Тема детства и юности в творчестве Дины Рубиной лишена ностальгической сентиментальности, наоборот – сопряжена с драмой и горечью. «Любой мало-мальски чувствующий человек подтвердит вам, что нет ничего печальнее счастливого детства. Разве что отрочество». Писатель никогда не включает в книги свои ранние опусы о детстве, многие из которых были опубликованы в «Юности». Переиздания удостаиваются лишь некоторые. В зрелом возрасте Дина Рубина редко обращается к этой теме в силу ее болезненности, у нее очень мало вещей, в которых действуют подростки. Тем интереснее этот сборник, в котором соединились произведения о детстве и юности разных периодов.
Душевные ушибы
«Почему бы и не позволить себе в уходящем году один маленький повод для счастья?» - подумала я и открыла сборник рассказов любимого автора. Не мудрствуя лукаво, развернула книгу на странице с закладкой и нырнула. С книгами Дины Рубиной я всегда ныряю, рассекаю волну рукой, отделяю свою реальность от ее реальности…
Снова маленький чудесный этюд из прошлого, в котором каждый яркий мазок – воспоминание, пережитый, передуманный, перенесенный подчас как болезнь опыт. Ёлка пёстрым пятном застыла в углу, старик прижимает к себе рыдающую внучку, другая, старшая, гневно смотрит на беспощадную родственницу, а в далеком, недосягаемом каком-то закутке начинающая писательница Дина Рубина прикрывает за собой дверь. Слеза на щеке, судорожный взмах плеч, золотой оскал и боль, застывшая во взгляде. Схематично, как и должно в этюде, но смысл предельно ясен.
А как все просто начиналось! Дина Рубина соглашается скорее по доброте душевной, нежели по призванию давать уроки музыки соседской девочке Карине. Вот уже год она не играет и не думает о Музыке – этом строгом отчиме, этом божестве, ежедневно требующем в жертву часы титанического труда и полной самоотдачи. Волей-неволей Дина становится свидетелем непростых будней чужой семьи. Мать умерла, отец пропадает на работе, а все трудности быта и присмотр за старым дедом и братом с сестрой ложатся на хрупкие плечи ученицы. Уроки музыки для Карины являются еще одной повинностью, еще одним долгом, и чуткая молодая учительница, наблюдая за безучастно отстукивающей по клавишам ученицей, так живо напоминающей ей саму себя в далёком прошлом, понимает это с самого начала их непростого знакомства…
Дина Ильинична сразу предупреждает: эта повесть будет совсем не о ее взаимоотношениях с Музыкой. То будет грустная и смешная повесть… Когда она будет. А «Уроки музыки» пусть и льются на читателя нестройными горькими аккордами, все же о другом. Они о таланте, о призвании, об ошибках. И вот, вглядываясь сквозь строчки в душу рассказчика, я вдруг подумала о том, насколько мой дорогой автор прав, ибо то, о чем она пишет, очень живо горит и болит во мне. Болит всякий раз при взгляде на листы плотной бумаги, акварель, любимую пачку кохиноровских карандашей. Живопись ведь тоже в своем роде жесткий отчим, не терпит посредственных. Можно подтачивать грифель ежедневно, можно расписывать лист за листом…. Но это ли дорога к успеху, к внутреннему удовлетворению, если в тебе нет той самой Искры? Стоит ли продолжать, если попытки так часто ведут к разочарованию? Пока для меня это вопросы без ответа. Пока для меня это барьеры, которые я либо возьму, либо оставлю в стороне уже навсегда.
Сорок незатейливых страниц обернулись глубокой внутренней рефлексией. И вот ты познаешь непростую историю соседского семейства и думаешь, думаешь, думаешь о чужом и своем наболевшем, вспоминаешь вместе с автором события, ход которых хотел бы изменить, да невозможно… Рассуждаешь про себя и этими рассуждениями бередишь собственные душевные ушибы. Ведь за плечами у каждого свой ворох решений. Необратимых. Верных или нет? Никто не ответит, только время все расставит по местам.
Меня подавляла всеобщая талантливость вокруг, и тут надо вернуться к роковой «музыкальности», под знаком которой я просуществовала школьные и консерваторские годы. Это, в общем, приятное, несколько неопределенное определение моих способностей висело тяжким распятием над моим самолюбием. Многие из соучеников были просто талантливы, многие проходили под вывеской способных. Я же неизменно оставалась «музыкальной девочкой». Эта проклятая «музыкальность» шлейфом волочилась за мной от экзамена к экзамену. Всегда было одно и то же: председатель комиссии зачитывает лист с отметками, такая-то – да, техника хромает, да, необходимо тренировать память, но – да, налицо безусловная музыкальность. Четверка с минусом. Я была подвешена на крючок «музыкальности» и болталась на нем, как потрепанный пиджак. Я была простолюдином на светском балу…
Душевные ушибы
«Почему бы и не позволить себе в уходящем году один маленький повод для счастья?» - подумала я и открыла сборник рассказов любимого автора. Не мудрствуя лукаво, развернула книгу на странице с закладкой и нырнула. С книгами Дины Рубиной я всегда ныряю, рассекаю волну рукой, отделяю свою реальность от ее реальности…
Снова маленький чудесный этюд из прошлого, в котором каждый яркий мазок – воспоминание, пережитый, передуманный, перенесенный подчас как болезнь опыт. Ёлка пёстрым пятном застыла в углу, старик прижимает к себе рыдающую внучку, другая, старшая, гневно смотрит на беспощадную родственницу, а в далеком, недосягаемом каком-то закутке начинающая писательница Дина Рубина прикрывает за собой дверь. Слеза на щеке, судорожный взмах плеч, золотой оскал и боль, застывшая во взгляде. Схематично, как и должно в этюде, но смысл предельно ясен.
А как все просто начиналось! Дина Рубина соглашается скорее по доброте душевной, нежели по призванию давать уроки музыки соседской девочке Карине. Вот уже год она не играет и не думает о Музыке – этом строгом отчиме, этом божестве, ежедневно требующем в жертву часы титанического труда и полной самоотдачи. Волей-неволей Дина становится свидетелем непростых будней чужой семьи. Мать умерла, отец пропадает на работе, а все трудности быта и присмотр за старым дедом и братом с сестрой ложатся на хрупкие плечи ученицы. Уроки музыки для Карины являются еще одной повинностью, еще одним долгом, и чуткая молодая учительница, наблюдая за безучастно отстукивающей по клавишам ученицей, так живо напоминающей ей саму себя в далёком прошлом, понимает это с самого начала их непростого знакомства…
Дина Ильинична сразу предупреждает: эта повесть будет совсем не о ее взаимоотношениях с Музыкой. То будет грустная и смешная повесть… Когда она будет. А «Уроки музыки» пусть и льются на читателя нестройными горькими аккордами, все же о другом. Они о таланте, о призвании, об ошибках. И вот, вглядываясь сквозь строчки в душу рассказчика, я вдруг подумала о том, насколько мой дорогой автор прав, ибо то, о чем она пишет, очень живо горит и болит во мне. Болит всякий раз при взгляде на листы плотной бумаги, акварель, любимую пачку кохиноровских карандашей. Живопись ведь тоже в своем роде жесткий отчим, не терпит посредственных. Можно подтачивать грифель ежедневно, можно расписывать лист за листом…. Но это ли дорога к успеху, к внутреннему удовлетворению, если в тебе нет той самой Искры? Стоит ли продолжать, если попытки так часто ведут к разочарованию? Пока для меня это вопросы без ответа. Пока для меня это барьеры, которые я либо возьму, либо оставлю в стороне уже навсегда.
Сорок незатейливых страниц обернулись глубокой внутренней рефлексией. И вот ты познаешь непростую историю соседского семейства и думаешь, думаешь, думаешь о чужом и своем наболевшем, вспоминаешь вместе с автором события, ход которых хотел бы изменить, да невозможно… Рассуждаешь про себя и этими рассуждениями бередишь собственные душевные ушибы. Ведь за плечами у каждого свой ворох решений. Необратимых. Верных или нет? Никто не ответит, только время все расставит по местам.
Меня подавляла всеобщая талантливость вокруг, и тут надо вернуться к роковой «музыкальности», под знаком которой я просуществовала школьные и консерваторские годы. Это, в общем, приятное, несколько неопределенное определение моих способностей висело тяжким распятием над моим самолюбием. Многие из соучеников были просто талантливы, многие проходили под вывеской способных. Я же неизменно оставалась «музыкальной девочкой». Эта проклятая «музыкальность» шлейфом волочилась за мной от экзамена к экзамену. Всегда было одно и то же: председатель комиссии зачитывает лист с отметками, такая-то – да, техника хромает, да, необходимо тренировать память, но – да, налицо безусловная музыкальность. Четверка с минусом. Я была подвешена на крючок «музыкальности» и болталась на нем, как потрепанный пиджак. Я была простолюдином на светском балу…
Сегодня был тяжелый день. Режиссер словно с ума сошел, кричал как я не знаю кто! Обед привезли поздно, да и то гороховый суп! Я его не ем! Пришлось покупать у старушки кореянки пегоди. Хоть это спасло. Ко всему этому, как и бывает у звезданутых, одна актриса задержалась на целых три часа! А придя на площадку вела себя словно - принцесса и "брюльянтово" у нее все! Это не так, то не так, свет тусклый, актер плохо пахнет, и так далее. У режиссера нет сил, чуть ли не отсох язык,. Я не выдержала, поставила рацию на стол, повернула кепку назад, подошла к ней... ну вообщем не буду дальше рассказывать, не интересно все это. Расскажу лишь итог, еду в метро, настроение ...па! Открыла ридер, а там "гобелен" Рубиной. Я его читала не раз, и снова словно машинально прочитывая понимала что улыбаюсь. Парнишка напротив сказал: - Наконец-то вы улыбнулись...
За пределами школьной постановки
В воздухе тает мандариновый аромат, и вечер минута за минутой отдает власть ночи, а у меня все не сходит улыбка с лица. Все не растворится ощущение, что я вот только, меньше часа назад, пробежала по школьным коридорам, заглянула в актовый зал, а после в кабинет 1.1 – наше шумное пристанище Совета старшеклассников. А мы любили, а мы могли… Организовывали конкурсы и дискотеки, субботники и вылазки на природу и, конечно, заучивали тексты – диалоги очередных постановок. Выборы президента школы, конкурс «Ученик года», предновогодняя суета в холле актового зала, елка под потолок, и я расписываю зубным порошком стекла – снеговики, зайчики, снежинки. Сейчас это время кажется безнадежно утраченным, но бережно приберегаемым в закоулках памяти. Жизненные дорожки разошлись, кого-то уже нет… Остается лишь удивляться «Неужели все это было?!»
Эти чудесные минуты, когда казалось, что мир огромен и при желании можно дотянуться до звезды, маленький рассказ Дины Рубиной всколыхнул в памяти. Заботливо вынул воспоминания и подарил улыбку. Не поддельную, а настоящую. Улыбку той суетливой Машки, что вечерами пропадала в школе.
Собственно, дело не только в школе. Милая Дина никогда не ограничивается одной лишь ностальгией и зарисовками. Всего то и станется, что школьные буквоежка и неуч сыграют Григория Отрепьева и монаха Пимена из трагедии Пушкина «Борис Годунов». И пока произносятся строки, оттачивается артикуляция, обсуждается реквизит, и начинающий актер Сенька продирается через терновые кусты непонятных слов, автор рассыплет между строк столько интересных мыслей, столько юношеских открытий… Нашим героям судьба уже уготовила неожиданный поворот. Промозглый вечер у фонаря, понимание того, что человек далеко не всегда лишь то, что кажется и преподносится окружающими, и что талант никаким ковшом в землю не зароешь.
А сюжет разбежится, шагнет за пределы школьной театральной постановки. Ведь судьба хитра и избирательна – любит подкинуть сюрприз в самый неожиданный момент. Так что изрядно поулыбавшись над героями и их приключением, немало удивившись актерскому перевоплощению Сеньки Плоткина, будьте готовы осознать важность выпавшего на долю хулигана счастливого случая и… с грустью вздохнуть. Кто знает, как распорядилась бы жизнь, но мне отчего-то кажется, что счастье было так возможно…
И точку ставить в этой истории совсем не хочется.
За эти воспоминания и за этот чудесный совет спасибо Лане Lanafly , Насте nastena0310 и Оле Penelopa2 :)
Единственный минус этого сборника, что большинство рассказов из него я уже читала.
Два из него — это отрывки из трилогии "Наполеонов обоз". Несколько опубликовались ранее. Вернее, не так. Похоже, что все были уже когда-то опубликованы, просто не все попались в мои жадные ручки.
Но это — единственный минус. Потому, что сами рассказы просто замечательные.
Юношество и подростковый возраст — очень тонкая материя. Так, как чувствуют молодые, зрелым людям уже не понять. Хорошо, что кто-то помнит и может описать.
Всё звенит. Всё рвётся. Всё на грани и на разрыв аорты.
Они уже не дети, но и не взрослые. Факт.
У них всё трудно, а многие считают, что блажь.
У них всё сложно. И, поверьте, это так и есть.
Прекрасные рассказы.
Продолжаю знакомство с рассказами Рубиной. В этом речь идет о девочке восьми лет, которая берет уроки игры на фортепиано, хотя способностей и тяги у нее нет. Делает она это потому, что
Нельзя сказать, что я ненавидела занятия музыкой или не любила учительницу. Мое отношение к этому делу можно было бы назвать чувством обреченности. Так было нужно – заниматься музыкой, как мыть руки перед едой, а ноги перед сном. Уж очень мама хотела этого. К тому же мы успели купить инструмент, а бросить занятия при стоящем в доме инструменте было кощунством. Мне передавался мамин священный ужас перед торчащим без дела инструментом, словно он мог служить укором не только маме, но и мне, и даже когда-нибудь моим детям. Таким образом, моя музыка убивала двух зайцев – оправдывала покупку пианино и, по выражению папы, сокращала мое «арычное» время.
И тут меня пробрала ностальгия)) (уж простите за оффтоп) Меня от долгих лет занятий музыкой спас переезд. В тот год, когда мама за руку отвела меня в музыкальную школу, мы переезжали и посему покупка инструмента отложилась на год, за который я поняла две вещи: 1) играть мне нравится, но вот все эти хоры, сольфеджио и иже с ними бяка бячная) 2) Если мне купят инструмент, мне уже не отвертеться. А потому закончив год, я закатила скандал и родители мне вняли, хотя мама все прошедшие с тех пор 20 лет нет-нет да вспомнит о том, что "я так хотела, чтобы ты играла") Отсюда у меня было чувство родства с маленькой героиней)
Но вот она совершает поступок, а точнее проступок и речь уже вовсе не о музыке. Девочка крадет у учительницы несколько тюбиков губной помады. Она сама толком не может объяснить почему и зачем, это какой-то импульс, вообще дети склоны к мелкому воровству, насколько я замечала. Возможно, отсутствует понятие чувства собственности, но не факт, я не психолог, чтобы внятно рассуждать на эту тему. То, что сделала девочка, неправильно и тут я категорична, дело не в размере украденного, а в самом поступке, но и взрослые показывают себя не с лучшей стороны. Учительницу волнует только стоимость украденных помад, родителей - неудобная ситуация, в которой они оказались из-за дочки и никто так внятно и не поговорил с ребенком, решив обойти стороной неприятную тему. А ведь так нельзя! Дети же гораздо сильнее реагируют и лучше запоминают. То, что взрослые забыли через пару недель, ребенка, а потом и подростка мучило долгие годы. Не знаю, то ли хотела сказать автор, но для меня это рассказ о том, что все ситуации, особенно неприятные и нестандартные, с детьми надо обсуждать, на то вы и родители!
Любой мало-мальски чувствующий человек подтвердит вам, что нет ничего печальнее счастливого детства.
Он всегда умел уходить так, что всем хотелось вскочить и побежать за ним следом, вернуть его. А это, я считаю, дар божий - уметь уйти так вовремя, чтобы всем захотелось тебя вернуть.
- Алтухов, я так люблю твои бредни, что, когда ты говоришь, мне хочется поцеловать звук твоего голоса... Что бы это значило? Он поправил спавший с ноги шлепанец и сказал: - Это значит, что ты проголодалась.
Думаю, она мечтала о пенсии, но боялась, что дети повесят на нее гроздь внуков.
Нельзя сказать, что я ненавидела занятия музыкой или не любила учительницу. Мое отношение к этому делу можно было бы назвать чувством обреченности. Так было нужно – заниматься музыкой, как мыть руки перед едой, а ноги перед сном. Уж очень мама хотела этого. К тому же мы успели купить инструмент, а бросить занятия при стоящем в доме инструменте было кощунством. Мне передавался мамин священный ужас перед торчащим без дела инструментом, словно он мог служить укором не только маме, но и мне, и даже когда-нибудь моим детям. Таким образом, моя музыка убивала двух зайцев – оправдывала покупку пианино и, по выражению папы, сокращала мое «арычное» время.