И ведь ничегошеньки не спрашваю, сам сказывает… надобны мне энтие чужие тайны, и без Еськиных столько набралося, что впору заместо огурцов в бочках солить.
Только от огурцов всяко пользы больше.
…Любое горе, что сапоги по чужой мерке шитые, сначала сердце натирают, а после поразмякнется, пообвыкнется…
Но никому вовсе не верить если, то и сердцем зачерстветь недолго.
Злость моя была беззубою, что старый кобель, которого на подворье из милости держали. И управилася я с нею легко.
Слезы для души — что дождь весенний, смоют, что грязь, что копоть чужое боли.
Арей вон говорит, что будто бы я — человек, настроению подвластный, сиречь, чего моей левое пятке восхочется, то и творю.
…Этакою метелью хороший хозяин и собаку из дому не погонит, но студиозус — не собака, над ним всяко измываться можно.
— А ты привыкла говорить, что думаешь… что ж, откровенность — это роскошь, но иногда можно себе и роскошь позволить.
— Горе людей или роднит, или разъединяет вовсе.
…Душа человеческая, она не только в глазах обретается, она и в слезах себя кажет, и в веселье. Оттого и веселятся люди по-разному, и горюют кажный на свой лад.
— …Небось, с мужем-царевичем и свекровь царицею будет…
…Книги, чай, не люди. Им все равно, кто их в руки берет, лишь бы руки эти бережные были.
Говорят, что Божиня женские слезы, те, что от сердечных обид идут, в ладони свои собирает. А как наполнятся до краев, так и выплеснет их на мир. И потонет он, омоется да очистится…
Я заставила себя думать не о своих бедах, но о благе ближнего, который, как и многие ближние до сего дня, блага своего осознавать не желал.
Девок всяк больше. И каждой замуж охота, и каждую щемит, гонит бабья тоска, страх перегореть-перелететь юные годы… они ж быстрые. Вчера девка, сегодня — баба, а завтра уже и старуха седая, дитями да внуками окруженная.
Учиться мне не хотелось. Вот никак… хотелось замуж, и сильно, до того сильно, что аж в груди щемило. А поелику Божиня от щедрот своих грудью меня наделила обильной, то и щемило крепко.
Кто придумал, что эльфы не способны на дурное? Наверное, тот же человек, который решил, будто темные дела творятся только ночью.
И даже не хочется думать, во что превратиться моя свекровь, если дражайший папочка исполнит задуманное. Она меня и в живом-то состоянии пугает, а уж о перерожденном если…
Демон противненько захихикал.
Смейся, смейся, посмотрим, как ты сам с родственниками жены ладить будешь.
Смех прекратился. Кажется, семейные проблемы и демонам не чужды…
Избыток благородства на мозг давит, подталкивая к подвигу.
— Прости, — сказал Эль как-то так, что я его простила и тотчас расплакалась. Нет, не от обиды или страха, хотя, конечно, демон, лич и крысиные полчища, обжившие твой подвал, — та еще причина для страха. Я же разревелась от облегчения.
Я улыбнулась, этак виноватенько, как на зачете у нашего недоброго мастера Грауберга, славившегося своею занудностью и просто-таки принципиальным нежеланием признавать, что и у женщины могут иметься мозги. Поговаривали, что нежелание это являлось естественным следствием неудачной женитьбы, но… в общем, чтобы сдать Грауберга следовало улыбаться и притворяться дурой. И чем дурнее, тем оно лучше.
Я не согласна. В бочку. Мало того, что помирать, так еще и смерть на редкость идиотская: захлебнуться рассолом демонической капусты.
Убивать людей, конечно, нехорошо, но… и умирать во имя человеколюбия как-то, по меньшей мере, неправильно, что ли?
Полетит мир в пропасть? Пускай... главное, банку с медом в руках удержать. Небось, с медом и в пропасти жить можно.
— Ты не думай, я обращалась к целителям.
— И что они? — судя по тону, целителям Эль заранее не верил.
— Да ничего...
Мне под нос сунули высокую кружку, от которой терпко пахло травами. Тут же появился горшочек с медом, и ложка.
— Меньше работать, больше отдыхать... нервничать еще нельзя...
...так себе рекомендации для практикующего некроманта.