В.Г. Зебальд (1944–2001) – немецкий писатель, поэт и историк литературы, преподаватель Университета Восточной Англии, автор четырех романов и нескольких сборников эссе. Роман «Головокружения» вышел в 1990 году.
Первая встреча с В.Г. Зебальдом оказалась на редкость удачной. «Головокружение» — поистине ошеломительное мыслепутешествие во времени и пространстве, текст, размывающий границы фикшна и нон-фикшна, погружающий в водоворот человеческой памяти — коллективной и индивидуальной.
Роман поделен на четыре части, каждую из которых можно воспринимать как сюжетно самостоятельное произведение. Однако если присмотреться каждую из четырёх частей объединяет некая система лейтмотивов и отсылок. Роман щедро иллюстрирован фотографиями и репродукциями, что позволяет создать чёткое ощущение достоверности описываемых событий. Наиболее увлекательной, на мой взгляд, получилась вторая часть — All’estero, что в переводе с итальянского означает «за границей».
В этой части рассказывается о двух путешествиях по Италии неназванного рассказчика, предположительно alter ego самого В.Г. Зебальда, предпринятых в 1980 и 1987 годах. Во время первого путешествия герой выезжает из Англии, где подобно Зебальду, преподает литературоведение в Университете Восточной Англии, в Вену, а затем в Венецию, Верону и снова в Англию. Второе путешествия героя захватит и другие итальянские города, в частности, Милан и Падую. Меланхолия и ощущение обреченности — главный лейтмотив, пожалуй, не только этой части, но и всего романа.
Преступно будет не упомянуть, как много в «Головокружениях» Франца Кафки. Одна из частей, третья, названная «Доктор К. едет в Риву, на воды» рассказывает о сложном периоде в жизни писателя. Хотя, если подумать, а был ли такой период, когда жизнь Кафки можно было бы назвать лёгкой? В уже упомянутой второй части романа есть занятный эпизод, когда в рейсовом автобусе рассказчик замечает подростков-близнецов необычайно похожих на Кафку в отрочестве.
«Головокружения» при всей неспешности и вязкости текста заставляют мозг работать со скоростью гугла, перерабатывая огромные пласты получаемой информации. Рассказчик у Зебальда самозабвенно и благоговейно созерцает внешний мир, пытаясь запомнить, сохранить в памяти, запечатлеть во всей полноте его детали и воссоздать видимый облик в описании, что невероятно мотивирует последовать тем же путем.
Случайная цитата:
Я одолел почти полпути, когда с невероятной навязчивостью меня захватила картина, будто со свистом разрезая серое пространство, летит стрела, которая вот-вот пробьёт мне левую лопатку и с особенным чавкающим звуком застрянет в сердце.
Первая встреча с В.Г. Зебальдом оказалась на редкость удачной. «Головокружение» — поистине ошеломительное мыслепутешествие во времени и пространстве, текст, размывающий границы фикшна и нон-фикшна, погружающий в водоворот человеческой памяти — коллективной и индивидуальной.
Роман поделен на четыре части, каждую из которых можно воспринимать как сюжетно самостоятельное произведение. Однако если присмотреться каждую из четырёх частей объединяет некая система лейтмотивов и отсылок. Роман щедро иллюстрирован фотографиями и репродукциями, что позволяет создать чёткое ощущение достоверности описываемых событий. Наиболее увлекательной, на мой взгляд, получилась вторая часть — All’estero, что в переводе с итальянского означает «за границей».
В этой части рассказывается о двух путешествиях по Италии неназванного рассказчика, предположительно alter ego самого В.Г. Зебальда, предпринятых в 1980 и 1987 годах. Во время первого путешествия герой выезжает из Англии, где подобно Зебальду, преподает литературоведение в Университете Восточной Англии, в Вену, а затем в Венецию, Верону и снова в Англию. Второе путешествия героя захватит и другие итальянские города, в частности, Милан и Падую. Меланхолия и ощущение обреченности — главный лейтмотив, пожалуй, не только этой части, но и всего романа.
Преступно будет не упомянуть, как много в «Головокружениях» Франца Кафки. Одна из частей, третья, названная «Доктор К. едет в Риву, на воды» рассказывает о сложном периоде в жизни писателя. Хотя, если подумать, а был ли такой период, когда жизнь Кафки можно было бы назвать лёгкой? В уже упомянутой второй части романа есть занятный эпизод, когда в рейсовом автобусе рассказчик замечает подростков-близнецов необычайно похожих на Кафку в отрочестве.
«Головокружения» при всей неспешности и вязкости текста заставляют мозг работать со скоростью гугла, перерабатывая огромные пласты получаемой информации. Рассказчик у Зебальда самозабвенно и благоговейно созерцает внешний мир, пытаясь запомнить, сохранить в памяти, запечатлеть во всей полноте его детали и воссоздать видимый облик в описании, что невероятно мотивирует последовать тем же путем.
Случайная цитата:
Я одолел почти полпути, когда с невероятной навязчивостью меня захватила картина, будто со свистом разрезая серое пространство, летит стрела, которая вот-вот пробьёт мне левую лопатку и с особенным чавкающим звуком застрянет в сердце.
И теперь он обозревал равнину: видел отдельные мертвые деревья, рвущиеся кверху, и рассеянные повсюду, местами уже побелевшие, поблескивающие в утренней росе кости примерно шестнадцати тысяч человек и четырех тысяч лошадей, расставшихся здесь с жизнью. Несовпадение батальных картин, которые рисовались в его воображении, с представшими теперь перед ним доказательствами, что битва в действительности имела место, — несовпадение это пробуждало в нем прежде неведомое раздражающее ощущение, чем-то похожее на головокружение.
Зебальд в новопереведенной книге остается Зебальдом. Любители могут не страшиться - мы все получим то, что ожидаем. Еще один роман-путешествие с фирменными зебальдовскими приемами, черно-белыми фотографиями, поднимающимися внутри в процессе чтения чувствами грусти и смутной тревоги. Он написан раньше "Аустерлица" и "Кольц Сатурна". Хронологически - их предшественник. Я не полюбила эту книжку так крепко, как переведенные у нас сперва и уже упомянутые. И все равно она хорошая и надо читать.
В "Головокружениях" четыре части. Первая - краткая и совершенно неожиданная для меня биография Стендаля, с акцентами на непривычном. Вторая - эпизод из жизни Казановы. Третья - Кафка. Четвертая - кажется, вымышленный герой (не знаю, есть ли что-то автобиографическое), вернувшийся через много лет в родную деревеньку. Всё это через призму впечатлений автора как всегда.
Долго продиралась через этот текст. Читала как вымороченную историю болезни. Голова и вправду кружилась. Осторожно, постмодернизм внутри.
Представьте себе настоящий роман-путешествие, работающий сразу на нескольких уровнях. С одной стороны это прогулки, развернутые на пересеченной местности, перерастающие в романтику дороги, наблюдаемой из окна поезда, и ожившие красоты европейских городов, с другой – это путешествие сквозь время, реконструкция прошлого через призму, сохранившегося в настоящем, и знаний, полученных на протяжении жизни автора. Здесь сложно найти четкий сюжет, а читателю предлагается следовать за размышлениями героя, очень похожими на литературное альтер эго писателя.
Именно так и выглядит роман «Головокружения», больше похожий на путевые заметки и буквальную иллюстрацию процесса мышления, не прекращающего анализировать окружающий мир, который сохраняет в себе воспоминания целых веков. Звучит это так же фантастически, как и написано.
Создать такую форму вышло у В.Г. Зебальда – немецкого писателя и историка литературы, одного из главных европейских авторов конца XX и начала XXI веков. Его стиль легко узнаваем, а проза требует невероятной эрудиции и внимания из-за отсутствия четкой структуры, ярко выраженного сюжета и часто смещенного вектора с персонажа на окружение.
В России писатель еще не успел обрести своего культового статуса. Долгое время у нас был издан лишь последний роман «Аустерлиц», герой которого погружается в исследование своего прошлого и родословной.
Последние годы эта ситуация кардинально меняется не только стараниями Марии Степановой, популяризировавшей писателя статьями, лекциями, интервью и своей книгой «Памяти Памяти. Романс», вдохновлённой стилем немца и ставшей событием в русской литературе последних лет, но и «Новым издательством», которое оживляет не только романы, но и эссе Зебальда для отечественного читателя. За последние годы было издано 4 книги, а в конце прошлого – магазины пополнились их свежими переизданиями. Сейчас, наверное, один из лучших моментов ознакомиться с его творчеством.
Хотелось бы верить, что эта тенденция сохранится и «Новое издательство» продолжит работать над последним неизданным крупным произведением писателя «Эмигранты», входящим в своеобразную трилогию. Из нее уже давно был напечатан завершающий роман «Кольца Сатурна» и совсем недавно добавилась книга, открывающая этот цикл.
«Головокружения» первый роман трилогии и один из ранних примеров прозы Зебальда. Он состоит из 4 частей, каждая из которых обладает своей особенностью и притягательностью. Все начинается с кроткой биографии Анри Бейля, начинающаяся с перехода через Альпы Наполеоном в 1800 году и заканчивающаяся кончиной в 1842 году. Его судьба успевает раскрыться всего за одну главу, обозначив главные взлеты и падения, точно и сжато проиллюстрировав портрет. Вторая часть очень похожа на заметки писателя, путешествующего по Европе из Англии через Вену, Венецию и Верону. Этот же путь он повторит 7 спустя в более спокойной обстановке и разбавит свои будни эпизодом из жизни Казановы. Третья часть вновь отдаляется от автора (предположительно герой 2 и 4 частей альтер эго Зебальда) и рассказывает о сложном периоде из жизни «Доктора К.». Последней частью становится возвращение героя на родину в старую немецкую деревню, которую рассказчик не посещал долгие годы, чтобы окунуться в свое прошлое и упиться сладостными воспоминаниями детства и юности.
Ваша эрудиция (или google) включаются моментально. В «Докторе К.» довольно легко разглядеть Кафку (у него была докторская степень по праву), внимательно читая предыдущие главы, как и узнать Казанову, история которого рождается из окружения Северной Италии, но многие ли моментально распознают в Анри Бейль известнейшего французского писателя, печатавшегося под псевдонимом Стендаль?
Зебальд постоянно играет с фабулой, балансируя между простым сюжетом и целым исследованием, постоянно наполняя свою прозу историческими фактами и анализом. Его уникальный взгляд на мир помогает из простой искры, замеченной в окружающем, разжечь целое пламя из воспоминаний и знаний, перерастающих в размышления, добавляющие глубины еще секунду назад обыденному миру, преображая его навсегда. В таком повествовании легко упустить нить, не уловить этот переход, когда простой взгляд, брошенный в переулок, переносит читателя в осязаемое прошлое, стирая на секунды время и объекты, которые не утрачивают своей красоты спустя целые века. В этой памяти Зебальд находит и проблемы сегодняшнего дня, которые не ограничиваются судьбой героя, глубже переплетая прошлое и настоящее.
Для этого он оживляет голос из пустоты, наполняя свою прозу отсылками и цитатами к творчеству, превращая свою книгу в коллаж, наполненный множеством звучаний, резонирующих с самим автором. Его книга — это документальный вымысел, достигающий невероятного погружения, когда читатель перестает считывать и отличать придуманное от истинного, превращая все в единый текст без заметных швов.
«Головокружения» идеальный роман для знакомства с Зебальдом. В нем практически нет трагичности и тяжеловесности последующих книг, работающих с памятью целой нации и поднимающих тяжелейшие моменты в истории Германии XX века. При этом он полностью передает стилистику будущих романов и позволяет прочувствовать уникальный авторский стиль. Возможно, лишь взяв книгу в руки, вы сможете прочувствовать эту связь, которую помогает создать прекрасное издание, непохожее на большинство новых книг. Главное, сделать этот первый шаг и попробовать открыть для себя новый литературный опыт, который сложно спутать с чем-то иным.
https://the-review.ru/
Я зажег фонарь на носу лодки и греб теперь хотя и в направлении берега, но против бриза, который по ночам дует здесь с севера через озеро. Доплыв до глубокой тени прибрежных скал, я сложил весла. Теперь мою лодку медленно влекло назад, в сторону порта. Я погасил фонарь, лег на дно и устремил взгляд ввысь – туда, где над скалами уже высыпали звезды в столь неимоверном количестве, что казалось, будто им не хватает места, и они задевают друг друга. От гребли в кистях рук пульсировала кровь. Лодку несло мимо террас заброшенных садов, где когда-то выращивали лимоны. Четырехгранные каменные столбы еще стояли там, в темноте, поднимаясь ступенями вверх по склону. В свое время на этих столбах закрепили прочные штанги и зимой растягивали на них рогожу, чтобы защитить от холода вечнозеленую растительность.
О том, чтобы заснуть, нечего было и думать. Снизу, с террасы, доносились громкая музыка и шум голосов большей частью уже нетрезвых постояльцев, которые, как мне пришлось с сожалением признать, оказались почти без исключений бывшими моими соотечественниками. Я слышал, как швабы, франконцы и баварцы говорят друг другу немыслимые вещи, и их бесцеремонно навязчивые диалекты вызывали у меня отвращение, а необходимость слушать громогласные суждения и остроты, изрекаемые группой молодых мужчин с моей первой родины, была поистине мýкой. В эти часы без сна ничего не желал я так страстно, как принадлежать к какой-нибудь другой нации, а лучше – вообще ни к какой. Около двух часов ночи музыку выключили, но последние обрывки разговоров и крики утихли, лишь когда на небе над противоположным берегом показались первые серые полосы нового дня. Я принял таблетки и уснул сразу, как только боль глубоко в голове за лобной костью начала отступать, подобно тому как после паводка темная влага уходит из постепенно светлеющего песка.
Затем один за другим стали появляться бродяги, совершенно непонятно откуда. Всего их оказалось двенадцать, и с ними еще одна женщина. Они стояли оживленной группой вокруг ящика с пивом «Гёссер», возникшего внезапно из ниоткуда в самом центре их кружка, не иначе как по волшебству. Сведенные вместе пресловутым тирольским пьянством, известным своими крайними формами далеко за пределами этой земли, инсбрукские бродяги – и только что выпавшие из колеи бюргерской жизни, и те, от кого остались уже лишь руины, – расселись теперь на скамье и, осуществив переход в философское, даже богословское, рассуждали как о повседневных делах, так и об основаниях всех вещей, причем с поразительной регулярностью именно тот из них, кто начинал вдруг говорить особенно громко, в середине фразы внезапно утрачивал дар речи. В высшей степени театральной и точной жестикуляцией подкрепляли они рассуждения о предмете дискуссии, ведущейся в данный момент, и, когда один из них вдруг взмахивал рукой, выражая совершенное презрение, поскольку был уже не в силах словами выразить мысли, по-прежнему теснившиеся в голове, мне казалось, что подобная жестикуляция родом из театра, ориентированного на особую, доселе неведомую манеру актерской игры. Возможно, причина в том, что все без исключения бродяги в правой руке держали бутылку с пивом и оттого играли, так сказать, левосторонне и одноруко. И возможно, думал я, наблюдая за ними, имело бы смысл во всех актерских школах в первый год обучения привязывать студентам правую руку за спиной.
Позднее Валери Шварц в разговоре с моей матерью как-то упомянула при мне, понизив голос, что доктор Рамбоусек был морфинистом и во многом именно поэтому кожа у него была такая желтая. С тех пор я довольно долго пребывал в уверенности, что уроженцев Моравии называют морфинистами, а страна их расположена далеко-далеко, ничуть не ближе, чем Монголия или Китай.
"Почти всю верхнюю половину этой небольшой картины размером, наверное, тридцать на пятьдесят сантиметров, помещённой, к сожалению, в чересчур массивную золотую рамы XIX столетия, занимает сияющий в небесной синеве золотой диск, служащий фоном для изображения Мадонны с Младенцем Спасителем. Ниже, от одного края картины до другого, тянется полоса из тёмно-зелёных крон деревьев. Слева стоит покровитель скота, пастухов и прокажённых святой Антоний. На нём тёмно-красная монашеская ряса с капюшоном, а поверх неё - широкий бурый плащ. В руке у него колокольчик. Укрощённый кабан, демонстрируя преданность, распростёрся на земле у его ног. Строгим взглядом смотрит отшельник на стоящего напротив славного рыцаря, весь облик которого излучает нечто трогательно мирское. Дракон, крылатое чудище, извивающееся кольцам, только что испустил дух. Искусно сработанные воинские доспехи из белого металла стягивают к себе весь скупой вечерний свет. Ни единой тенью вины не омрачнено юное лицо Георгия. Затылок и шея беззащитно на виду. Но самое необычное на картине - широкополая, украшенная большим пером соломенная шляпа невероятно искусной работы на голове у рыцаря. Мне бы очень хотелось знать, как Пизанелло пришло в голову надеть на святого Георгия именно такой, к данным обстоятельствам совершенно не подходящий, экстравагантный головной убор. San Giorgio con cappello di paglia (Святой Георгия в соломенной шляпе) - ну очень странно, так думают, наверное, и две благородные лошади, выглядывая из-за спины рыцаря".