Мне, может, и не нравился христианский Бог, но я не отрицал его существование и в тяжелые минуты жизни молился ему, как и своим собственным богам.
Однако не мы правим нашими судьбами. Три пряхи прядут наши нити.
Wyrd biр ful araed, говорим мы, и это правда. Судьбы не миновать. Однако, если судьба распоряжается, а пряхи знают наше будущее, зачем же мы приносим клятвы? Этот вопрос преследовал меня всю жизнь, и единственный сомнительный ответ, который я нашел, — клятвы даются людьми, а судьба определяется богами, и клятвы — это попытки людей повелевать своей судьбой. Но мы не хозяева своих желаний. Давать клятву — это все равно что направлять судно. Однако если ветры и приливы судьбы слишком мощны, рулевое весло становится бессильным. Поэтому мы даем клятвы, но мы беспомощны перед лицом wyrd — судьбы.
Горе надлежит скрывать.
Прошлое - корабль, чей след остается на глади серого моря, но будущее не имеет отметок.
Мы ни в чем не можем быть уверены, кроме нашего оружия и нашей смерти.
Некоторые клятвы приносятся по любви, и эти клятвы мы не можем нарушить.
Он был совершенно чужд суевериям. Мы носили при себе амулеты и во всём видели дурные знаки; Артур двигался сквозь мир духов, как слепец.
Если у тебя есть порядок, ты не нуждаешься в богах. Когда все упорядоченно и послушно правилам, можно не бояться неожиданностей. Если ты понимаешь все, магия ни к чему. Только когда ты растерян и напуган, ты взываешь к богам, а они любят, чтобы к ним взывали. Тогда они чувствуют свою силу и потому-то хотят, чтобы мы жили в хаосе.
В жизни надо идти напролом, а не покоряться.
Важна не битва, а то, что случилось после.
Все короли лгут. Ни одно королевство не устоит без лжи, ибо на ней держится наша слава. Мы платим бардам, чтобы они превратили мелкую стычку в великое сражение, и сами порою верим их лжи.
Не понимаю, что за радость жить в этом мире с ясным умом.
А Гвиневера умела поддерживать в нём страсть, всё время оставаясь на шаг впереди и маня за собой. Таков рецепт любви.
Выбирай врагов разумнее, чем друзей.
Ты правда считаешь, что люди благодарны тебе за то, что ты принес им мир? Им просто прискучила мирная жизнь, и они начали беспорядки, чтобы прогнать скуку. Люди не хотят мира, Артур, они не терпят обыденности...
... церковь, проповедующая бедность, никогда не прощает должников.
Она женщина, а женщины всегда получают желаемое, и если для этого нужно сокрушить мир и все, что в нем, значит, так тому и быть.
И правильно, - одобрил Мерлин, - будущего лучше не знать. Все заканчивается слезами, и ничего больше.
— В твоем возрасте, — проговорил он, — я полагал, что смогу перекроить мир заново. Я верил, что миру нужно одно: честность и доброта. Я верил, что если обходиться с людьми по-доброму, если дать им мир и справедливость, они ответят благодарностью. Я думал, что смогу уничтожить зло добром. — Артур помолчал. — Наверное, я принимал людей за собак, — удрученно продолжил он. — Дескать, если дарить их любовью, они сделаются мягки и кротки, да только люди не собаки, Гвидр, они — волки
История – это не просто сложенная людьми повесть; история крепко-накрепко скреплена землей. Мы называем холм именем героя, там погибшего, называем реку в честь принцессы, что спасалась от погони вдоль ее берегов, а когда древние имена исчезают, предания уходят вместе с ними, и новые названия уже не несут в себе памяти о прошлом.
Когда человек обещает что-то на веки вечные, он играет с правдой. Вечного ничего не бывает, мой мальчик, ничего.
Порою мы принимаем наши страхи за пророчества.
Мечтает о войне только дурень набитый, но уж если война началась, нельзя воевать скрепя сердце. И сожалеть о том, что воюешь, тоже нельзя: сражаться подобает во власти дикой радости, упиваясь победой над врагом; эта-то дикая радость и вдохновляет наших бардов на бессмертные песни о любви и битве. Мы, воины, одеваемся на войну, словно для любви; рядимся пышно, щеголяем в золоте, украшаем плюмажами отделанные серебром шлемы; мы выступаем гоголем, мы бахвалимся, а когда сшибаются смертоносные клинки, ощущение такое, словно кровь богов струится в наших жилах. Человеку пристало любить мир, но ежели он не умеет сражаться, вкладывая в битву всю душу, — тогда мира ему не видать.
В сшибке щитовых стен побеждают не разум и осмотрительность, но божественная одержимость и сокрушительный натиск.
Битва — это вопрос дюймов, но никак не миль. Лишь несколько дюймов отделяют тебя от врага. Ты чуешь, как разит от противников медовухой, слышишь, как дыхание их клокочет в горле, как они покрякивают и перетаптываются с ноги на ногу; в глаза тебе летят брызги слюны; ты настороженно озираешься, смотришь в глаза следующей намеченной жертве, находишь щель, бьешь в цель, снова смыкаешь щитовую стену, делаешь шаг вперед, чувствуя, как напирают сзади, едва не спотыкаешься о тела убитых тобою недругов, выпрямляешься, проталкиваешься вперед, а впоследствии мало что помнишь, кроме как удары, едва тебя не прикончившие. Ты из сил выбиваешься, давишь и колешь, лишь бы проделать брешь в неприятельском щитовом строю, а потом всхрапываешь, и тычешь, и рубишь, расширяя проем. Тут-то и накатывает безумие, ибо противник поддается, и ты волен убивать, точно бог, потому что враги испуганы и бегут или испуганы и приросли к месту, и все, что они могут, — это умирать, а ты — ты словно серпом жнешь их души.