История детства девочки Маши, родившейся в России на стыке 80—90-х годов ХХ века, – это собирательный образ тех, чей «нежный возраст» пришелся на «лихие 90-е». Маленькая Маша – это «чистый лист» сознания. И на нем весьма непростая жизнь взрослых пишет свои «письмена», формируя Машины представления о Жизни, Времени, Стране, Истории, Любви, Боге.
Не всегда, когда бьют – не любят… Иногда совсем наоборот.
– Редкий случай! – провозгласила раздраженная МарьСтепанна, пропуская нас, заходя и захлопывая дверь. – Ну, Леночка еще понятно, она всегда девочка послушная. Но ты-то, Маша, ты! Остаться в стороне от такого приключения! Как это ты умудрилась?
– Мне нечего было делать! – ответила я. – Кого-то принес аист, а кого-то нашли в капусте. А меня-то Бог создал…
– Час от часу не легче! – буквально возопила МарьСтепанна.
– Ах, ты! Откуда это тля завелась? Всё денежное дерево вон съела, проклятая!
Пока я раздумывала, сознаваться или нет, кто на самом деле съел «денежное дерево», Бабушка решительно схватила один горшок и поволокла в ванную, где, включив душ на полную мощность, стала безжалостно смывать и топить бедных малюток. И сколько я не вопила в отчаянье, прося не убивать букашек, всё было напрасно!
– Тля – это паразит! Она поедает листья! Растения погибнут!
Озадачившись вопросом, кто такой паразит и являюсь ли им я, раз поедаю листья, я упустила момент, когда Бабушка взялась за второй горшок.
Проворочавшись в своей кроватке до утра, я пришла к выводу, что в моей педагогической системе есть серьезный просчет. Я же им только технику взлета показываю. Но они-то не дураки! В квартире ведь потолок, много не полетаешь, чего же разгоняться? Чтобы они поняли, как это здорово, когда крылья опираются только на воздух, когда свободно кружишь в небе, поворачиваешь куда хочешь – хоть вверх, хоть вниз, – и всё небо принадлежит только тебе, нужно… небо. Я знаю, о чем говорю – мне столько раз снилось, как я летаю.
А еще у меня была гигантская «неваляшка» Надя – ее мне в неожиданном порыве душевной щедрости «презентовала» соседка с первого этажа Нина Ивановна. Изначально, конечно, огненно-оранжевая красавица была Машей. Но этот факт меня непонятным образом раздражал – не много ли Маш на одну нашу небольшую квартирку?
Правда, какое-то время это было удобно.
– Маша, – кричала, например, Бабушка из кухни. – Иди мыть руки!
Руки я мыть не любила и поэтому решала, что сейчас Бабушка зовет «неваляшку». Тем более, что с ней мы тоже долго были почти одного роста. И поэтому, когда минут через пятнадцать в комнату влетала разъяренная Бабушка и кричала: «Маша! Ну что я за тобой бегать должна? Сколько можно тебя звать?», я с самым невинным видом указывала на «неваляшку» и спокойно отвечала: «А она не хочет!».
Но скоро я заметила, что Бабушка от этого впадает в неконтролируемую ярость и руки мыть всё равно приходится. Так сама собой окончательно отпала необходимость в наличии в квартире двух Маш.
И «неваляшка» стала Надей. Но всё равно, за ее бесполезность и строптивость я ее недолюбливала. Дело в том, что ее практически невозможно было уложить спать, поскольку она была отчетливо сильнее меня. Я приходила к ней со своим одеялом и подушкой, стелила ей из тряпочек мягкую постельку, гладила по голове, ложилась рядом, показывая, что я тоже укладываюсь спать – ни в какую! Когда же я осторожно пыталась пригнуть ее к земле, она вырывалась и некоторое время покачавшись, неизменно выпрямлялась, словно солдат на посту, отчего всё время казалось, она меня нарочно дразнит. Через какое-то время наши с ней отношения стали напоминать скорее ожесточенную схватку, нежели невинные детские игры. Я бросалась на нее всем телом, давя к земле, а она, круглая, обтекаемая, сперва отбрасывала меня, а когда я стала постарше и потяжелее – каким-то непостижимым образом всё время издевательски выскальзывала, выворачивалась и, всё так же неизменно улыбаясь всем своим круглым ликом, снова покачивалась, словно «подначивала»: «Нет, ты не заставишь меня делать то, чего я не хочу!».
Но однажды мне всё же удалось ее победить! В одну из таких потасовок неваляшка… треснула. В образовавшуюся в ее широченной юбке треугольную прореху стал виден огромный тяжелый блин, на котором лежал… колокольчик. Колокольчик в моих руках, зазвонил тоненьким веселым голоском, а непонятный тяжелый блин этот я вытащила и… о чудо! Надя покачнулась и легла. Сама! Я постелила ей на подоконнике, заботливо укрыла ее цветной тряпочкой и… больше она меня никогда не интересовала.
Зинаида Степановна семенящей походкой опасливо приближалась к телевизору, нажимала кнопку и словно воробей на жердочке, скромно угнездившись на краешке стула, сложив свои неожиданно большие для такой маленькой женщины, сработанные руки на животе, терпеливо ждала, когда же медленно нагревающийся и подсвечивающийся агрегат покажет ей, как в тридевятых царствах, под растрепанными теплыми ветрами пальмами, на берегах безбрежных синих океанов, в умопомрачительных костюмах и интерьерах страдают и мучаются ее любимые Изауры, Марианны, Розы, Марии и Кассандры.
Зинаида Степановна, как активный член Новостного Агентства «ОБСДД» («одна баба сказала, другая додала») приносила свежие новости нашего дома, двора и микрорайона. Если бы не она – мы бы сроду не представляли, кто живет через подъезд, чья свадебная машина или похоронный катафалк остановился под окнами, к кому приехала «скорая помощь», кого забрала милиция или кто выиграл в лотерею. Наиболее бесценными в этом «потоке сознания» были «новости торговли», а именно – сведения о том, «где, чего, когда и по сколько штук в руки» дадут. В достоверности их можно было не сомневаться: в отличие от нас Зинаида Степановна была в хороших отношениях со страшной Ниной Ивановной с первого этажа, работавшей в гастрономе по соседству и потому всегда бывшей в курсе, когда какие талоны чем можно будет «отоварить».
"Так вот оно что! - вдруг догадалась я. - Наверное дело то в лице! Оно у меня какое-то неправильное! А те, у кого есть какие-то правильные лица, те всегда для всех остаются хорошими.Голубые колготки, жёлтое платье и красные туфли в сочетании с тщательно расчесанными волосами почти удовлетворили мои претензии на новую жизнь. Теперь оставалось самое главное: лицо! С ним надо было что-то делать!Я внимательно разглядела своё отражение в зеркале. Что не так? Ага! Бабушка всегда считала, что ее портят брови. И поэтому сердито выдергивала их маленькими щипчиками. Но я же очень похожа на Бабушку, значит, все мои проблемы тоже от них! Так сказать, по наследству достались. Значит, от бровей надо срочно избавиться, поскольку эти мохнатые рыжеватые щёточки над глазами определённо настраивали меня на хулиганский лад! Щипчики я удачно припасла ещё со вчерашнего вечера, тихонько свистнув их из косметички. Памятуя, как это делает Бабушка, я решительно пристроила их к брови, сжала и дернула что есть сил. От боли у меня потемнело в глазах, и, признаться, в тот момент я подумала, что новая жизнь требует от меня какого-то уж очень большого самоотречения! И тут я вспомнила! На подзеркальнике в ванной лежит Тетина бритва. И через минуту из маленького зеркальца на меня смотрело совершенно непривычное, но главное - совсем другое лицо!Несмотря на то что на улице я едва поспевала за Бабушкой и зуд по всему телу изводил меня своей невозможностью под шубой его почесать, у меня все же было время заметить - буквально все встреченные нами чужие люди улыбались. Я ликовала: им всем теперь было видно, что я действительно новенькая и такую же - абсолютно с чистого листа! - начинаю новую жизнь. Так я проходила без бровей неделю. Я умывалась, убирала постель, расчесывала волосы, ходила в платьях и заработала на пятке огромную мозоль. Люди пристально смотрели на меня везде: в автобусе, во дворе, на улице, показывали на меня друг другу, иногда перешептывались и улыбались тепло и ласково. И я всем улыбалась широко - ну просто от уха до уха. Как же это чертовски приятно - нравиться всем. Вот что значит "другое лицо"!
Было слышно на весь подъезд, как тетя Аня, Наташина мама, отчаянно ругается с диспетчером: лифт всё еще стоял.
На четвертом, хватая ртом воздух, как выброшенная на берег рыба, Бабушка сказала:
– Стоп. Думаю, нам надо снять пальто совсем. Хотя это лишний груз, но так невозможно…
Теперь мы сперва относили свои пальто и шубу, а затем перетаскивали сумки. Из лифта по-прежнему доносились скандальные вопли – Наташина мама жаловалась, что ей становится плохо с сердцем.
На седьмом Бабушка села на ступеньку и четко сказала:
– Всё. Я так больше жить не могу.
Она потом много раз так говорила. И всё равно жила. Потому что получалось жить не так, как хотелось, а… как получалось.
Он сидел на тропинке и… улыбался. Вы думаете, собаки не умеют улыбаться? Это вы просто ничего не знаете о собаках. Или мало с ними общались. Или вы просто излишне взрослый человек.