Хорошо живётся попаданкам, на самом-то деле! Все в мир магии, к чудесам-драконам-рыцарям переносятся. Волшебные замки, академии, сокровища! Красавцы в плащах и свежий воздух. После смога-то городского. Сказка, да и только. А когда наоборот? Из родного, насквозь волшебного мира — в коммуналку в неназванном городе. Где кричат, воняет шкварками и стучат за всеми стенами сразу, по потолку и немного из-под пола? Где свежий — это только надпись на пачке яиц, не соответствующая действительности. А...
— Всем вот хороша Ясна Владимировна, но это ее воспитание дипломатское иногда утомляет душу мою грубую, — Зоряна скорчила гримасу ...
Наконец, Зоря кольца сняла, в карман положила. Повела ладонями по лицу, спросила с интересом:
— В жизни каурку вещую не видела. На что это копытное похоже?
— Патлы белые, глаза странные, грудь колесами. Говорит, словно ржет, — пожала плечами Решетовская.
Никто тебя так, как семья, не переломает.
Василис за последнюю сотню лет родилось лишь шесть — Прекрасная, Премудрая, Преволшебная, Лебедь, Лягушка и Синеглазка. Получить такое имя и не получить вместе с ним чудесную судьбу — случай настолько редкий, что лишь самые отважные давали дочерям имя чудное. Василис любили, уважали, но всё равно побаивались. Добрым нравом Василисы если и отличались, то уж хитростью и волшбой ни одна обделена не была.
Сколько бы ты добра ни творил, при первой же возможности затопчут тебя, все забыв начисто.
— Злобная у меня родня, — кивнула Остромировна, про срок в девять лет думая. — Увидали девчонку, что с ног валится, переночевать позвали, поужинать предложили, спать уложили. Звери, одно слово!
Мужи государственные — народ тоскливый: там — выпивка с мухоморами, тут — русалки с табаком, здесь — девки ненашинские и дурь заморская. А выглядеть молодцом и красавцем всем охота. И одеваться так, чтоб и скромно, и красиво, и дорого, и не ярко. Чтобы и лик, и весь образ мужу государственному приличествовали. Сивка в том знала толк. Просителю особой заботы нет: влез в правое ухо измятым бражником — из левого выпрыгнул добрым молодцем. И все довольны!
...молва — сила страшная. Вперёд тебя бежит.
— А ты чужие секреты уважаешь, — вспомнила вчерашнее Лешак...
— Уважаю, — прикусила губу рыжая, мрачнея на глазах.
Лешак села на койку, подруга легла рядом, пристроила голову ей на колени. Повторила задумчиво:
— Уважаю, Зоренька. А делать что, если мы все из секретов сотканы этих бесовых? Тут или злиться на них, или уважать!
Война — она дани требует ещё много лет после того, как закончится. Памяти, боли, снов. Тоски и разговоров. Особенно разговоров. Но только с теми, кто тоже там был, другие — не поймут.
«Противъ воли нiкого нѣльзя спасти».
По женщинам бы инструкцию кто написал. Озолотился бы…
О ней помнят — как это, оказывается, важно!
Надзорщиком служить — вроде как в рванье ходить: можно, но стыдно.
Уставилась на душегуба как в первый раз. Высок. Строен, крепок. Пожалуй, красив — лицо четкое, как на медалях, черты правильные, пусть нос перебит был и шрамы на щеке едва заметные — его не портят. Обаяния, правда, ни на волосок. И легкости в помине нет. За таким как за каменной стеной будешь. И ни на пядь стену эту не сдвинешь, даже если очень нужно.
К Решетовской Воробей пылал странной нежностью — как смотрел, так и плакать начинал, подхрипывая о душе золотой, сокрытой во глубинах тяжелой жизни. Душегубицу это раздражало, Ясну веселило, Зорю утомляло. Она душу огняныну из глубин тащить не собиралась, больно уж хлопотно. Начнешь копать — под завалами сдохнешь.
«Хмель — твой враг. Враг может тебя однажды уничтожить. Если он станет твоим другом, он уничтожит тебя ещё вернее. Его место — в твоих союзниках».
Оправдаются те, кто виновен.
...лучший обед — работа и книги, лучший ужин — книги и работа.
Кому боги что отмерили при рождении — с тем и жить до смерти.
Как легко пренебрегать красой, когда она у тебя есть!
вкусная пища даёт душе крупицу отрады.
чем крепче обнимаешь, тем проще дышать.
...терпение есть величайшая добродетель.
Никто, по сути, никогда не бывает в безопасности! Просто блажен, кто не ведает.