Земля

Сага о прирожденном могильщике и его «мертвой» невесте

Я, кажется, влюбилась.

Я, человек, который при разговорах о кладбищах и кованых оградках хочет спрятать голову под подушку, читала роман о прирожденном могильщике взахлеб. Это была страсть пай-девочки к тексту-хулигану, дикому красавцу с перепадами настроения и пластикой крупного хищника, который меня покорил. Которому я покорилась. Давай, мой дорогой, про могилы, сатанистов, ритуальщиков, бетон и лопату Машу. Давай про Алену с прической Драко Малфоя и безумную, как Харли Квинн. Давай о чем угодно, я согласна, только, прошу тебя, продолжай, не оставляй на пороге этого похоронного Хогвартса. Впусти меня.

Свой первый погост Владимир Кротышев сделал еще будучи в детском саду под строгим контролем девочки Лиды-Лизы, соорудившей в песочнице кладбище насекомых. Дело было поставлено с обстоятельностью опытного администратора. Отбор работников похоронного агентства проводился лично Лидой-Лизой. Её слова «Идём, ты будешь у нас копать», сказанные Володе, оказались пророческими, прошились в код его судьбы и, как компас, направляли в сторону мест вечного покоя. Даже служба в стройбате, кажется, была уготована Володе исключительно ради того, чтобы научиться под правильным углом держать лопату в руках.

Мне было лет пять, когда я принесла домой найденный около подъезда цветок из похоронного венка. В то время еще было принято прощаться с усопшим в квартире с обязательной всенощной родственников у гроба. Утром за покойником приезжал дребезжащий автобус-катафалк и скорбная процессия отправлялась на кладбище. Тогда я не понимала природы своей находки, просто увидела аленький цветочек, как из сказки, и была очень рада диковинке. Удивилась, когда взрослые, сказали, что такие вещи в дом приносить нельзя. Плохая примета. После книги Михаила Елизарова я значительно расширила свои знания по кладбищенскому этикету. Есть надежда, что у романа будет вторая часть. Каким книжным богам молиться, чтобы появилось продолжение похождений бравого рядового Кротышева?

Елизаров написал свою сагу о ходячих мертвецах и это не постапокалипсис, это естественная часть жизни с той стороны, на которую обычно принято смотреть только через черную траурную вуаль.
Готовы прокатиться в Deathнейленд?

Когда у человека есть миф, жизнь всегда дает факты, подтверждающие этот миф.

Хотел перед написанием рецензии пройтись по кладбищу. Найти уютное место, упасть в траву и покурить. По кладбищу я погулял, но вблизи могилы не прилёг – не хватило смелости. Тип в атеистических очках внутри меня скукожился и совсем не хотел смотреть на серые фотографии незнакомцев. Их лица словно тянули взгляд, осуждали сигарету и "колу" в моей руке. Одна дама щурилась, другая, чуть постарше и потолще – смотрела с искренним сочувствием. Открыв дверцу, я присел на лавку. Чайки, наверняка привыкнув к моей макушке, загалдели. Тут же ко мне поковылял костлявый паук. Я закурил, прислушался к ветерку из запаха цветов и посмотрел на свежую царапину – эпитафию.

Это было легко и приятно. Давно я не испытывал такого удовольствия от современной прозы. Роман оказался увесистой книгой, примерно на семьсот страниц. Исходя из последней строки, Елизаров творил "Землю" около пяти лет – с 2014 по 2019 гг. Что, к сожалению, не переносит главного героя – Владимира Кротышева, в указанный временной отрезок. Сюжетная нить закручивается с 2000-ых и далее вьётся вверх по ступеням из дат. Тем не менее, читать вот это было куда интереснее, чем, например, "Авиатора" Водолазкина, где персонажа спрятали аж в 1997 году.

Кладбище – это явно твоё! Прими и смирись!..

"Земля" – роман становления, влюбленности к девушке, поиска тропы и смысла. Это путь школьника из мелкого российского городка. Чем-то напоминает дневниковые записи, в которых, кроме личного опыта и мыслей, копошатся люди и могилы. Так история Владимира идёт сквозь одиночество на школьных ступеньках, походы на кладбище в детском лагере, развод родителей, армейские дни в стройбате и переезд к сводному брату. На протяжении всего пути Кротышева преследуют черенки лопат, вульгарный жаргон и кладбище. Так Вова хоронит ласточку на задворках школы, так рядовой Кротышев выкапывает первую могилу…

Во многом некоторые подробности стали для меня откровением. Наверняка Елизаров потратил время на изучение контекста. Либо просматривал колдовской самиздат, либо напрямую общался с копорями-могильщиками. Хотя я и не исключаю, что книга может быть вполне автобиографичной. Настолько все ситуации выглядят гармоничными и жизненными. Я ни разу не почувствовал фальшивки. Даже у лопаты, верной подруги могильщика, есть имя – "Маша". Детализация на страницах манит и тянет от окна с реальностью. Канва романа наполнена сведениями о проклятиях и мистических обрядах. Так, например, имеются подробности о порче на трупе наркомана. Не говоря уже о том, что из времянок крадут гвозди и фотографии, дабы причинить вред человеку. Но самое забавное – порча на бесплодие. Мм, для этого закидывают трусики женщины под свеженький памятник покойника. Ну или сразу в гроб.

Впрочем, я всегда рылся – в себе, в людях, в земле.

Теперь немного о персонажах.

Читать про 20-летнего Кротышева было любопытно, а в каких-то местах и вовсе… приятно. В приключениях детства и юности заметна авторская сердечность. Особо запомнится отрывок, который словно из меня вытащили – походы с бабушкой по тропинке в церковь. Эпизод сохранится в воспоминаниях Владимира. На церквушку он будет смотреть, покидая городок. Да и в целом, Кротышев напоминает слабовольного романтика с девственной эрудицией, который мимикрирует в силу обстоятельств. Отчего приходит явное ощущение, что гг. плывёт по течению и не веслом против. Фактура позволяет, и бунт проявляется у него лишь во внешнем мире. Во внутренней вселенной нет ни планов, ни стремлений к изменению. Что не сказать о конфликте между чувством к женщине и порядочностью. Ключевой атрибут персонажа – часы, подаренные отцом при появлении на свет. Семейная традиция глубоко закапывается в привычках Кротышева. Отныне Вова поддерживает ход секундной стрелки, сохраняя время, которое идёт от начала его рождения. И тут прослеживается явная связь между удержанием времени и отсутствием стремления к реформированию судьбы.

Она, не зная о часах, разглядела и оценила в нём именно сложность.

Остальных участников я хочу сохранить.
Собственно, она и есть виновница сего текста и вдохновения.

Всё её тело в тату. Имеется даже белый кролик а-ля Тринити, а вблизи маленького бледного соска на левой груди – улыбается червячок из мультфильма Бертона "Мертвая невеста". К слову, в романе много отсылок к кино и философским тезисам о смерти. Транслируется это в основном в образе Алины – девушки сводного брата. Бывает такое, искра между вами сразу чувствуется. Особенно если её кто-то пытается скрыть…

Моя кисть как паук вскарабкалась по бедру и примостилась на Алинином лобке: – Эта мудрость, если не путаю, запечатлена здесь?

Текст под трусиками Алины, который добавляет к образу развязности и дерзости - There’s a sucker die every minute. Отдаленно персонаж напомнил мне тургеневскую Марью Полозову. Она так же эгоистична, груба, стервозна и красива. Сходство яркое, порой казалось, что Елизаров забрал её у Тургенева и поставил на современные шпильки. Девушка незаурядна в своей сути. Она словно обучает Владимира смерти, вдохновляет и подбадривает на удержание направления. Делится с ним близостью (ведь такой интим особо эмоционально глубок в незнакомом городке) и нежностью тела. Кротышев тянется к ней, но вместе с тем боится. Этот страх (недоверие) удивительным образом передаётся алфавитом. А в одном эпизоде Алина так вовсе явно напоминает Полозову:

– Любишь меня? – спросила торжествующе.
– Люблю, – прошептал я обречённо.
– Всё сделаешь, как я прошу? – зубы её блестели, точно покрытые жидким лаком.
– Всё…

Похвалила:
– Хороший мальчик… – сглотнула и облизнулась. – И очень вкусный.
Я бы согласился на что угодно, лишь бы она повторялась – эта улыбка, полная перламутра.

Высокая и хрупкая Алинка – Снежная Королева, персонаж хаоса…сюрреалистическая девица, в импульсах Настасьи Филипповны.

Но как в любой качественной литературе, должна быть и Герда. Контраст для внутреннего конфликта Одиссея, возможность альтернативного пути. Девушка, которая не курит травку по вечерам, не царапает в блог язвительные абзацы и не болтает по ночам о потустороннем, улетая в сумасшедшем угаре. Так на сценку выходит Мария. Этого персонажа откровенно мало на страницах, от силы два-три эпизода… Потому не совсем понятно, насколько она обыватель в своей сути. Но минута в маршрутке была запоминающейся. Случайная встреча. Кротышев смотрит на ресницы и большие серые глаза Марии. Девушка в тонком пальто с потёртыми рукавами смущено опускает взгляд. На фоне её головки пролетает пейзаж из маленьких тротуарчиков и старых крыш. До уха Владимира доносится чья-то фраза из другой беседы - "Поехали, потом жалеть будешь! Всю жизнь!".

Да, Мне определенно понравилось это мгновение… Елизаров сыграл на ура.

По итогу.
Листал и отдыхал. И еще бы прочитал страниц 300 – 500.
Категория 18+ не случайна, текст местами вульгарный и отдаёт грубостью по отношению к женщине. Что объясняется социальными и профессиональными тропами гг., из-за которых так и хочется назвать роман производственным (ведь в нём масса кладбищенской атрибутики и специфики). При этом манера писателя вкладывать мысль в строки меня порадовала. Елизаров сохраняет свободу для интерпретаций сюжетных узлов.

Я уже нацелился на страницы "Библиотекаря" и других сборников рассказов. Автор пишет без аристократического и интеллектуального позёрства, он передаёт историю, а не себя в истории. Как сказала одна девушка – видно, что рисовать ему в кайф.

Ну и добавлю – роману не хватает продолжения.
То ли потому, что мне было мало Марии, то ли оттого, что крот так и не убил ласточку.

а) неразрывное, лейтмотив – тяга к женщине и к смерти/жизни;
б) часы – метафора ответственности;
в) в интервью Елизаров говорит, что у Владимира и Алины есть прототипы;

Наутилус Помпилиус - Крылья

«бездонный кладезь обсценного фольклора…»

Русский Танатос имеет тело, покрытое стремными татуировками.

Русский Танатос бухает с мужиками в сауне, копает могилы, участвует в разделе рынка ритуальных услуг.

Это он, расталкивая конкурентов локтями, проникает к вам в квартиру через 10 минут после смерти вашей бабушки, чтобы втридорога впарить вам свои ритуальные услуги.

Это он приходит на кладбище как домой, и кладбище приветствует его.

У Танатоса на каждый случай заготовлена матершинная рифмовочка, поговорочка или шутеечка из категории "А? - Х.. на!"

Не бог весть какой романтический персонаж, но какой есть.

«Земля» - какое поэтичное название! Книга повествует о герое, в чьей жизни с самого раннего детства присутствует смерть. Смерть, в общем-то, сопровождает любую жизнь, но в своей собственной герой Владимир видит ее постоянное присутствие, ее символы так и преследуют его. Даже его прозвище - Крот (от фамилии Кротышев) - отсылает нас к земле, в которой все мы рано или поздно упокоимся. Окружающие видят в герое «некруху» - некротическую ауру, что-то жуткое и потустороннее (зовите это как хотите), но сам герой ощущает себя обычным среднестатистическим мужиком.

Огромный минус этой книги - это те ее части, где герой пересекается со своим братом Никитосом и мистером Гапоненко - мэтрами рынка ритуальных услуг. Там есть все: кожанки, братки, разборки и прочие священные реликты девяностых. Создавая русскую литературу о современности, этой лихой эпохи никак не избежать, большинство из нас с этим знакомы не понаслышке. Ритуальные услуги до сих пор пронизаны криминалом от и до (вспомните драку на Хованском кладбище или расследования Голунова). И, тем не менее, при всей своей максимальной уместности читать это крайне неприятно, да и неохота если честно. Елизаров-то, в принципе, пишет отлично: увлекательно, интересно, самобытно. Но периодически включает режим Владимира Колычева , и пошла-поехала Бригада, братва, мат по поводу и без, маргинальная околотюремная философия (кто пацан, а кто петух), километровые «базары за жизнь», читать которые просто нет сил. «Фольклор» сначала веселил, но потом стал утомлять:

- "Шервиц, отгадай загадку, – сказал Никита. – Весь в муке и х.. в руке!"
- Склеротик сунул руку под мышку: “Так, волосики на месте, а где ж писюлёк?!”
- Жизнь – говно, но мы – с лопатой!
- Капустин - по..бём отпустим!

Впрочем, танатическая повестка, на мой взгляд, раскрыта, и несколько иначе, чем это было сделано в «Шатунах» Юрия Мамлеева . Смерть открывается герою через проводников. Из Алины проводник так себе, она как ходячий учебник по философии, причем не добротный курс по философии смерти, а куцый справочник для подготовки к поступлению в вуз. С завидной регулярностью она вбрасывает философские концепции, которые едва ли понимает. В общем, развратная заучка. Антон (сотрудник кладбища в Загорске) как проводник более органичен и интересен. Все они нашпиговывают Володьку философской требухой, чтобы в финале главный герой мог сразиться с московскими боссами в словесном поединке.

В общем, повторюсь: книга местами очень хорошая, местами - совершенно невыносимая. Не все ностальгируют по Бригаде, но вот кладбища интересны почти всем.

«Это уже много лет спустя мне разъяснили мои сумрачные учителя, что не энгельсовский обезьяний труд, а именно смерть сделала человека человеком, что осознание собственной смертности и является нашим настоящим рождением. Смерть принимает нас в люди. Действительно, что не родилось, умереть не может».

Гори, звезда моя, не падай.
Роняй холодные лучи.
Ведь за кладбищенской оградой
Живое сердце не стучит.
…
Но, погребальной грусти внемля,
Я для себя сложил бы так:
Любил он родину и землю,
Как любит пьяница кабак.

Сергей Есенин

Обратить внимание на творчество Елизарова меня побудила прекрасная рецензия Idlunga . Более никаких статей и аннотаций я не читала, а посему погружалась в неспешную историю совершенно неподготовленной, толком не понимая и не представляя, чего же ожидать от автора.

На начальном этапе, книга удивила, захватила и восхитила меня: «Ишь как удивительно складно и мелодично нанизывает слова и смыслы»!!! Отчетливо чувствовалась рука мастера, просматривалась литературная одаренность…

Потом, что-то пошло не так, точнее не совсем так, как бы мне хотелось, и перед глазами понеслись картинки «гусарской баллады» разбавленные «бандитским Петербургом»… «Ого! Неожиданно», - сказала я себе. «Это точно писал один и тот же человек?»

Когда же добавилась мемориальная философия и снимки post mortem я обалдела вконец. Ну и отмочил, "Епатий Коловрат!
После этого, я уже перестала чему-либо удивляться:)

Серая и унылая ноябрьская пора усиливала некротический антураж и 100% соответствовала общему флёру романа, поэтому чтение «Земли» для меня оказалось особенно атмосферным и запоминающимся.

Несмотря на авторское использование некоторых достаточно простых и не совсем "эстетических" приёмов (к которым я причисляю: утомительную многословность; тошнотворную физиологию отдельных сцен; периодически скатывающуюся в дешевый фарс, подобно телепередаче «Битва Экстрасенсов», мистическую компоненту; недостаточно убедительную причинно-следственную связь между событиями; изнуряющую перегруженность обсценным фольклором), вызывающих во мне стойкую неприязнь, всё-таки, я не могу не отметить тот факт, что в отдельных эпизодах (начало повествования до момента возвращения из армии), роман удивительно хорош и самобытен. Да и в целом, написан неплохо и довольно увлекательно. Читается «Земля» быстро, несмотря на немалый объём.

Сюжет, в общем-то, не нов, но декорации основного посыла интригуют: могильная закольцованность вокруг главного героя просматривается на протяжении всего повествования.

Не в моих правилах пересказывать содержание книги (и без того охотников в избытке), да и не уверенна, что у меня это получится лучше, чем у автора, поэтому поделюсь своими мыслями о некоторых персонажах.

Гапон – «чепушило обыкновенный», не совсем заслуживающий, отведенной ему бездны эфирного времени, наблюдение за которым не доставило мне ни малейшего удовольствия.

Алина. Поначалу, эксцентричная мадам вызывала во мне недоумение, однако, приглядевшись к ней более внимательно, его сменила жалость. Возникло стойкое ощущение того, что Алина – ущербная и недолюбленная девочка, которой так и не удалось повзрослеть. Не удивлюсь, если она была нежеланным ребенком в семье и воспитывалась по принципу: «что делать, когда тебя не надо, а ты есть»?!! Её маска «лютой стервы», многочисленные татуировки и нестандартная философия (я – мертвая, а значит – мне уже не больно) – всего лишь средства спрятать от беспощадного мира собственную уязвимость, обеспечивающие своеобразный защитный механизм: «Я в домике, я спряталась». Завершающая сцена романа в очередной раз убеждает меня в том, что вся алинина эпатажная экипировка – это на самом деле не более чем пустая бравада.

Исходя из вышеизложенного, могу с уверенностью констатировать, что книга мне понравилась. Она, бесспорно, заслуживает вашего внимания, однако, не смею рекомендовать роман людям, пребывающим в депрессии, религиозным и нравственно-возвышенным.

По сложившейся традиции несколько цитат, вместо послесловия:

Собранные вместе, эти воспоминания составляют портрет того времени. Рамка у портрета овальная, ведь овал – фигура прошлого. Мать настолько повсюду, что её не увидать. Отец вообще находится за границами “овала”. Возможно, он гвоздь, стержень, на который прикреплён этот ранний сусловский период

В этом подарке отразилась вся отцовская натура. Только он умел преподнести вроде бы нужную вещь, от которой не было никакой радости и пользы, лишь одни неприятные обязательства – словно вместо желанного щенка овчарки мне поручили досматривать старую больную диабетом пуделиху

Чудно́ – с момента моего возвращения в Рыбнинск не прошло и месяца, но прежняя служивая жизнь поблёкла, пожелтела и запылилась, как сданная в архив газета. В нахлынувшей суете я начал забывать людей, с которыми прожил бок о бок два года

– Какие новости, пацаны? – Ох…ные, – отозвался Никита. – Иисус любит тебя!

Человек в современном тоталитарном обществе потребления не способен контролировать ничего, кроме собственного тела. Вся пресловутая шопенгауэровская воля редуцирована до самозапрета на чипсы. Я не могу повлиять на политический строй, но в силах устроить самому себе диетический гулаг, откачать жир, набить болезненную татуху, а на самый крайняк – самоубиться…

– На кладбища люди ходят, чтобы удостовериться, что у них есть время, – для чего же ещё? Время – удел живых, у мёртвых оно остановилось. Поэтому кладбище – единственное место, где мы по-настоящему чувствуем себя живыми

Пацанские разборки Эроса и Танатоса

Из елизаровского я читала только «Библиотекаря», который произвел на меня не лучшее впечатление. Его можно было бы сравнить с посещением выставки картин людей с глубокими психическими отклонениями, пребывающими где-то глубоко в собственных внутренних пределах. Поняв, что я не любитель такого жанра, я поставила на авторе собственный внутренний крест, особо не вдаваясь в анализ причин, побудивших меня сделать это. Казалось бы, гештальт был навечно закрыт, но не так давно я наткнулась на «Культуре» на интервью с автором, которое удивило некоторыми внешними переменами в нем. То ли к нему пришла зрелость, то ли он стал чувствовать себя маститым писателем, то ли защитные механизмы сделали свою работу, замаскировав нюансы прежних моделей самопрезентации, то ли он просто нашел новый образ себя, но после его диалога с ведущим, намекающего на анализ русского танатоса в «Земле» (скромность точно не станет причиной смерти автора!), я решила попробовать ее почитать, чтобы уже окончательно решить, принять или отвергнуть столь своеобразное творчество, которое автор предпочитает именовать провокационным. Или квазитворчество. Или вообще не творчество.

Не сразу, но я сделала это, и в итоге мое дерзание не оправдалось. Книга мне не понравилась. И у меня на это пять причин.

Первая причина: абсолютно не созвучный моему сознанию язык – слишком житейский, простой, скучный, бедный, полный поверхностных аллюзий и более чем щедро пересыпанный матом. Возможно, автор стремился воспроизвести исконный дискурс родных, еще советских, окраин, чтобы, так сказать, быть ближе к земле, но что-то совсем не слышалось родное во всем этом, скорее, нечто карикатурное и местами издевательское. Текст казался грязным изнутри не только в диалогах героев, но даже в паузах между ними. Было впечатление, что даже когда автор молчит, он «внутри себя» мыслит ровно так, как говорит, хотя частично маскирует свою «народность» неким писательским лоском. Но если такое произведение «запикать», то от него вообще ничего колоритного не останется: и так-то серый, текст просто сольется с землей, уйдет в нее.

Причина вторая: показушная квазиглубина, по крайней мере, некоторых ключевых эпизодов. Надо очень недооценивать читателя (или писать только для определенного круга, способного удовлетворить авторскую самооценку), чтобы «просвещать» его банальнейшими философскими и эзотерическими выдержками. Даже если предпослать героине-«просветительнице» историю образования (о, она ведь закончила МГЛУ!), это не выглядит жизнеспособно. А вот нахватанно и показушно – да. Наверное, дело в том, что на подобных поверхностных репликах не лежит печать личностного прочтения (вся информация похожа на интернетовскую копипасту средней руки), осмысления и внутреннего переживания. Это все равно, что очень хотеть говорить на языке, которого не знаешь, просто подражая его фонетическому звучанию. Вроде, и смахивает на эрудированность, но по сути это всего лишь смешные имитационные потуги продемонстрировать свою причастность к чему-то более значимому, чем говорящему доступно. Кто-то назвал такую авторскую стилистику философским суржиком. - В точку!

Причина третья: несимпатичные, вульгарные женские образы, заставившие меня подумать об их прототипах, встретившихся на пути становления авторской маскулинности. Возможно, они воплощают собой какие-то мужские мечтания о соединении в одном женском лице булгаковских и толстовских образов, но вышло не очень. Мне не за что было в них зацепиться, чтобы поверить и что-то чувствовать. От них, особенно от Алины-Эвелины, веяло истеричностью, фальшью, симулякрами, впитавшимися в текст настолько, что образы расплывались, как на промокашке, утратив внутреннюю определенность и начав дрейфовать к клиническим берегам. Во всем этом просвечивали навыки поверхностного соблазна и скоростного флирта, но не глубоких значимых отношений. А как на свете без них прожить? Не знаю, в какой мере эту незрелость чувств способна заменить не вполне здоровая (или, наоборот, сверхздоровая?) сексуальность, но от сексуальных сцен подташнивало.

Причина четвертая: претенциозность замысла и ничтожность его содержательного воплощения. Замах был грандиозен – автор позиционировал ни много, ни мало, а осмысление русского танатоса! Смерть и диалектика живого и мертвого, небытие и его проекции в культуре и ментальности, со-умирание человеческого и Божественного, победа над смертью через эротику-возрождение, культурная синтагма «смерть-Эрос-жертва», умирание как часть социализирующего фольклора… И все это в рамках пацанских разборок разлива 90-х! Ой, тады держите меня семеро! Это даже не смешно. Так и хотелось спросить: автор, вы о чем? Вы всерьез так думаете о своем произведении? Или написали это в аннотации просто чтобы самоудовлетворенно постебаться над покупателями? Эти спекулятивные околокладбищенские байки, косящие под анализ смерти, никак не тянут на что-то большее, чем игра, спектакль, перфоманс.

Причина пятая: это был психологический порожняк, имитация знания и профанация нарратива. Текст растянут, в нем практически ничего не происходит, только бесконечно крутятся одни и те же пьяновато-фатические сборища и унылые ретроспекции героя, возраст которого не соответствует представленному содержанию его сознания. Автор, должно быть, забыл, каковы они, двадцатилетние, или хотел бы остаться «вечно молодым, вечно пьяным». Его Кротышев получился нелепым, кентаврическим. С одной стороны, необразованный юнец, падкий на эзотерику, мистику и прочее, поданные под соусом выцветающей философии не вполне здоровой любовницей. С другой стороны – зрелый мужик, отягощенный ненужными рефлексиями, требующими несколько большего опыта, чем стройбат и близость с женщиной. Эти словесные игрища еще как-то читаются в начале его эпопеи, но ужасно утомляют к концу, когда после долгого пути ты обнаруживаешь, что никуда не пришел или вообще никуда не ходил. Мало смысла, мало пищи для ума, мало сплетений с опытом читателя 20+.

Причины можно перечислять и дальше, но книга того не стоит: это пошлейшее словоблудие. Наверное, поклонники есть у разных авторов, жанров и книг, и в том, что «Земля» вызывала во мне только тошноту и скуку, винить, собственно, некого. Сама нарвалась. Не стоило и браться, хотя отрицательный результат – тоже результат. И… автор, пожалуйста, не пишите продолжения. Берегите лес: пусть лучше из деревьев делают гробы, а не бумагу для подобных опусов.