В глухой деревеньке живет настоящее чудо: основатель старообрядческой общины «Рыбари Господни» умеет исцелять болезни, изгонять бесов и воскрешать мертвых. Однажды попав в сети общины, можно остаться в них навсегда… Репортер и скептик Павел Верницкий не верит ни в чудеса, ни в магию, и решает разоблачить новоявленного мессию. Но на глазах оживают страшные сказки о проклятых местах, и во что верить, когда рассудок дает трещину? И как не стать наживкой для ловца человеческих душ… Эта книга –...
Нет никого страшнее фанатиков, разочаровавшихся в своём пастыре.
Свет в окнах не угасал, но и не становился ярче. В его мерцании было что-то гипнотическое, нереальное. Что-то, напрочь отключающее страх. Так морской удильщик мерно покачивает фонариком, заманивает добычу прямо в зубастую пасть.
Слухи они как мухи: по деревне разлетаются, где окна открыты — туда и ныряют, людям в уши залетают, а те по-своему пересказывают.
Павел не выстоял до конца службы: воздух загустел, кадильный дым лениво тёк между людьми, застывшими, как церковные свечи, и вскоре от духоты поплыла голова. Откачнувшись назад, Павел наступил на чью-то ногу, выдавив: «Прос... тите» и, не услышав ответа, вывалился на улицу. Там, глотнув свежести, прислонился плечом к стене и сунул ладонь в здний карман брюк, где обычно держал зажигалку, но ничего не нащупал. Пваел раздражённо похлопал по другому карману — снова пусто, и чертыхнулся под нос. А потом замер, округлив глаза и чувства, как по коже разбегаются мурашки.
Зажигалки нет, потому что никогда не было, ведь он не курил.
— Значит, в чудеса не верите?
— Для начала определимся, что такое чудеса, — ответил Спиридон. — Исполнение желаний? Магия? Что это для тебя, раб божий Павел?
«Воскрешение мёртвых», — подумал тот, а вслух сказал:
— Не знаю.
— Так я скажу, — подхватил Спиридон и ткнул в сторону окна. — Там чудо. Вот этот яблоневый сад, и пёс в конуре, и река Полонь, и лес за косогором, и небо, и моя Катенька, и мы с тобой, раб божий Павел. Чудо — это сама жизнь, саом существование человека и мира в целом. Чудо органично встроено в жизнь христианина, потому что это не только мироточение икон и не глас с неба. Это всё, что происходит вокруг. И главное, что происходит здесь, — он положил ладонь на грудь, поверх креста. — В тебе самом. Чудо — не обратить течение реки вспять и не передвинуть горы. Чудо — измениться самому, передвинуть свои грехи и пагубные страсти. Истинность веры не в пророчествах, а в переменах, которые происходят в людях, от кторых вроде бы нельзя ожидать покаяний и перемен.
— А ощущал ли запах серы?
— Только гари, — сказал Павел и облизал губы. — И вкус. Это что-то значит?
— Да, — ответил священник и глянул ему в глаза. — Одержимость.
Павел недоверчиво улыбнулся. Так мог бы улыбаться раковый больной, впервые услышав о страшном диагнозе, но самого страха ещё не было, а было только непонимание.
«Вы уверены, доктор? — сказал бы он. — Перепроверьте анализы ещё раз, это наверняка какая-то ошибка. Этого не может произойти со мной!»
— Дедушка считает, что с грозой приходит Слово, — шевельнулись в ответ её губы. — Откуда берётся гром? Пар поднимается от воды, от нагретой земли, скапливается там, — она ткнула пальцем в крышу, — над нами. Энергия накапливается, а потом высвобождается, образуя при этом молнию. Молния нагревает воздух вокруг себя. Из-за этого он расширяется, и при этом происходит взрыв: гремит гром.
— А Слово?
— Слово как гром, — совсем тихо ответила Лёля. — Оно приходит, когда накапливается особого вида энергия. Не электричество что-то другое. То, что есть у каждого человека...
— Например, что?
— Например, душа, — губы Лёли растянулись в жутковатой улыбке. Павла обожгло холодком, но он стряхнул морок, и небрежно заметил:
— Так всё просто?
— Как и всё гениальное, — улыбка замерла на лице девушки, словно приклеенная. — Душа — есть своего рода энергия, сгусток ,пар, который остаётся, когда наше тело умирает. И этот пар тоже подниается вверх, как пар от воды. Энергия всего живого — человека ли, животного лли птицы, рыбы, травы — она... ммм...
— Аккумулируется, — машинально подсказал Павел.
— Да, — выдохнула Лёля, — и сохраняется.... где-то. Моежт, в озоне. А потом... звучит.
Будет буря. Будет гроза. И скоро духи заговорят...
— Нет никакого Слова. Всё это гипноз, выдумки обезумевшего старика и его адептов. Сколько повидал я таких, — он выплюнул последние слова вместе с табачной слюной. — Наживаются на страхах, на бедах, на вере. Обещают если не бессмертие, то исцеление. И люди идут, как барашки на верёвке, несут всё, что дорого им, в обмен на эти пустые обещания. Я видел сектантов, — их взгляды пересеклись, — глаза пустые, и сердца пустые, и нет у них ничего за душой. Да и души самой нет.
— А у тебя-то есть? — вкрадчиво спросила Лёля.
— Может, и нету, — жёстко ответил Павел. — Я в душу не верю, и в Бога не верю. Где он был, этот Бог, когда случилась авария? Когда мои родители и брат погибли, а я оглох? Где был он, когда бабка таскала меня по шарлатанам и экстрасенсам, вместо того, чтобы просто оплатить операцию? Они все одинаковы. Глупцы и гниль и пустословие сумасшедших фанатиков.
— А чем ты отличаешься от них?
Эти слова Павел почти не услышал — они потонули в рёве, прокатившемся над Лешачьей Плешью. Снова хрустнула ветка и ухнула вниз, махнув перед окнами едва распушенной листвой.
«Чем? — вертелось в голове. — Чем...»
Разве не поэтому ушла от него Аня? Оттого, что слишком часто он задерживался на работе, оттого, что его неверие переросло в фанатизм. Чем он отличался от тех, кого преследовал?
Вечер замешивал акварельные сумерки.
Нет страшнее и жальче людей, понявших, что их одурачили.