1913. Что я на самом деле хотел сказать

Был в кино. Плакал.

Ну вот, прочла я последнюю часть увлекательной дилогии от Флориана Иллиеса под общим названием "1913". И, знаете, даже слегка грустно закрывать это окно в невероятный год прогресса, как технического, так и духовного.

По структуре и содержанию есть некоторые отличия от Лета целого века . Если в "Лете" упор был сделан по большому счёту на немецких и французских деятелей искусства с небольшой примесью неожиданных фактов, так сказать, "из народа", и любовных похождений представителей богемы того времени, то в продолжении автор расслабляется и несколько дистанцируется (не полностью) от художников и писателей, но, на мой взгляд, книге это идёт в плюс.

Почти с ходу Иллиес уточняет свои предположения из первой книги насчёт вероятной встречи Сталина и Гитлера в парке Шёнбрунн в Вене. Точнее, в очередной раз повторяет, что эти личности прогуливались там почти в одно и то же время, и, есть такая вероятность, могли разок пройти мимо друг друга, как прохожие. А не прям "встретились" и пожали руки, как предполагали многие возмущённые рецензенты. Видимо, неправильно понял автора не только наш читатель, но и вообще читатели многие. Почему я тогда сразу всё поняла правильно? Загадошно...

Чем же ещё отметился 1913 год? Возникли торговые марки Камэл и Мейбеллин. Изобретатель дизельного двигателя, Дизель, сиганул в море, а замечательный журналист и писатель Амброз Бирс пропал без вести (вероятно, тоже сиганул). Нижинский сбежал от Дягилева. Положено начало изучению радиоактивного распада. Гейгер изобрёл свой счётчик. Пруст, наконец, доредактировал и выпустил "В поисках утраченного времени" (молодец какой). Кандинского навестила матушка. Молодому Хемингуэю уже его матушка отсылает новые рубашечки (из предыдущих он вырос). И так далее, и так далее.

Джек Лондон, как оказалось, писал свою "Маленькую хозяйку большого дома" от безденежья. При этом у его жены оборвалась беременность, их дом, куда они угрохали все деньги, сгорел до основания, самому Лондону удалили слепую кишку, вырвали передние зубы из-за пародонтоза, а его почки приказали долго жить (потому что он жёстко бухал и наркоманил). Вот умеет Иллиес заинтересовать автором, к которому ты доселе испытывал лишь исключительное безразличие. Лондон, кстати, был за суфражисток, всё мечтал, что бабы придут к власти и запретят алкоголь. Забавно.

Ещё, и я о таком не имела ни малейшего представления, в 1913 году были в моде всякие секты, типа веганов, йогов, близости к природе, воспевающие нудизм и сексуальную раскрепощённость. А ещё танго, но речь не об этом. Для меня стало открытием не то, что люди стремились к "духовным лидерам" и сексуально озабоченным "старцам" (это бич человеческой психологии), а то, что уже тогда витали идеи "детокса" и всякого такого духовно-физического "очищения", которые широко распространены сейчас во всех этих ваших инстаграмах. Ещё странно, что люди взбирались на какие-то горы и наслаждались природой, в 1913 году! Там же кони (и львы) по городам расхаживали! Хотя, может, там была совсем беда с инфраструктурой, и, чем поглощать загаженный и тифозный воздух города, действительно лучше было бы сходить на лекцию о пользе нудизма на свежем воздухе?

Если подводить какие-то итоги, эта книга мне понравилась не меньше, чем первая. Я, опять же повторюсь, люблю формат баек и достаточно критично воспринимаю читаемое, чтобы к некоторым заявлениям относиться с долей сомнения и иронии.

Всё ещё не устаю поражаться началу ХХ века. Удивительно время. Подобное уже никогда не повторится.

Книга прочитана в рамках 97-го тура игры Флешмоб "Нон-фикшн"

Предапокалиптический калейдоскоп

Условная зима.
Солнце окончательно уходит за горизонт, и город погружается во мрак. Флориан Иллиес, обуреваемый творческим пылом Кафки, садится за рабочий стол, чтобы с усердием Пруста продолжить писать вторую часть своего наделавшего шуму «Лета целого века». Он считает себя как профессиональным историком искусства, так и опытным стратегом: осознавая, что успех первой книги был вызван не только историческими событиями, представленными в весьма необычном формате, но и невыразимо притягательной субъективной составляющей, он увеличивает яркость и повышает плотность авторского «Я» в тексте, вынося его даже в название.

Иллиес задумчиво смотрит на календарь. Разумеется, свою роль сыграла привлекательность его собственного внутритекстового образа. Но была важна и попытка создать нечто принципиально новое, кардинально отличающееся от заполонивших современную литературу описаний постапокалиптического будущего. А именно – освещение предапокалиптического прошлого. И 1913 год – идеальный вариант, золотое сечение века в метафизическом смысле. Царство Эроса, на смену которому в следующем году пришел Танатос. Буквально все великие того времени утопают в любви (и пусть для кого-то это рай, а для кого-то ад): Эйнштейн и Эльза Левенталь, Кафка и Фелиция, Горький и Мария Андреева, Пруст и его роман. Иллиес решается эксплицировать эту мысль и в первой же главе заявить о том, что «1913» – «на самом деле книга о любви». На ум приходит и фраза из дневника Пауля Клее: «1913 год – сплошное признание в любви». Ее бы тоже вставить в книгу…

Условная весна.
Работа кипит. Иллиес пишет медленно, тщательно отбирая и вербализуя материал, выстраивая композицию. Во всем этом просвечивает он сам, может быть, даже более, чем в вводных словах и конструкциях, замечаниях и комментариях, а значит на нем лежит большая ответственность.

Тем не менее не стоит быть слишком серьезным. Иллиес позволяет себе упоминать события с ироническим модусом повествования, располагая их между фактическими и предполагаемыми событиями. Скажем, «девятого января император Вильгельм II находит доказательство существования Бога». Да и сама история может быть невероятно смешной. Например, мадам Матисс плакала, когда увидела свой портрет, нарисованный мужем, – это вызывает смех и вместе с тем побуждает к обобщениям: «Абстракция сурова, особенно к тем, кого абстрагируют… Мало радости в том, чтобы быть женой художника-кубиста».

Но юмор в книге имеет далеко не первостепенное значение. Ее лейтмотивом является приближение одной из самых страшных войн XX века. Как и в «Лете», Иллиес раскидывает по тексту осколочные намеки на грядущий кошмар. Вот цитата Августа Бебеля, предрекающего катастрофу и говорящего о том, что «мир будет вооружаться до тех пор, пока одна из сторон не скажет: лучше ужасный конец, чем ужас без конца». Вот констатация факта об увеличении численности регулярных вооруженных сил России и Франции в ответ на беспрецедентное увеличение военных расходов германского Рейхстага. Такие ложки дегтя не могут не сказываться на вкусовых качествах меда в той же бочке.

Условное лето.
Иллиес потеет, словно Бальзак за написанием романов. Но дело не в индивидуальных особенностях потоотделения, не во времени года, а в сложности творческой задачи, стоящей перед ним. Нужно сохранить баланс между художественной и нехудожественной литературой: не потерять надежную опору в виде исторических фактов и не скатиться в простодушное фантазирование; не увлечься научными изысканиями и не превратить захватывающую книгу в вызывающее зевоту исследование. Это достигается формальными методами. Во-первых, иногда слова героев или о героях (из письменных свидетельств) берутся в кавычки – так устанавливается гармония между историческими личностями и художественными образами. Во-вторых, огромную роль имеет переключение с повествования в настоящем времени на повествование в прошедшем – и наоборот. Так читатели, сами того не осознавая, абстрагируются то от собственной, то от романной реальности.

Еще сложнее не сбить прицел, не испортить внутренний фильтр, базирующийся на писательской интуиции, включать в текст только репрезентативные события. Репрезентативные по своему существу, это можно только почувствовать. Не стоит зацикливаться на круге главных героев, необходимо постоянное обращение к общественным событиям: изобретению первого детектора лжи; паровозу локомотива, который зависает над пропастью (не в этом ли «застревании между верным путем и верной гибелью» весь 1913 год?); получению компанией «Siemens AG» патента на телефонный наборный диск… И как же без упоминания прочих гигантов культуры? Три строки не жалко отдать Астрид Линдгрен, которая играет в саду за родительским домом; и две – Вирджинии Вулф, которая пытается покончить с собой. Маловажные это события или все-таки?..

Иногда требуется использовать своего рода художественный фрейминг, то есть субъективную расстановку акцентов над сухими фактами: «В Берлине летом 1913 года насчитывается два миллиона жителей, семь тысяч девятьсот автомобилей, три тысячи триста извозчиков и тысяча двести таксомоторов. И всего один император». Это тяжело. Но игра стоит свеч.

Условная осень.
Иллиес просматривает написанное. Работа ему нравится: недостатки предыдущей части исправлены, достоинства умножены. В тексте он тщательно избегает «авторитетного письма», стремясь еще больше сблизиться с читателем и не парить за текстом этаким призрачным историком-демиургом. Часто он напрямую обращается к читателю, горячо убеждает его в рассказываемом и умоляет ему поверить. Это несерьезно? Что ж, это ему даже импонирует.

Он осуществляет такие же, как и в «Лете», плавные переходы от одного эпизода к другому. Эдуард фон Кейзерлинг вздыхает «о корректурном листе для прожитой жизни»? Красивее не мог бы сказать даже Рильке. «Электролюкс» выпускает на рынок первый пылесос с «довольно абсурдным названием "Денди"»? Величайший денди 1913 года, Габриэле д'Аннунцио, никогда в жизни не пользовался пылесосом. Лоуренс пишет в дневнике, что голова может ошибаться, а кровь – никогда? А ведь за два месяца до этого умер будапештский востоковед, снабдивший Брэма Стокера всеми важными историческими подробностями о фигуре графа Дракулы.

Скептики обязательно скажут, что книга вовсе не емкая, а просто-напросто короткая. И что вторая часть никогда не бывает лучше первой. Все это, может быть, так и есть. Но на каждое «нет» всегда есть свое «да».

Тьма отступает. Город озаряется мягким утренним светом.

Кафка с лопатой и другие удивительные истории

Лето целого века превратилось в год. Что за чудесный, освежающий и яркий текст! Иллиес решил окинуть взглядом год, в котором воплотилась эпоха модерна. Вся книга — это признание в любви искусству и людям того времени. Флориан говорит о писателях, художниках, учёных и политических деятелях так, будто сам только пять минут как вышел из их квартир. Сарказм в деталях и некоторая даже насмешка над теми, кого он описывает, не должны сбивать с толку. Это тоска по временам, которых сам Иллиес не мог застать.

Если вам знакомо чувство, что вы родились не в своё время, то вы ощутите эту глухую тоску тоже. Главное достоинство книги — это её лёгкость, воздушная паутинка из слов. Хотя вроде бы замысел довольно прост: в хронологическом порядке разнести по книге события, приключившиеся с самыми заметными людьми 1913 года. Я даже могу представить, что у Иллиеса было множество бумажных черновиков, самоклеящихся квадратных бумажек, которые он раскладывал, чтобы ничего не упустить. И на этих бумажках мы можем заметить имена: Матисс, Нижинский, Пруст, Кафка, Горький, Стравинский, Рильке, Малевич... ещё много, много имён.

Лаконичность замысла и структуры не должны обманывать, ибо Флориан наполняет каждый абзац подлинным духом времени. Не знаю, как он это делает, но книге удаётся приблизить 1913 год настолько, что я практически увидела его перед собой. Никакие банальные перечисления событий, как в учебнике или энциклопедии, не могут создать портрет эпохи. А вот насмешливый, но немного печальный стиль ремарок Иллиеса вплетается в эти осколки ушедшего времени так, что больше ничего знать не нужно. Осталось только чувствовать и благодарить.

Феномен двух книг про 1913 год для меня труднообъясним. Эта проза находится на стыке между документалистикой и изящным художественным вымыслом. Фигура автора здесь всезнающая, и голос писателя ведёт по страницам, как мудрый проводник. Я читала книгу всего два дня, потому что мне не хотелось её отпускать. Мне почти жизненно необходимо было видеть все упомянутые картины, слышать звуки "весны священной" и думать о полётах ввысь.

Это ли не та красота, к которой мы все стремимся, открывая новую книгу?..

смешал угольную пыль с вазелином и тем самым изобрел тушь для ресниц

Возможно за вторую часть Флориан Иллиес - 1913. Лето целого века я взялась в лучшем и более благожелательном настроении. Но перечитав свой отзыв, я склоняюсь всё же к тому, что "расширение 1913" (субъективно) лучше.
В маленькой розовой книжке есть всё, чего мне не хватило в желтой потолще: новые и разнообразные имена, больше фактически произошедшего и меньше сослагательного наклонения, более живой и свойский язык и, как ни странно, более сильное ощущение рубежа. Сложно сказать за счет чего (видимо за счет удачной компоновки фактов и правильных цитат), но Иллиес ярче изобразил атмосферу надвигающейся бури.
Отдельное спасибо Иллиесу за Пруста и Нижинского. Это было мило.

Первая часть мне агрессивно не понравилась. Та книга растеклась мыслью по столу, и из раза в раз показывала одних и тех же людей, занятых одним и тем же делом. Я не хотела читать вторую, но отзывы уговорили меня, и уговорили не зря.
Информация сжата и строго по делу, эпизоды цепляются один за другой, в книге просто-напросто больше юмора. Персонажи из первой книги остались, но их жизнь таки показана осмысленными вспышками: вот Кокошка и Малер проводят отличный отпуск, а вот она бросает его у алтаря. Всё, что нужно было сказать, сказано. Добавились просто "интересные моменты": в рецензии на первую книгу я сетовала, что не написано про изобретение туши, АВТОР МЕНЯ УСЛЫШАЛ. Историю про премьеру "Весны священной" в первой книге я вообще не восприняла, а здесь она описана так, что я дочитывала книгу под разные исполнения этой музыки (феноменальный опыт, кстати).
В целом, название прекрасно отражает суть: это то, что автор и хотел написать в первой книге, но у него по разным причинам не получилось. Эта книга заставила меня гуглить фотографии и картины, эта книга смогла меня заинтересовать. Я бы советовала читать только её, а "Лето целого века" опустить, но каждый решает сам.