Хорошо живётся попаданкам, на самом-то деле! Все в мир магии, к чудесам-драконам-рыцарям переносятся. Волшебные замки, академии, сокровища! Красавцы в плащах и свежий воздух. После смога-то городского. Сказка, да и только. А когда наоборот? Из родного, насквозь волшебного мира — в коммуналку в неназванном городе. Где кричат, воняет шкварками и стучат за всеми стенами сразу, по потолку и немного из-под пола? Где свежий — это только надпись на пачке яиц, не соответствующая действительности. А...
Чтобы совершить подлость, человеку требуется причина! Предать легко слабому, предать легко трусу. Таких в душегубы не берут, такие в войну не спрячутся. Никто из них не слаб и не малодушен. Потому причина будет жестокой...
— Скольким людям я должна, — выдохнула Огняна, по короткой бороде Елисея пальцами проводя. — Вовек не отплатить.
— Они и не ждут этого, душа моя.
— Так потому и не отплатить.
— Слушай, матушка, — резко осадил лошадей Любомир, — а что это ты с утра такая сговорчивая? Не заболела, спаси Перун, чем? Холера там, оспа черная, или, может, бешенство какое опасное?
Зоряна снова закивала, захохотала. Протянула сквозь смех, всхлипывая.
— Так я ж сейчас с волшбой, Любомир наш свет Волкович. А значит — умница-разумница. А умницы — они с молодцем не спорят ни в жизнь. Какую глупость тот ни скажет — кивают, соглашаются, а потом делают по-своему.
Пусти свинью за стол — она и на стол копыта положит...
Верить — смерть. Не верить — тоже смерть. Середины нет.
Мирослав кивнул товарищу, рыжую последний раз обнял, Зорю поцеловал в волосы, ударился об пол, орланом взлетел Ясе на руку. Та его по спине погладила и к окну понесла. Зоряна рот закрыть забыла, следом бросилась:
— Мир! А когда головушкой птичьей о камень бьешься, тебе не больно? А человеческой? Если о траву ударишься, быстрее перекинешься? А если о снег? От погоды зависит? Вот, скажи, если дождь, к примеру, льет?
Все зло в этом мире — от баб
...обиженный во всем обиду найдёт.
...предательство у душегубов — самое страшное преступление. За него одно наказание бывает — смерть на месте. Никто не пощадит предателя, никогда, пусть он сотню лет тебе другом был. Дабы после, в каждом бою по-прежнему на чужую спину рассчитывать можно было.
Безусловно, идеальных соседей не бывает.
девицам у плиты стоять — только красу портить...
Бояться — это не зазорно... Пока боишься — живёшь, как перестанешь — убьют.
Ждать — это самое сложное. Ожидание и неизвестность выматывают душу более, нежели самый жаркий бой. Когда одна мысль назойливая в каждый твой шаг вплетена, жуткая мысль — а жив ли?
Бойтесь ваших желаний, Мирослав Игоревич, они как сбываются, потом ещё кости собрать нужно.
Смута — это начало войны.
— Ну, это мы завсегда, — Любомир собрался, было, что-то ещё сказать, когда из лесу прямо к ним просвистела стрела. Душегуб, рук из рукавов не вынимая, с перил скатился в примерзшую траву, а Елисей, не дернувшись, стрелу рукой у самого столбца деревянного перехватил, в ладони над тем местом, где голова второго воеводы мгновение назад почивала. На лес глянул, кивнул кому-то невидимому и развязал тесьму, что на древке стрелы держала небольшое письмецо.
— А, это у тебя почта такая! — Любомир на перила обратно прыгнул, ноги в столбец упёр, руки снова в рукава сунул. — А ногами никак?
Нельзя обложить дикого зверя и ожидать, что он добровольно в капкан лапу сунет.
...древляне, они как Чудо-Юдо поганое. Отруби одну голову — две поднимутся. Отруби две — четыре явятся.
На кухне Марина в чем-то полупрозрачном, полукружевном, полуджинсовом хлеб черный солью посыпала и на сковороде жарила. Пропела, от плиты отступая:
— Добрый вечер, Мирослав Игоревич. Гренок хотите? Вам какая конфорка нужна? Ближняя или дальняя?
— Марин, — хмуро поинтересовалась Огняна, с Яськой на кухне появившись, — тебе какая нога нужна? Правая или левая?
Я человек мирный, батюшка, покуда жив был, учил, что женщин обижать негоже. Но вы ж, девочки мои, кошмар ночной, вы ж бесы в джинсах, с вами по-хорошему — вы на шею сядете, особенно теперь, когда втроем так внезапно поладили. А подкуп — самый действенный способ, всегда был и навек останется. Главное — знать, чем подкупить, и уйти вовремя. Сами прибежите, да еще просить станете!
Знаешь самую страшную казнь? Капля воды на темечко. Вот коммуналка — это та самая капля воды и есть.
Ты думаешь, нас просто так в эти коммуналки запихнули? Тут все просчитано, все продумано. Коммуналка каждой волшбе сопротивляется, любую развеет, расплавит, размажет. Волшба — дело тонкое, личное, а в коммуналке все общего пользования. Коммуналка — это не друзья, не соратники, это не дружина твоя и не наука моя, что была когда-то. Соседи — это твои попутчики вечные: не близкие, не далекие, никакие. Но если вдруг не поладишь с ними — жизнь адом сделают, растопчут, выживут.
Что ж за мерзость — квартира эта коммунальная, что она в человеке воспитывает? Или, может, мерзость эта всегда в человеке есть, да просто не всегда наружу вылазит?
— ...Слушай, а ты не знаешь, почему стиральная машинка прыгает? — чуть отодвинула трубку от уха, и добавила свои пять копеек:
— Это еще гладкий пол может быть, скользко ей.
Лешак перевела взгляд на изрытый ямами и щелями пол, сложилась вдвое, застонав от хохота...
— Четыре, — тем временем говорила Зоряна, разгибая пальцы, — Три. Два. Один. Пли!
В ту же минуту за стенкой заорали на три голоса. Ведьмы привычно рванули посмотреть.
По коридору прыгала стиральная машина. Бодро так прыгала, почти как черт на помеле. По полу текла вода. За водой ползала Марина с тряпкой. Рядом стоял какой-то незнакомый молодец, чесал в затылке и бормотал: «Ну, не вечный же у нее заряд, в самом деле?»