Дина Резникова следовала по привычному маршруту – ночным поездом в Москву, где она подрабатывала переводчиком на переговорах. Ее соседом оказался мертвецки пьяный тип, разбросавший вещи по купе. Собирая их, Дина заметила старинный документ на непонятном языке, но в тот момент не придала ему значения, ведь вскоре в купе появился ее друг детства Борис Посадский, тоже направлявшийся в столицу. А утром Дина обнаружила, что потеряла паспорт, и вместо гостиницы остановилась на съемной квартире Бориса. Но это оказалось не самой главной неприятностью – возвращаясь домой вечером, она буквально наткнулась на мертвого мужчину, лежащего на лестничной площадке! Это был их ночной попутчик, но как он сюда попал и кто его убил?..
Так бывает, что люди из самых лучших побуждений портят себе жизнь. Окончательно и бесповоротно. В поисках лучшей жизни нельзя заходить за черту. За ней уже ничего нет. И возврата нет, в первую очередь к себе прежнему.
Почему-то ей снова вспомнилась выставка, на которую они с Борей ходили в воскресенье. «Поехали смотреть на любовь», – сказала она тогда Боре в ответ на его предложение. Сейчас название той выставки как нельзя лучше подходило к происходящему вокруг. «(Не) время для любви», как еще можно было описать тот момент настоящего, в котором они находились? Почти восемьдесят лет спустя она чувствовала то же, что и жившие тогда влюбленные. Боль и манящий свет звезд. Предчувствие смерти и невыносимое счастье. Страх и восторг. Голод и надежду.
Не время для любви. Оказывается, она произнесла это вслух. И Борис тут же откликнулся новым поцелуем, прошептав:
– А по-моему, очень даже время.
– Ты знаешь, Лена в одном разговоре как-то сказала мне, «мы с Веней оба такие – семейные. Нас любое дело не тяготит, если друг для друга». Оказывается, это относилось и к тому, что их убийство не тяготит тоже. Это же все друг для друга, для семьи, для будущего ребенка. И в этом есть что-то такое невыносимо низменное, животное, что меня начинает тошнить, когда я про это думаю. Уж лучше ненавидеть, чем так любить.
– Ты – трусиха, – пробормотала Дина себе под нос, продолжая шагать в сторону отеля. – Ты всю жизнь бежишь от сильных эмоций, потому что они тебя пугают. Ты боишься обжечься до смерти, поэтому не летишь на огонь. Сидишь в своем коконе и даже не осмеливаешься надеяться, что у тебя может быть другая жизнь. Яркая, счастливая, перченая и горячая. Что ж, продолжай есть постную еду, размазанную по поверхности тарелки неаппетитной массой. Жива, и ладно, сыта, и ладно. А что невкусно, так от этого еще никто не умирал. Интересно, и когда это я успела стать такой? Серой унылой старой девой, живущей по расписанию?
Вся ее жизнь вдруг представилась Дине именно такой, как этот обед: остывший, наверняка невкусный, приготовленный чужими, равнодушными руками. Привычка довольствоваться тем, что есть, и не замахиваться на большее, кажется, играла с Диной злую шутку. Она даже остановилась, настолько сильным было желание развернуться и бежать обратно, в дом на Мещанской, в котором ее ждало либо огромное счастье, которого могло хватить с лихвой до конца дней, либо самое горькое в жизни разочарование. Бежать она не посмела.