Что делает нас такими, какие мы есть? Окружение? Но если оно тебе совсем не нравится, можно ли из него вырваться? Что для этого требуется? Чикаго, бедный иммигрантский район, конец ХХ века. Эсперанса стыдится дома на Манго-стрит, в котором живет со своей огромной шумной семьей, она мечтает скорее вырасти, сбежать из родного города и стать писательницей. Эсперанса наблюдает за соседями: их жизнь очень трудна, но они каким-то чудом умудряются быть счастливыми. Хотя в этом нет ничего странного,...
Она всего лишь моя сестра, и в этом никто не виноват. Сестер не выбирают, ты просто получаешь их
Мне бы хотелось узнать ее, эту сильную женщину, родившуюся в год лошади. Настолько сильную, что она отказывалась выходить замуж. Ровно до тех пор, пока мой прадедушка не накинул ей на голову мешок и не увез ее. Вот так просто, как если бы она была не человеком, а какой-нибудь красивой люстрой.
Как и многие женщины, она всю жизнь просиживала свою грусть у окна. Иногда я думаю – довольствовалась ли она тем, что имела, или сожалела о том, как многого не сделала? Эсперанса. Я унаследовала ее имя, но я не хочу унаследовать ее место у окна.
Именно это дерево мы выбрали для нашего Первого Ежегодного Соревнования по Прыжкам с Тарзанки. Победил Меме. И сломал обе руки.
У Розы Варгас чересчур много детей. Конечно, ее вины в этом нет, она просто их мать. Одна на всех.
Если кто-нибудь позабудет о том, зачем живет, то он быстро завянет, как тюльпаны в вазе. Не сдавайся, расти, тянись – говорят деревья, пока я сплю. Они прекрасные учителя.Когда я понимаю, что слишком грустная или слишком тощая для того, чтобы расти и тянуться, когда я чувствую себя худосочным плющом среди крепких кирпичей, то гляжу на деревья. Когда больше не на что смотреть на этой улице. Четыре дерева, выросших посреди бетона. Четыре дерева, которые продолжают расти и тянуться и не забывают об этом. Четыре дерева – единственная причина для того, чтобы жить и расти.
Я знаю, что она ждет машину, которая остановится для нее. Звезду, которая упадет для нее. Ждет того, кто изменит ее жизнь.
…отец решил, что друзья-иностранцы и высшее образование испортили дочь. В какой-то степени он был прав. В какой-то степень была права она.
Если кто-нибудь позабудет о том, зачем живет, то он быстро завянет, как тюльпаны в вазе.
хотела любить и быть любимой, любить и быть любимой, так чтобы никто не назвал тебя сумасшедшей.
Стыд – это плохое чувство. Оно удерживает тебя на месте.
Стыд – это плохое чувство. Оно удерживает тебя на месте. Знаешь, почему я ушла из школы? Потому что у меня не было красивой одежды. Не было красивой одежды, но были мозги.
Не забывай писать, Эсперанса. Ты не должна останавливаться. Это сделает тебя свободной.
Смотреть на неё также грустно, как на горящий дом: в ее жизни все вечно не так.
I might be telling her a joke and she'll stop and say: The moon is beautiful like a balloon. Or somebody might be singing and she'll point to a few clouds: Look, Marlon Brando. Or a sphinx winking. Or my left shoe.
Rafaela leans out the window and leans on her elbow and dreams her hair is like Rapunzel's.
She wants things all her own, to pick and choose. Nenny has pretty eyes and it's easy to talk that way if you are pretty.
Я стану той, что уходит из-за стола, как мужчина, - не поправляя стул и не убирая тарелки.
Как и многие женщины, она всю жизнь просиживала свою грусть у окна.
Я сделала это, решившись на вещи, которых боялась, чтобы больше не бояться никогда.
Неба никогда не бывает слишком много. Ты можешь уснуть и проснуться, опьяненный им, и оно может приободрить тебя, когда ты грустишь. Здесь, на Манго-стрит, слишком много грусти и слишком мало неба. Бабочек мало, как и цветов и всех других красивых вещей. И всё же мы довольствуемся тем, что имеем, и стараемся этим насладиться.
Нищета - это ничто, если ты силен духом, не поддаешься грусти, стремишься к свободе и верен мечтам.
Apples, peaches, pumpkin pie,
You're in love and so am I
If you count the white flecks on your fingernails you can know how many boys are thinking of you.
When I teach writing, I tell the story of the moment of discovering and naming my otherness. It is not enough simply to sense it; it has to be named, and then written about from there. Once I could name it, I ceased being ashamed and silent. I could speak up and celebrate my otherness as a woman, as a working-class person, as an American of Mexican descent. When I recognized the places where I departed from my neighbors, my classmates, my family, my town, my brothers, when I discovered what I knew that no one else in the room knew, and then spoke it in a voice that was my voice, the voice I used when I was sitting in the kitchen, dressed in my pajamas, talking over a table littered with cups and dishes, when I could give myself permission to speak from that intimate space, then I could talk and sound like myself, not like me trying to sound like someone I wasn't. Then I could speak, shout, laugh from a place that was uniquely mine, that was no one else's in the history of the universe, that would never be anyone else's, ever.