В своей новой автобиографической книге знаменитый актер, сценарист, писатель и священник, сделавший временный перерыв в служении, приоткрывает занавес – и пускает нас в свою гримерку, где вперемешку лежат медицинский халат, церковное облачение, рокерская куртка и драные джинсы.
Он вспоминает о детстве, рассуждает на острые темы, философствует, провоцирует публику, балуется и призывает к действию, остроумно пытаясь разобраться в противоречиях своей артистической натуры.
Героем этой и фантасмагорической, и вполне реалистической прозы выступает он сам!
Кто перед нами: доморощенный философ, блестящий актер, трогательный отец, самозабвенный пророк или шут? Возможно все сразу, и именно это необыкновенно интересно.
Охлобыстин — фигура в общественном сознании неоднозначная. Я пока не составила определённого мнения, но мне импонирует его энергичность и острохарактерность. А также то, что они с женой равнодушны к материальному и внешнему:
Не парадные мы. Нас для «передовой» собирали.
Ну да, были времена, когда люди напрягались при виде Оксаны Арбузовой, брюнетки с природной бледностью и без следа косметики, потом попривыкли. А у Охлобыстина, насколько помню, был-таки один модный аксессуар, жёлтые очки. Лично я люблю людей «не про одежду». Тут готова спорить с Чеховым с его «В человеке всё должно быть прекрасно».
Так о чём книга? Если в нескольких словах, о том о сём.
Вот Иван Иваныч с присущим ему юмором рассуждает о высоком искусстве, которое настолько далеко ушло от зрителя, что перестало брать его в расчёт:
Зритель в принципе готов принять рассуждения голого Гамлета о вопросах бытийности, но он хотел бы увидеть принца Датского и в привычном с детства белье.
Немного о детстве, об отце, о славе и медийности, об алкоголе и лекарствах (набор мужчины после 40-ка с подвижной нервной системой), о парфюме и афродизиаках (да-да).
Есть у части историй Охлобыстина общая черта — они такие странные, на грани неправдоподобия. Все эти дачные легенды про русалок и статую Ленина, аукционы неслыханной щедрости и рухнувшего рынка. 90-е представлены во всей красе беспредела. Даже сказки есть. Читателя будто постоянно, как в передаче «Блеф-клуб», ставят перед вопросом, верит ли он, что… Но это ещё цветочки. От армейской истории и истории на Балканах идёт мороз по коже (я не преувеличиваю), такое, кажется, может быть только в кино или страшном сне.
Некоторая приятная витиеватость слога (ну вот может же витиеватость быть приятной, да, Дмитрий Дибров?) только добавляет атмосферности повествованию.
И как же я согласна с Охлобыстиным, когда, углубляясь в размышления, он пишет, что роль учителя — вдохновлять. Помню только тех школьных учителей, которые горячо любили свой предмет, постоянно придумывали что-нибудь новое. Не заставляли, а заражали энтузиазмом. Правильно писал в одной из книг Александр Генис, в ребёнке природой заложено любопытство, с ним и надо работать.
Есть в книге особый мировоззренческий раздел — да и странно, если бы его не было — в котором Иван Охлобыстин излагает, подобно Толстому, в чём его вера и свой взгляд на суеверия. На всплески суеверий влияют вполне определённые причины, вот только ответ на вопрос, почему в моду опять вошли вампиры, он пока не нашёл.
Завершается книга известной Доктриной 77. Довольно утопичная концепция — Иван всё-таки отчасти романтик и склонен к идеализации, хоть и призывает к реализму. Это ни в коем случае не философский или политический манифест, как Доктрина заявлялась, а вот перфоманс — пожалуй, подходящее слово. При всём уважении к Ивану, у него хорошо получается работать в искусстве, но идеологическая область — это не его, слишком сильная акцентуация. И слишком он верит в лучшее в людях. К любым идеям должен прилагаться способ реализации и долгосрочный прогноз. А так идей прекрасных в мире много, только вот сколько из них провалилось по причине конфликта с реальностью. Но у Ивана же есть способ провести свои идеи, гораздо лучший способ, recipe: «И чувства добрые я лирой пробуждал». Я очень рассчитываю на новые фильмы по сценариям Охлобыстина, новые актёрские работы и новые книги.
Охлобыстин — фигура в общественном сознании неоднозначная. Я пока не составила определённого мнения, но мне импонирует его энергичность и острохарактерность. А также то, что они с женой равнодушны к материальному и внешнему:
Не парадные мы. Нас для «передовой» собирали.
Ну да, были времена, когда люди напрягались при виде Оксаны Арбузовой, брюнетки с природной бледностью и без следа косметики, потом попривыкли. А у Охлобыстина, насколько помню, был-таки один модный аксессуар, жёлтые очки. Лично я люблю людей «не про одежду». Тут готова спорить с Чеховым с его «В человеке всё должно быть прекрасно».
Так о чём книга? Если в нескольких словах, о том о сём.
Вот Иван Иваныч с присущим ему юмором рассуждает о высоком искусстве, которое настолько далеко ушло от зрителя, что перестало брать его в расчёт:
Зритель в принципе готов принять рассуждения голого Гамлета о вопросах бытийности, но он хотел бы увидеть принца Датского и в привычном с детства белье.
Немного о детстве, об отце, о славе и медийности, об алкоголе и лекарствах (набор мужчины после 40-ка с подвижной нервной системой), о парфюме и афродизиаках (да-да).
Есть у части историй Охлобыстина общая черта — они такие странные, на грани неправдоподобия. Все эти дачные легенды про русалок и статую Ленина, аукционы неслыханной щедрости и рухнувшего рынка. 90-е представлены во всей красе беспредела. Даже сказки есть. Читателя будто постоянно, как в передаче «Блеф-клуб», ставят перед вопросом, верит ли он, что… Но это ещё цветочки. От армейской истории и истории на Балканах идёт мороз по коже (я не преувеличиваю), такое, кажется, может быть только в кино или страшном сне.
Некоторая приятная витиеватость слога (ну вот может же витиеватость быть приятной, да, Дмитрий Дибров?) только добавляет атмосферности повествованию.
И как же я согласна с Охлобыстиным, когда, углубляясь в размышления, он пишет, что роль учителя — вдохновлять. Помню только тех школьных учителей, которые горячо любили свой предмет, постоянно придумывали что-нибудь новое. Не заставляли, а заражали энтузиазмом. Правильно писал в одной из книг Александр Генис, в ребёнке природой заложено любопытство, с ним и надо работать.
Есть в книге особый мировоззренческий раздел — да и странно, если бы его не было — в котором Иван Охлобыстин излагает, подобно Толстому, в чём его вера и свой взгляд на суеверия. На всплески суеверий влияют вполне определённые причины, вот только ответ на вопрос, почему в моду опять вошли вампиры, он пока не нашёл.
Завершается книга известной Доктриной 77. Довольно утопичная концепция — Иван всё-таки отчасти романтик и склонен к идеализации, хоть и призывает к реализму. Это ни в коем случае не философский или политический манифест, как Доктрина заявлялась, а вот перфоманс — пожалуй, подходящее слово. При всём уважении к Ивану, у него хорошо получается работать в искусстве, но идеологическая область — это не его, слишком сильная акцентуация. И слишком он верит в лучшее в людях. К любым идеям должен прилагаться способ реализации и долгосрочный прогноз. А так идей прекрасных в мире много, только вот сколько из них провалилось по причине конфликта с реальностью. Но у Ивана же есть способ провести свои идеи, гораздо лучший способ, recipe: «И чувства добрые я лирой пробуждал». Я очень рассчитываю на новые фильмы по сценариям Охлобыстина, новые актёрские работы и новые книги.
Местами очень хорошо, с присущем ему юмором и сарказмом. Нашел его статью из журнала Русский пионер, по моему, которая мне в то время очень понравилась. Все хорошо до рубежа глобальных умозаключений о роли церкви (не веры) в нашей жизни. Но это только мое мнение.
Но я был тогда удивительно наивен и полагал, что большинство людей мечтает о том же, что и я. Как я ошибался, считая очевидным неприемлемость личного счастья вне контекста всеобщего душевного благополучия! Большинство об этом даже не догадывалось и при каждом удобном случае тянуло одеяло на себя.
Нужно относиться серьезнее к своим желаниям, они, по милости Божией, всегда сбываются. Сбываются у всех, и по достижении Высших Сфер образуют невообразимый хаос, будучи не скоординированными между собой.
Массовому зрителю, по большому счету, все равно, что ты делаешь на экране, он хочет запомнить тебя, чтобы твой образ стал еще одним элементом личностной самоидентификации. «Это корова, она дает молоко, живет в моей деревне, где живу я, а я Боря Борисов». Вот рабочая схема популярности. И телеиндустрия работает с ней.
Момент узнавания актера в жизни – единственный критерий его успеха, во всяком случае для продюсеров, пусть они играли в детстве на скрипочке, в молодости «болели» Ницше, а в более зрелом возрасте отдали предпочтение творчеству Тима Бёртона. Это не имеет значения. Твоя цена у них – количество узнаваний на улице. Продюсерами в работе руководят мотивы значительно более веские, нежели весь накопленный ранее культурный бэкграунд или принятые у воспитанных людей представления о художественной ценности производимого продукта. Хотя бывают исключения, чаще среди телевизионных продюсеров, что объясняется их гипотетической возможностью самим моделировать вышеупомянутый «ключ узнаваемости».
По младенческой наивности я когда-то полагал, что слава и трехпалубная яхта неотделимы друг от друга, как государство и военно-промышленный комплекс. Это не так. Одно автоматически не подразумевает другого.