Впервые на русском – международный бестселлер итальянской писательницы Розеллы Посторино, лауреата самых престижных литературных наград Италии, таких как Strega, Campiello и Un autore l’Europa – в том числе за данную книгу. Роман этот основывается на реальной истории – на интервью, которое дала в 2012 году 95-летняя Марго Вёльк, единственная пережившая войну из пятнадцати девушек, которые в гитлеровской ставке Вольфсшанце («Волчье логово») пробовали еду, предназначенную для фюрера: тот...
перезвон тарелок напоминал мерное тиканье готовой вот-вот взорваться бомбы
Не может быть сострадания ко всему человечеству, мы всегда оплакиваем конкретного человека – умирающего пожилого раввина, который молится, прижимая к груди руки; прекрасную еврейку, изуродованную насильниками; русскую матрешку, обхватившую ногами твои бедра, чтобы ты хоть на миг почувствовал себя в безопасности.
Или Адама Вортманна, учителя математики, арестованного у меня на глазах. Человека, навсегда ставшего для меня воплощением всех прочих жертв рейха, мира, первородного греха.
В конце концов, любовь случается и между незнакомцами, между врагами по разные стороны границы.
Свастики на бортах вагонов выглядели глупой мишурой, как это всегда бывает с символикой проигравших.
Вот как, оказывается, становятся друзьями – взаперти.
разработав сложную систему, чтобы избежать подброшенного врагами яда, Гитлер как-то умудрился отравиться сам.
Люди оправдывают любовью даже самые отвратительные поступки.
Но в конце концов, любая жизнь – это постоянный риск врезаться во что-нибудь и разбиться насмерть.
Недели сменяли друг друга, и мы потихоньку перестали видеть яд в каждой ложке: совсем как с ухажером, которому со временем доверяешь все больше. Теперь девушки
Его это просто не волновало: немцы не умирают от голода, а если умирают, они плохие немцы.
Я часто разглядывала еду в чужих тарелках, и девушка, которой доставалось то же блюдо, что и мне, вдруг становилась дороже самого близкого человека. Я чувствовала прилив нежности даже к прыщу, вскочившему у нее на щеке, к ее бодрым или, наоборот, ленивым утренним потягиваниям, к катышкам на старых шерстяных носках, которые она надевала, прежде чем лечь в постель. Ее выживание значило для меня не меньше, чем мое собственное: сегодня нас ждала одна судьба.
Привести человека в этот мир – значит обречь его на смерть.
они делили палатку, а на войне, как он говорил, это все равно что быть единым организмом.
«Допустим, человек действительно был создан Богом, – продолжал муж. – Но разве можно поверить, будто Бог придумал такую вульгарную штуку, как дерьмо? Неужели он не нашел бы другой конструкции, без выталкивания наружу остатков пищеварения? Дерьмо настолько дерьмово, что Бог – извращенец или же его просто нет».
Они считали, что полностью описали его этим набором цифр, но раз им не удалось доказать, что это был мой муж, значит они говорили не о нем.
я продолжала его любить той немудреной подростковой любовью, которой не нужны письма и встречи: достаточно упрямства и желания ждать.
«Народная масса похожа на женщину: ей нужен не защитник, а повелитель».
Теряя человека, подругу, чаще жалеешь себя: ты больше ее не увидишь, не услышишь ее голос, не сможешь без неё сопротивляться реальности. Боль эгоистична, это и злит сильнее всего.
Жизнь - это риск: ловушки подстерегают на каждом шагу.
Символ настоящей любви: рот, который не кусает. А если укусит, то лишь предательски, как собака, бросающаяся на хозяина
Это суть самой жизни: от неё умирают.
Оба ожидали, пока я не уйду, чтобы закрыть дверь. Потом Герта будет стонать, теряя сознание от боли, или оба лягут спать, сменив замок, и больше не откроют мне. Видимо, я годна лишь на то, чтобы есть – ради Гитлера, ради Германии. Не потому, что люблю ее, и даже не потому, что боюсь. Я пробую пищу Гитлера потому, что заслуживаю только этого.
Страна надеялась на чудо, только вот я никогда не верила в чудеса. Война, говорил Йозеф, закончится только тогда, когда Геринг сможет влезть в штаны Геббельса, а значит, она будет длиться вечно.
Зачем я все время хожу туда, куда не хочу идти, и терплю, и не бунтую, и каждый раз остаюсь в живых, когда люди вокруг меня исчезают? Способность приноравливаться к обстоятельствам – одно из важнейших качеств человека. Но чем больше я приноравливалась, тем меньше ощущала себя человеком.
Могла бы услышать о том, как детей вздергивают за волосы и тут же расстреливают, о многокилометровых колоннах русских или евреев – «какая разница, все они азиаты, не то что мы», – которым суждено рухнуть с обрыва, получив пулю в спину, или задохнуться в газенвагене. Я могла бы узнать об этом задолго до конца войны, даже расспросить о деталях… Но смертельно перепугалась и замолчала. Я не хотела знать.