда не вылезал!
— Я не мальчишка! — запротестовал Тир.
— Мальчишка… думаешь, твоих неполных двадцати лет достаточно, чтобы со мной препираться?
— Сколько? — заметно вздрогнул Тирриниэль.
— Я не препираюсь! — насупился Тир.
— Тогда что же ты сейчас делаешь?
— Спорю. А это совершенно разные вещи. И вообще…
…планы не всегда реализуются так, как мы того хотим, и даже самые близкие люди порой не оправдывают наших ожиданий.
не стоит недооценивать противника
— Насколько я помню, у вас лучше всего получалось управляться с землей, — заявила Белка, едва взглянув на ушастых магов. — Сможете почуять, когда эти щупальца снова соберутся выскочить наружу? Сумеете ограничить хотя бы этот пятачок от своего взбесившегося дворца?
Эльфы переглянулись и ненадолго задумались.
— Возможно, — наконец ответил Лавванис.
— Так делайте, чего стоите?! Или вам нужно объяснять, что здесь будет, если нас атакуют с двух сторон?!
— Нам нужны посохи силы.
— К’саш! Может, вам еще и подушечку под зад принести?! — не сдержавшись, рыкнула Белка, показав острые белые зубы. — Или давайте дождемся, пока вас на кол посадят, чтобы лучше думалось?! Посохи им нужны… вот и брали бы с собой, раз ни Торка без них можете!
— Но без посохов…
— Демоны тебя задери! Да вон деревяшки валяются! Из вашего дурацкого ясеня, между прочим!..
Это так просто… и так тяжело — просить прощения, мой мальчик. А мы слишком редко находим в себе силы, чтобы успеть это сделать при жизни. Жаль, что я решился так поздно.
— Боюсь, тебе все равно придется кого-то предать, — прошептала Белка. — Нас, Корвина, Маликона, владыку… быть может, себя самого? Или друзей? Родных? Свой народ? Выбор неизбежен, Линни. Так же неизбежен, как восходы и закаты, рождение и увядание, как жизнь и смерть. Что же ты выберешь? На чью сторону склонишься? Кого предпочтешь, если нам сегодня придется восстать против твоего повелителя? Ты все еще хочешь узнать правду?
…родство по крови значит ничтожно мало, когда между лю… нет, эльфами, конечно… нет родства истинного — родства душ.
— Наверное. Ты ведь всегда прав?
— Ребята, как обычно, преувеличивают. Я просто редко ошибаюсь.
Опасно тратить силы там, где можно справиться иными путями…
С кем поведешься, так тебе и надо.
« Почему мы начинаем учиться только на пороге смерти? Почему отодвигаем в сторону обиды, гордость и спесь лишь тогда, когда в спину уже дышит холод свежевырытой могилы? Почему для нас только смерть оказывается тем неоспоримым аргументом, который вынуждает пересматривать старые принципы? Почему ее улыбка делает намного больше, чем вся красота и многообразие жизни? Почему мы даже собственных детей пытаемся понять лишь в последние дни и часы, когда только и осталось, что сожалеть, потому что по-настоящему мы ничего уже изменить не в силах?»
«Потому что всем нам нужно прощение, — молча ответил сыну Тирриниэль. — Да, это немного для тех, у кого нет иного выбора, но невероятно важно для меня, потому что другого туда не унести, с собой не забрать. Это так просто… и так тяжело — просить прощения, мой мальчик. А мы слишком редко находим в себе силы, чтобы успеть это сделать при жизни. Жаль, что я решился так поздно».
Народу внизу собралось неоправданно много. Причем не простого народу, а самого что ни на есть благородного. Высокородного. Гордого, как летящий в поднебесье орел, презрительно поплевывающий вниз с высоты своего полета, и такого же высокомерного, как летящая рядом с ним и переевшая гороха корова.
Сильные мира сего за полновесную монету могут позволить себе быть и небрежными, и неряшливыми, и изрядно нетрезвыми. Могли надеть вчерашнее платье, обрызгаться соусом и не сразу изволить это заметить. Могли до смерти запороть неугодного слугу, вытребовать себе на ночь сразу нескольких смазливых служаночек. Наесться до благородной отрыжки или с великолепной небрежностью разбить в сердцах сервиз из безумно дорогого фарфора. Но никогда, ни при каких условиях, ни под каким градусом они не могли себе позволить одного — стать посмешищем в глазах простых смертных.
Отступить — это значит сдаться, когда ещё есть надежда.