Жизнь способ употребления

Такой роман - мечта для меня. Как литературный выигрыш в лотерею, который может выпасть лишь раз в жизни.
На оси четкой структуризации, в упорядочивании разрозненных и раскиданных частей, строится неповторимая для каждого читающего история жизней очень разных, собранных в жизнь одну.
Дом где-то в Париже, остановившись под пером Жоржа Перека, будто переживает многостраничный фотографический снимок - старомодный, когда нужно было надолго застыть, чтобы фото получилось... И одновременно готовится к препарации, к безудержному выплескиванию на читателя образов, предметов, судеб.

Жорж копает глубоко: начиная с центра, он разветвляет и уводит во временные и пространственные паралелли все большее количество частей своей хитрой, но строгой мозаики. Он не просто протащит по донышку какого-нибудь мелководья, штрихуя невесомо чей-то образ, он утащит туда, на самое дно, к глубоководным рыбам, и придется набрать очень много воздуха, чтобы завершить это плавание.
Это - роман-план, роман-схема, конечно же, роман-паззл. Хотя мне он временами казался кубиком Рубика с гранями-хамелеонами. Подогнать один цвет под другой было вопросом времени, но, лишь слегка озарив пониманием сознание, роман снова сыпался сквозь пальцы, продолжая манить своей неразрешимой и бездонной глубиной.
В перипетиях времен, имен и историй, слишком разных, чтобы их можно было классифицировать, легко потеряться. Сказать, что для чтения требуется основательная интеллектуальная подкованность - почти ничего не сказать. Наверное, каждая страница пестрит названиями, датами, терминами, очерками событий и отсылками к чему-либо. Зато работу воображения и интеллекта, которую внушает написанное, невозможно не ценить и не благодарить за это книгу.

Синхронизируя идентичность каждодневных человеческих движений, Перек демонстрирует однообразность и одновременно неповторимость жизни для каждого. Его акценты на предметах и их значении заново открывают простые, и, как казалось, знакомые вещи. Новыми глазами я смотрела на материальные мелочи, меня окружающие, пытаясь определить, есть ли у того или иного предмета история и память. Слишком привычны люди замечать только определяющие, только яркие моменты своего существования. Но у каждого мига есть история, которая тянется от жизней наших умерших предков, воплощаясь, порой, в тривиальности настоящего.

Перек материалист закоренелый, весь в осязаемости и прочности окружающего. И одновременно кудесник, показывающий обычные явления со сторон, о которых не имеешь представления, и может до конца жизни не имел бы. Он легко носится между реальными и почти фантастическими жизнями, обрывая каждый рассказ на самом интригующем, творя волшебство в воображении читателя, но бросая в лицо ему же наглядную прозу жизни.
Ковры, табакерки, журналы. Гимнаст, всю жизнь живущий на трапеции. Ученый, преследующий неуловимое племя где-то в джунглях. Мужчина, вычеркивающий слова из словаря, знаменуя полное забытие когда-то существовавшей значимости. Студент, решивший однажды не выходить из своего мира-комнаты (это, кстати, отсылка к самому себе). Лестницы, помнящие слишком многое. Звон ключей того, кто никогда не вернется домой.

В круговороте жизни-преемственности-умирания вещей (и людей) новых и забытых, перестаешь чувствовать себя: размываешься меж страниц, по кусочкам составляя одну - и только для себя самого - неповторимую внутреннюю жизнь.
Это сродни небольшой горячке, истовому желанию упорядочить неупорядочиваемое, как Бартлбут, тщетно собирающий паззлы из некогда нарисованных им картин, которые все равно впоследствии канут в стирающем растворе и из ничего станут ничем.
Моя "горячка" даже получила специальный термин - жоржеперековость. Точные симптомы вам не опишу, но скажу со всей ответственностью, что, когда по прочтении какого-либо романа Жоржа вас вдруг заинтересует такой, например, образ, как вертикальность стены, значит, мы с вами друг друга понимаем.

Эта книга может быть настольной всю жизнь. Ее можно взять в спутники на необитаемый остров и не заскучать. Ее можно понимать всегда и никогда не понимать.
Отдельное спасибо хочется озвучить издательству, выпустившему эту книгу именно такой, какой она должна быть: с пометками, указателями, планом, разными шрифтами... Мне не хватило только одного: пустых листов в конце. Туда бы я записала, как употребила свою жизнь, употребляя жизнь способ употребления.

"Жизнь способ употребления" я сравнила бы с "Улиссом" Джойса. Оба произведения можно прочитать просто так, не обкладываясь справочниками и не щекоча ежесекундно гугл и собственную память. Тогда будет некая история, заключённая в не слишком обычную форму. В "Жизни способе употребления" таких историй довольно много, поэтому и жанр произведения автор определяет не как "роман", а как "романы", однако центральную историю, вокруг которой вертятся все остальные, всё же можно вычленить. Однако можно и принять вызов автора, стремясь разгадать каждую загадку, которую вы увидели. Получится ли у кого-нибудь, кто не собирается защищать диссертацию по Переку, уловить хотя бы 70% его фишек? Сильно сомневаюсь.

Я даже не буду пытаться затронуть в отзыве все пасхалки и интересности, которые автор оставляет для пытливого читателя. Экспериментатор Перек вообще любит расставлять ловушки и сам пишет об этом открытом текстом. Один из главных героев (а может и самый главный, как смотреть) занимается тем, что собирает пазлы, сделанные настоящим мастером. Это одна из самых прямых метафор в тексте. Мастер предугадывает ход мыслей будущего "собиральщика", обманывает его, завлекает, запутывает следы... Так и сам Перек. Никогда не верьте ему на слово, даже пролистывая указатель имён или вчитываясь в даты рождения и смерти кого-то там. Обманет, ещё как.

Роман не только пазл, но и лабиринт. Читать его, на самом деле, труд не слишком весёлый. Представьте, что вы входите в незнакомый дом. Что у вас есть для его исследования? Осязание, обоняние, слух и, самое главное, зрение. Вот к этим чувствам и апеллирует автор, к зрению в первую очередь. В мельчайших подробностях он описывает всё, что находится в каждой комнате "главного героя" — дома. Обычный автор дал бы только описание того, что важно для понимания героя или ситуации. Но Перек приблизил ситуацию к реальной. Мы видим всё. То есть, вообще всё. Картинки на коробочках, пятна на обоях, трещины в полу, сто двадцать различных спичечных коробков и каждый подробно описан. Важное из этой неразберихи нам придётся вычислять самим. Кроме того, автор не ленится давать и объясняющие комментарии, что да как происходит на той или иной картинке, так что постепенно вязнешь в этой матрёшке картинок всё глубже и глубже (кто там помнит "Арабский кошмар" Ирвина?)

Перек играет в великое множество игр на страницах этой книги. Можно проследить перемещения по комнатам, составить чертёж и заметить закономерность. Можно проследить связи между владельцами комнат. Можно... Да можно что угодно, потому что текст продуман до последней буквы, тщательно вычислен, едва ли не математически. О многих фишках можно прочитать в послесловии переводчика, что-то заметишь и сам. И всё-таки эта стопроцентная искусственность текста, наверное, и не даёт его полюбить. Игра? Хорошая. Постмодернистское произведение? Хорошее. Роман (романы)? Так себе.

«Вот так да!» - такими были первые слова, когда я приступала к чтению этого фолианта. «Вот так да!» - такими же были мои слова, когда я дочитала последнюю страницу. А ещё где-то на 50-й странице я произнесла меланхоличное «М-дя…», когда поняла, что сюжета не будет. И ещё не раз на протяжении романа меня одолевали разные междометия и звукоподражания. У-ф-ф… Перек. Постмодернистский постмодернизм…

Роман писался Переком с 1969 по 1978 гг. И я соглашусь, пожалуй, с фразой в аннотации к этой книге: роман-де представляет собой некий литературный итог всего 20 века.
Нет, конечно, мы видали виды, не то ещё читывали, но эксперимент Перека носит глобальный масштаб. Начнём с того, что жанр своего произведения Перек определили так: романы. Очень странное заявление, ставящее под сомнение вообще сам многострадальный (особенно в 20-21 вв.) жанр. Название тоже не способствует лёгкости восприятия и понимания.
Но дальше – больше. Мы читаем и понимаем, что никакого романа нет. Есть только повествование о жильцах некоего дома в Париже, чьи истории жизней, судьбы подаются нам не целиком, а порциями на протяжении всего текста. Так что где-то к концу книги мы привыкаем к этим персонажам и даже ждём дальнейшего повествования. Этакий интеллектуальный сериал-загадка. Как такового главного героя нет. А если и есть, то это не человек, а дом № 11 по улице Симон-Крюбелье. А потому повествование распадается, как плохо скреплённый пазл (ассоциация целиком и полностью навеяна романом). И здесь читателю этого странного текста предстоит непростая задача – попытаться скрепить это мозаичное полотно. А вот и требования к читателю:
- энциклопедические знания (ну или как минимум постоянное обращение к словарям, справочникам и пр.);
- терпение;
- начитанность;
- смекалка и пр.

Так что, трезво оценив свои возможности, приступаем к чтению. И в зависимости от наличия всех вышеперечисленных составляющих, мы поймём эту книгу Перека по-разному (если поймём вообще).

«Жизнь способ употребления» - это совершенный постмодернистский роман. Умный, расчётливый, точный, как машина. Не случайно композиционную роль здесь выполняют шахматы, словари, пазлы, геометрические фигуры, таблицы, схемы, даты. Центральная роль, конечно, отведена пазлам. Судя по всему, роман стоит понять исходя именно из этого образа: разрезанного на мельчайшие кусочки полотна действительности. Что делает Перек? Он тоже будто рассекает действительность, а потом предлагает эти элементы нам. Каждый из этих элементов – это отдельные истории и судьбы (подчас очень любопытные). Однако Перек, абсолютно спокойно, как истинный постмодернист, заимствует уже знаменитые литературные сюжеты, например, из Кафки почти дословно пересказывает кусок об акробате на трапеции). Смысл всего этого в том, чтобы показать, как создаётся любой текст, как сюжет складывается из историй отдельных людей. И в этом смысле это произведение, конечно же, не роман, а романы. Великое собрание заготовок для великих текстов или великие цитаты уже текстов созданных.

Скрупулёзность, с какой автор описывает интерьеры, пространства, предметы, просто поражает. В этом проявляется какое-то маниакальное желание запечатлеть мгновения (все описания в настоящем времени), зафиксировать саму жизнь, обнародовать жизнь предметов. И это уже не совсем декорация. Порой вещь – это цель всей главы, наивысшая идея.
Этот роман – великий и странный эксперимент. Он призван наглядно показать, что можно сделать со своей жизнью и что жизнь делает с каждым из нас. Создать пазл, нарисовав предварительно картинку для него, собрать, а потом уничтожить. Великая метафора???
Это было странное и непростое чтение.

Еще обучаясь в начальной школе, в одном из учебников я встретил картинку, где был изображен в разрезе многоквартирный дом со всеми квартирами, их обстановкой и жильцами. Помню, я любил рассматривать эту иллюстрацию, представлять себе жизнь этого дома. Много позже, на первых курсах университета я снимал квартиру в типовой панельной пятиэтажке. Во дворе была лавочка, пустующая вечерами. Я занимал ее и долго наблюдал за освещенными окнами, видел я только шторы, люстры и иногда неясные силуэты, но воображением достраивал все остальное. Мне казалась интересной мысль, что за каждым окном прячется человек со своей уникальной историей жизни.
Похоже, Жоржа Перека тоже посещали такие мысли, в результате появилась на свет идеальная книга о доме. Почему идеальная? Книга объемная, но состоит из коротеньких глав-зарисовок. Эти кусочки очень разные – тут и описание, и размышление, и детектив, и бухгалтерская книга, и каталог мебели и много чего еще. Описаны сотни (а упоминается не меньше тысячи) людей самого разного достатка и положения в обществе. У каждого своя личная жизнь, работа, свои интересы и привычки. Еще в книге называются и описываются тысячи самых разнообразных предметов. Это может порадовать не только тех, кто считает, что «вещи приятней, в них нет ни зла, ни добра», но и для читателя, желающего рассмотреть эпоху в деталях. Что как ни обстановка квартир самых разных жильцов может лучше рассказать, как менялись представления людей об удобстве, красоте, как двигался прогресс, а вместе с этим менялась и жизнь в целом?
Книга настолько насыщена формой и содержанием, что при всем желании вряд ли получится все охватить при первом прочтении. Лично я уверен, что многое упустил. Но очень рад, что данный автор появился в моей жизни.

Боюсь, что своим подробным отзывом о стиле книги могу испортить кому-то из потенциальных читателей остроту и пряность ощущений. Но и молчать не получается, извините.
Как сказал в послесловии к этой книге переводчик (кстати, великолепный!), литература — это ремесло, а не то, что создается по вдохновению. «Жизнь» получилась жестким, педантичным, огромного объема трудом. Трудищем, я бы сказала. Причем это занятие было в заметное удовольствие автору (девять лет писал!)
Перек (хитрец!) выглядывает из своей же книги как знаток слова, мастер головоломок и виртуозный манипулятор сознанием читателя. Так и просится аналогия (любимая мной кухонная): вот, например, талантливый и дипломированный шеф-повар, а вот юный поваренок-подмастерье. Что их отличает? Практическое знание рецептур шефом — в первую очередь. У него все четко, а не так, как в примитивной кухне: че-нить покидаю в кастрюлю, то ли выйдет, то ли нет. У Перека (почитаю его за талантливого литературного шеф-повара) в кастрюльке — никак не «че-нить». Все очень продумано, все построено, как тот самый дом, о котором он пишет. Все, что выглядит тяп-ляп или относится к «типикал»-литературе, Переку претит явно и, конечно, им игнорируется.
Самое забавно-парадоксальное — что поначалу именно «маниакальная» (любимое слово Перека) точность, скрупулезность, взвешенность информации создает ощущение полнейшего хаоса книги, ее жуткой и совершенно беспричинной лоскутности. Но нет вам, не дождетесь, хаоса там нет и не было.
К 16-й главе я поняла, что автор главных героев не назовет (они есть?), а кого уже назвал, те не главные, и многих он еще долго и ловко будет прятать за спинами и фасадами. И что он блистательно блефует. Водит то за руку, то за нос. На 24-й главе решила заглянуть в послесловие переводчика (который, повторюсь, великолепен!) — и нашла подтверждение всем своим «техническим» догадкам. Но переводчик, хоть и написал, ЧТО ИМЕННО Жорж Перек вытворяет в своей книге, все же утаил, КАК ИМЕННО автор это делает.
А приемчики авторские — ммм, загляденье с объеденьем.
Только самому грандиозному литературному экспериментатору придет в голову мысль выдавать обычные описания технического обустройства сцены (места действия) и расстановку актеров — что так характерно для жанра драматургии — за основной текст романа.
Только чудовищно внимательному аналитику удастся всю книгу посвятить не людям, а их картонным фигуркам. Я серьезно. В тексте — никаких чувств. Ни одного. Вот это всем экспериментам эксперимент! Может ли быть художественная литература с сознательно исключенными из нее человеческими чувствами? От этого складывается ощущение, которое лучше всего передается словами популярной когда-то песни: «Какая, в сущности, смешная вышла жизнь...»
Взамен чувств — гипертрофированный предметный мир, буквально в пугающих подробностях. И множество невероятных историй, в которых те самые суррогатные люди предстают как поставщики странностей и жуткостей, и где все имена нанизаны, как бусины, на вечные законы скоропреходящей жизни. Даже подумалось грешным делом, а уж не работал ли на Перека целый кабинет архивариусов, роющихся в старых подшивках газет в поисках житейских историй, и целая команда энциклопедистов, собирающих для него информацию о самых редких областях человеческой деятельности. Я много, очень много нового узнала из этой книги-подборки!
И только харизматичному смельчаку удастся в равные по размеру близлежащие абзацы закладывать события и длиной в минуту, и длиной в жизнь. Ничего-то Перек не боится. Как будто на аккордеоне играет: растянет меха — тянется фотография комнаты. Сожмет — складывается 70-летняя биография какого-то человека (меха движутся в равном ритме, заметьте!). А кстати, какого именно человека биография сейчас возникает — это особый разговор. Поначалу какого-то никакого. А потом он вернется и станет «кем-то». Потом обретет плоть и кровь. Потом сыграет роль. Или в обратном порядке. А потом станет некрологом или портретом маслом. А может, акварелью. Или заметкой в газете. Или слухом. Да и то не всегда. И вообще все это не обязательно — если задуманный Переком шахматный конь так не ходит, то и тот человек окажется не здесь, а там, куда должен шагнуть конь. Или куда должны лечь костяшки домино. Или где должны сложиться части пазла (а окажется, что это на самом деле строки верлибра или акростиха). Правила всевозможных наук и систематизаций в этой книге сочетаются, пересекаются и соблюдаются самым строжайшим образом. Все по загадочному, но железному плану. А ну-ка пораскинь мозгами, разберись в догадках, сосредоточься, открой глаза и — чего уж мелочиться — взлети! Чтобы увидеть весь гротеск жизни сверху, «по-перековски». Вот вам и культовая французская книга «ах». С великолепным — не устану повторять — переводом.
Кому-то книга покажется скукой и бредом, факт. Есть читатели, которым надо, чтобы все было быстро, типично, по привычному бытовому порядку, — им точно не понравится эксперимент Перека. А всем остальным — пойдет.
И еще скажу. У меня было смутное чувство, что этот роман — как будто некое бумажное преддверие интернета с его колоссальной системой гиперссылок. И это — в конце 60-х и в 70-е годы ХХ века?! Так и хочется воскликнуть: «Да вы, мсье Перек, знали!»