Когда воин не может сражаться, он проклинает врага. Боги любят, когда в них нуждаются.
Оскорбления — привычное дело. Нельзя наброситься на врага, перед этим его не обругав. Мы поносим друг друга, а потом деремся, хотя я сомневался, что сегодня понадобится обнажать мечи. Но нужно хотя бы сделать вид.
— Ты пришёл сдаться? — спросил он.
— Позабыл твое имя, — сказал я.
— Обычно дерьмо выходит у людей из задниц, — отозвался он, — а у тебя прямо изо рта.
— Мать родила тебя через задницу, — сказал я, — от тебя до сих пор несет дерьмом.
Не знаю, существуют ли драконы. Я никогда их не видел. Отец рассказывал, что они жили в высоких холмах и пожирали крупный скот и овец, но Беокка, один из священников отца и мой наставник в детстве, был уверен, что все драконы спят глубоко в земле.
— Они — создания сатаны, — говорил он мне, — и прячутся глубоко под землей в ожидании последних дней. И когда протрубит ангел, возвещая второе пришествие Христа, они вырвутся из-под земли как демоны! Они будут сражаться! Их крылья заслонят солнце, дыхание опалит землю, а пламя сожжет праведников!
— Так мы все умрем?
— Нет, нет, нет! Мы сразимся с ними!
— И как же ты сразишься с драконом? — спросил я.
— С молитвой на устах, мой мальчик, с молитвой.
— Значит, мы все умрем, — сказал я тогда, и Беокка отвесил мне подзатыльник.
Мы будем драться за наших женщин, наши земли и наши дома до тех пор, пока нашему миру не придет конец в хаосе Рагнарока. Христиане твердят о мире, о том, что война — зло, да и кто же не хочет мира? Но потом на тебя налетает обезумевший воин, выкрикивая в лицо имя своего мерзкого бога, и всё, чего он хочет — убить тебя, изнасиловать твою жену, забрать в рабство дочерей и отнять твой дом. Это значит — ты должен сражаться. Потом ты видишь людей, умирающих в грязи с проломленными головами, без глаз, со вспоротыми животами, кишки влажно блестят в грязи, видишь, как твои товарищи хватают ртом воздух, рыдают и вопят.
Ты увидишь смерть друзей, поскользнёшься на выпотрошенных кишках врага, заглянешь в глаза человека, кому вонзил меч в живот, а если три богини судьбы у подножия Иггдрасиля окажутся к тебе благосклонны, то еще и познаешь восторг битвы, пьянящее чувство победы и радость оттого, что выжил. Потом ты вернешься домой, и барды сочинят балладу о той битве, и, может, станут прославлять твоё имя, ты станешь хвастать своей доблестью, а юнцы с завистливым трепетом внимать твоим рассказам. Только ты никогда не расскажешь им о том ужасе.
Ты не скажешь им, как преследуют тебя лица тех, кого ты убил, как на последнем издыхании они молили о пощаде, но не получили её. Ты не расскажешь о юнцах, которые умирая звали своих матерей, пока ты проворачивал клинок у них в животе с презрительной насмешкой. Ты не сознаешься, что просыпаешься ночами весь в поту, с колотящимся от ужасных воспоминаний сердцем. Ты не скажешь об этом, потому что этот ужас хранят в тайне, в глубинах сердца, и признать эту тайну — значит признать страх, а ведь мы — воины.
Я улыбнулся, вспоминая, как беспокоился Берг, и при мысли о том, что двенадцати- или тринадцатилетняя девчонка может вызывать дрожь у такого воина. Сколько ему? Восемнадцать, девятнадцать? Он уже стоял в стене из щитов, дрался против топоров и копий, убивал и познал радость битвы, но миленькая мордашка и копна каштановых волос заставили его дрожать, как пятнадцатилетнего юнца перед первой битвой.
Мы живем в мире, где побеждает сильнейший, и этому сильнейшему следует ожидать, что его не будут любить.
Судьба, подумал я. Просто судьба. Мы считаем, что контролируем свою жизнь, но боги играют с нами, как дети с соломенными куклами.
Мы ничего не оставляем в этом мире, кроме костей и репутации.
Думаю, что гордость - это самая предательская из добродетелей. Христиане считают ее грехом, но ни один поэт не станет слагать песни о человеке, не имеющем гордости. Христиане говорят, что кроткие унаследуют землю, но кроткие не вдохновляют на песни.
Мой отец всегда говорит, что лучший брак - это союз слепой и глухого.
«Интересно, – думал Хук, теребя деревянный крестик на шее, – у кого больше власти на небесах, у Дионисия или у Криспина с Криспинианом? А подзащитных своих они отстаивают перед Богом так же, как адвокаты в суде?..»
– Меня тоже хотели пытать в Кале, – кивнул Хук.
– Кто?
– Священник.
– Неугомонные ребята, им только дай кого-нибудь помучить. Никогда этого не понимал. Сами говорят, что Бог тебя любит, и тут же вытряхивают из тебя последние кишки.
– Мы называем себя рыцарями, Хук, и даже ведем себя по-рыцарски. Приветствуем врагов перед поединком, галантно принимаем их поражение, прикрываем вражду шелками и бархатом – считаем себя благороднее всех в христианском мире. – Сэр Джон невесело глянул на лучника ярко-синими глазами. – А в битвах, Хук, нет ничего, кроме крови, ярости, жестокости и убийств. Господь отвращает от них Свое лицо.
– Славная битва, в которой Бог был за англичан. Однако Господне благоволение переменчиво.
– Вы думаете, Он не за нас?
– Я подозреваю, что Он за победителей, Хук.
Всевышний знает, что Он создал французов по ошибке! И послал нас исправить оплошность!
Как на небесах-то будет неловко - придется всем учить еврейский!
- Пиво твое? - Мое, святой отец. - Яви христианское милосердие, дай попить.
Я ведь служитель Бога, нам не положено работать!
- Одного купания хватит на всю жизнь кому угодно! Берегитесь чистоты, парни! Блаженный Иероним наставляет: в чистом теле нечистая душа, а святая Агнесса гордилась тем, что не мылась никогда в жизни!
Врачи говорят, что мытье ослабляет кожу и тогда в тело входит болезнь!
Поэты говорят, что мы сражаемся за славу, за золото, за имя и за свои дома, но в моей жизни я не реже сражался за женщин. У женщин есть власть. Я часто слышал, как Эльсвит, угрюмая жена Альфреда, негодовавшая, что Уэссекс так и не даровал ей титул королевы, жаловалась, что этот мир — мир мужчин. Может, так оно и есть, но женщины имеют над мужчинами власть. Из-за женщин длинные флоты пересекают соленые моря, из-за женщин горят гордые дома, и из-за женщин хоронят воинов с мечами.
Мы не марионетки в руках Божьих. Мы все - его инструменты. Мы выковываем нашу судьбу.
Мои боги говорят нам, что мир закончится в хаосе. может, мы живем в последние дни мира, и даже я смогу прожить достаточно долго, чтобы увидеть, как трещат дома, как закипает море, как горят небеса, когда сражаются великие боги.
Я гадал — заботит ли моих богов то, что я существую. Может быть, то было преимуществом христианского Бога, который каким-то образом убедил своих приверженцев, что они его заботят, что он наблюдает за ними и защищает их, однако я не видел, чтобы христианские дети умирали меньше, чем дети язычников, или чтобы христиан щадили болезни, наводнения и пожары. Однако христиане вечно заявляли о любви к ним их Бога.