V.

Я не я, если не начну издалека. Ходил я значит относительно недавно на выставку прославленного художника-супрематиста Казимира Севериновича Малевича, коя имела место быть у подножия (в самом прямом смысле этого слова) памятника монументального искусства «Рабочий и Колхозница». Хорошая выставка. Не идеальная, но очень приятная - вся такая темная, премиальная, с хорошей информационной навигацией. Но знаете, что меня поразило больше всего? Это сам Малевич. Мы то (да и полмира в придачу) знают его как человека, исполнившего произведение, которое может исполнить даже мой кот. Даже нескольких произведений, которые может исполнить мой кот и второклашка на уроке ИЗО (не в обиду моему коту). Но, помимо своих балований супрематизмом и легкомысленными аппликациями, оказывается, что Малевич очень вполне себе творил и в относительно традиционном ключе. Поинтересуйтесь, гляньте на его оформление спектакля «Анатэма» прославленного Немировича-Данченко - мужчина умело умел водить кистью по холсту. И вот это меня, человека от изобразительного искусства луннодалекого, очень поразило. Ну ты же можешь, зачем ты тогда квадраты малевал, Малевич? Ответ ясень. Приоткрою.

Но сначала позвольте мне и дальше вас немного еще боле потешить своим абсолютным невежеством. Я, благо, работаю на заводе, мне можно. Хочу абсолютно искренне признаться, что вижу в литературе американского писателя Томаса Пинчона фигуры Малевича. Не могу и не хочу заявлять, что Пинчон в своем творчестве совсем прям как Малевич (знаю, что кому-то это будет стоить сердечного приступа), но все же. Оба чрезвычайно эпатажны, бессовестно постмодерничны, и оба, а это важно, очень разнообразны в своем творческом выражении. Причем разнообразие варьируется от сложных аллюзивных конструкций до ситуаций «а такое слово точно существует»? Все это пиршество, конечно, как бы сказать корректно, на любителя. Но любитель должен быть подготовленный, с определенным уровнем опыта восприятия. А то иначе вы так и будете стоять и смотреть на черный квадратный «Черный квадрат». Хотя в защиту Пинчона, в повествовании его дебютного романа V. присутствует стройный смысловой ряд и даже, Я ВИДЕЛ ЕГО Я ВИДЕЛ, сюжет, но все равно, буквально уже в следующим абзаце, да даже в следующем предложении (вот буквально если бы я писал и карась) начинается то самое. Черноквадратичное. Постмодернисткое.

И вы ни черта не понимаете, как будто кто-то рассказывает анекдот на польском, что-то знакомое, но все равно недоступное. Как человек, который прикасался к польскому, поверьте, у них самый постмодернисткий язык на свете. После Пинчона, конечно. Но если так посудить, то человек намеренно так пишет, он намеренно творит вещи, которые будут недоступны многому большинству. Но, к слову, это только кажется странным. Самый популярный писатель нашей страны делает тоже самое. И все что делают? Восхищаются. Виктор Олегович, знаю, что читаете сейчас эти строки. Ну намекните нам, что вдохновлялись в начале пути Пинчоном. Моргните при первой полной луне три раза и зайдитесь мокрым кашлем. И напишите об этом в своем следующем романе "Кролya и масонский ФАШЕ". Кстати, простите, что я все не о том, но вы заметили, как Пелевин близок по названиям своих произведений к Дарье Донцовой? Потому что оба - по сути постмодернисты. Meduza обязательно должна сделать тест. Кто написал "Белочку во сне и наяву"? А "Гадание на рунах?" А "Лебединое озеро Ихтиандра"? Может "Колдун Игнат и люди"? Правильные ответы сохраню за глубокомысленным взглядом.

Так что же это такое - постмодернизм? Охарактеризую по главным деталям. Весь этот ваш постмодернизм всегда должен содержать в себе два незаменимых и обязательных ингредиента (пропорции выбираете вы). Первый - никто не должен понимать, что вы хотели сказать. Это очень важно. Причем, это не должна быть недосказанность или некая тайна, например, играющая на губах у Джоконды. Забудьте. Намеренно запутайте, обманите, заострите тупые углы. Никто, я повторяю, никто не должен понять, что вы делаете. Нарисовали на мосту огромный мужской половой орган - прекрасно, никому не говорите зачем и почему. Это искусство. Хотите обмазать говном стул – дерзайте. Малевич зря пытался объяснить смысл своего главного произведения, это было лишним. Он, правда, и так опередил свое время в своем творечстве, что еще от него требовать. Второе же правило - вашим творением должны восхищаться. Каждый день 99 из 100 людей делают необъяснимый, недоступный для понимания бред. Потом ролики с этими людьми появляются на ютубе и мы над ними смеемся. Но ровно один человек делает это так, что его творчество появляется в крупнейших галереях мира. Разницы, где мазать говном стул никакой нет, просто где-то вас заберут в отделение полиции, а где-то - домой к местному олигарху, чтобы тот смотрел и плакал. Непонятное, и чтобы восхищались. Это краткое введение в постмодернизм от Кобальтовой Мамбы (раз мы про постмодернизм говорим, то буду ей).

Так, что же делать с Томасом Пинчоном? Сколько звезд намалевать на его литературном фюзеляже? Я бы конечно, скажу честно, не дал бы ни одной. У нас на заводе такое читать не принято. Но с другой стороны, у меня есть некое ощущение, что, возможно, через 7 лет я стану долларовым миллионером, работая в очень схожем стиле. То есть, да, вы верно поняли, ради ничтожного шанса на собственную славу и финансовый успех, я возвел Пинчона в разряд современных классиков. Что и сказать, у меня всегда были очень гибкие моральные принципы. Йовнинка. Не поняли? Это просто обычный пинчонизм. Дерзайте, в общем, если ваши взгляды на стулья чуть шире, чем должно быть. А иначе, я совершенно серьезно, йовнинка.

Я кстати почти забыл упомянуть человека, который едва ли не стал известнее Пинчона в нашей стране. Это переводчик американского писателя Максим Немцов (145 место в списке самых ненавидимых людей России). Я очень многократно встречал вокруг очень нелестные отзывы о работе Максима Владимировича. Мол, де, переводит как хочет и вообще поэтому ни черта не понятно. В общем, мне как обычно есть сказать две вещи. Первое: Максим Немцов - блестящий переводчик. По сути он вам рассказывает о черных квадратах. То, что вы ни черта не понимаете - особенность произведения, а не перевода. Второе - два самых великих и гениальных переводчика за всю историю нашей страны – Борис Леонидович Пастернак и Михаил Леонидович Лозинский (если вашего папу зовут Леонид, то идите на переводчика) – возмутительно по-разному и абсолютно диаметрально перевели самую знаковую строчку Вильяма ихнего Шекспира, отчего ни один приличный школьник толком не знает, как Отелло убил Дездемону. Поэтому, коли вы не умеете сами варить этот суп, то не надо советовать другим, сколько туда класть соли. Закончу дерзким хорейным синквейном.

Эй, вы слышали? Хруст статики
Работа перестальтики
Вим, вам, вум, танцуйте самбу
Стремительно всегда
Читайте Кобальтовую Мамбу

Поднялась температура, жар, в школу не пошёл, перед глазами жёлтые и зелёные круги и красные треугольники, значит самое время рассказать вам про Пинчона. Очень много думал после прочтения V. в январе, наконец гуляя как-то апрельским вечером в Крапивном саду смог сформулировать мысли в окончательное утверждение.

Как работает обычный писатель, и как действует его текст на читателя? Вот писатель, он берет кирпичики слов и складывает из них на странице некое сооружение. От его мастерства владения словом, мастерства укладки зависит - что произойдёт с читателем. Обычно кирпичики складываются в некоторое довольно устойчивое сооружение, которое возникает в голове читателя и нередко занимает там весь свободный объём в течение довольно долгого времени (по крайней мере пока не закончится соответствующая сцена в произведении, а то и дольше). Это может быть комната, побережье, замок, равнина, подводные просторы. Некое химерическое сооружение, на вид неотличимое от реального. То, на сколь долгое время эта конструкция останется у нас в голове, и насколько она подробно там отпечатывается во всех нюансах, определяет мастерство писателя. И у нас в голове (если мы не воспитывались в стае волков, и единственная возможная заготовка у нас - джунгли) есть устоявшиеся заготовки практически для всех мировых "локаций". Хотите замок - воображаете первоклассный замок. У кого-то он будет копией сооружения с логотипа компании Disney, неважно.

Что делает Пинчон?
Он разрушает.
Он вызывает все эти заготовки из наших голов и начинает медленно методично разваливать эти любовно приготовленные предшествующими авторами локации обратно на яркие кирпичики слов. Нередко до самого основания. Текст рассыпается у нас в руках. Только что была каирская пустыня, или вагон поезда, или ньюйоркская канализация - и вот мы промаргиваемся, потому что они исчезли. Пинчон намеренно разрушает забитые в голову заготовки, оставляя чистый холст, рабочее полотно с некоторыми карандашными набросками и авторскими заметками. Этого не передать цитатами, тут нужно созерцать всю громаду его Романа целиком, и то - допереть до такой версии событий у меня получилось нескоро.

Потом Пинчон идёт дальше. Точно так же, как он разрушает структуру и понятие "локации", он разрушает и понятие самого романа. Повествование рассыпается на отдельные сюжеты, потом на отдельные ручейки, потом на отдельные сцены... И потихоньку само по себе исчезает. Лучше всего это заметно в Лоте 49. В такой деструктивности есть небывалая смелость и дерзкий декадентский шик. До него так, кажется, не делал никто. Хотя нет, вру - "Naked Lunch" Берроуза в 1959-м всем дал на орехи, но это было уж чересчур смело и поначалу не прокатило. Другое дело, что Берроуз - визионер; он старался до основания разрушить структуру повествования, но не локации - поэтому его художественные образы и герои впечатываются намертво: все танжерские лачуги и джанковые притоны как сейчас стоят перед глазами; он, как это ни смешно, созидает картинки. Похоже действует и Сорокин - при формальной извращённой одержимости разгромить нафиг кувалдой нарратив, рисует тончайшими взмахами акварели неземной красоты картины.

А уникальность Томаса Рагглза Пинчона-младшего - в игривом разрушении всё и вся. Поэтому вопли, поэтому нездоровый интерес. Получается роман наоборот. От исходной точки сверкающей вершины мы движемся вниз, в развал и обрывки программного кода. Да, есть номинальный сюжет. Да, можно повосхищаться милой историей про кокодрило и крысиного пастора. Но они лишь комически оттеняют распад твердыни слов на кирпичики. И мало у кого за прошедшие с его дебюта пятьдесят лет хватило смелости забабахать хоть что-либо похожее по своей изящной деструктивности.

Fin?

"— Взгляните! — воскликнул Пантагрюэль. — Вот вам несколько штук, еще не оттаявших.
И он бросил на палубу целую пригоршню замерзших слов, похожих на драже,
переливающихся разными цветами. Здесь были красные, зеленые, лазуревые и золотые.
В наших руках они согревались и таяли, как снег, и тогда мы их действительно слышали,
но не понимали, так как это был какой-то варварский язык...
...Мне захотелось сохранить несколько неприличных слов в масле или переложив соломой,
как сохраняют снег и лед."
Франсуа Рабле

Бонус. Видеолекция о Томасе Пинчоне, звучит отрывок из "Радуги тяготения"

…еVангелие от Пинчона…

…современному поколению айфона могут представляться глубокими, вычурными и даже запутанными «Облачный атлас» Митчелла, «Словарь Ламприера» Норфолка и «Атлас, составленный небом» Петровича. Так вот, читать любой означенный опус в сравнении с «V.» Томаса Пинчона пятидесятилетней давности всё равно, что буквы на кубиках в детском саду разглядывать. Очевидно: хотел, жаждал автор написать обычную, хоть и отменную литературу. Но вот беда — Универсум этому решительно воспротивился. То рука невпопад дёрнется — вот тебе и гипертекстовая, конспирологическая глава на пергаменте как влитая. То руки спокойные, зато голова, как в кадрили: мысль в три приёма выдаёт. Незримые, различимые только на ощупь, да и то — скорее интуитивно, вслепую (…должно же здесь что-то быть!..) причинно-следственные элементы могут тут кончиться, толком и не начавшись, так, что видно лишь круги расходящегося эха на поверхности текста и призрачные контуры их места пребывания в паре заштатных абзацев. И поныне не поддаётся рациональному объяснению, как двадцатипятилетний (…двадцать пять, к слову, делится на пять, и в результате, что интересно, получается тоже пять, хотя и не римское…) «юноша бледный со взором горящим» написал один из главных романов двадцатого века…

…тексты Пинчона — самодостаточная, замкнутая экосистема. Их не нужно понимать (…велика вероятность, что всё равно правильно не поймете; мало кто вообще понимает…), их нужно просто принимать. Как данность. Как теорему Ферма. Как выборы в государственный парламент. Как циклические суперштромы в Красном Пятне Юпитера. Как «Властелина колец». Как ускорение свободного падения. Как столкновение галактик. Текст «V.» — это константа. Иррациональная, но неизменная. Которая, объективно, реальнее даже, судя по всему, чем квадратный корень из Пи. И если ваш ответ на прочитанную книгу — слишком много толкований одного факта, то читаете вы, скорее всего, не литературу, а обыкновенные буквы. Однозадачность — удел простейших одноклеточных инфузорий. А книги пишут живые люди. Которые, на деле, бывают так, простите, затраханы в момент написания, что потом, по истечении многих лет, и сами не могут объяснить, что они конкретно в этом месте имели ввиду…

…наслышанный, но не знакомый с Пинчоном читатель может удивиться, что в «V.» всего-то шесть с половиной сотен страниц без учёта сносок и комментариев. На самом деле точность этого числа относительна, и может, подобно значению косинуса в военное время, составить для вас лично как 10 процентов от указанного количества, так и возвестись в десятеричную степень, где последняя восьмёрка заваливается набок пьяной бесконечностью. Осознание Пинчона, это как попытка поймать в кадр зрительной панорамы слепящие пятна от солнечного ожога сетчатки: если смотреть прямо — изображение дрожит и дёргается; если расслабиться — обязательно что-нибудь будет навязчиво отвлекать. При чрезмерном же увлечении аллюзиями есть риск не только до финала не добраться, а и вообще — на полпути в кювет съехать и кости мозга попутно переломать. Начните читать «V.» просто, как отличную прозу, которой она, кстати, совершеннейше и является. Этот-то нехитрый приём уж наверняка и скорей всего окупится. Главное — не верьте тем, кто будет пересказывать вам хоть бы и самую малость здешнего сюжета. Злые голоса увядших от праха страниц будут говорить за них. Пинчон существует только в измерении самоличного чтения, в пересказе — то будет уже совсем, совсем другой автор…

…стилистически роман, без шуток, безупречен. Композиционно же, чтобы разобраться с переплетением сюжетов, героев, событий и временных пластов придётся изрядно напрячься. Ну, или задействовать инструкции с одного из пинчонологических ресурсов. Поначалу может показаться (…ошибочно…), что в композиции присутствует элемент потока сознания (…разобщённого…). С Пинчоном не стоит поддаваться искушению использовать лёгкие объяснения. И как только читатель начинает данное правило соблюдать, становится ясно, что это не текст разнороден и непоследователен, а у него, читателя, временами не хватает навыка фокусировки внимания для сбора стилистических кирпичиков из которых и состоит основа романа. В пинчоновских образах читатель вполне может и скорее всего увидит всю прочитанную до этого момента литературу. Все самые яркие сцены, читанные до Пинчона, загадочным, мистическим способом проявляются на страницах его книг. А в «V.» подобное даже не правило — аксиома. Вообще, любой на выбор Пинчон тем ценнее, чем больше читатель до этого успел прочитать и, что гораздо важнее, осмыслить и запомнить…

…ни яркого абсурдизма, ни отчётливого сюрреализма у Пинчона, по обыкновению, не водится. Зато в алгоритмах формы присутствует небывало авантажная глубина вложенности. Сюжетные множественности упакованы здесь и последовательно, и в немалом презрении к линейным порядкам, и прямиком друг в друга. Сложность чтения обратно пропорциональна затраченному на роман времени. Напряжение текста требует от своего читателя усилия практически невероятного. Но и взамен предлагает ничуть не меньше. «V.» лучше всего смаковать подобно дорогому вермуту, не считаясь со временем. Скоропалительный же подход к прочтению в состоянии стать причиной острой интоксикации самомнения. Почти все романы Пинчона в смысле доброжелательности к первочитателю представляются вайссовскими домами в тысячу страницеэтажей каждый. Соединительные лестничные пролёты к которым неметафорически выложены выцветшими останками в том числе и горделивых адептов клинического быстрочтения…

…при этом «V.» можно, конечно, обладая должным уровнем везения и необходимых навыков, проскакать, как иные привыкли, за пару дней. Но это, как держать живую полярную сову в туалете: похвалиться, вроде, и есть чем, но жутко неудобно и практическая ценность в высшей мере сомнительна. Изначальный настрой первого факультативного знакомства с «V.» (…равно как и с «Радугой тяготения»…), тот же, что и у джойсовского «Улисса», любого романа Саши Соколова, Кафки, да хотя бы и того же гомункулярного механоида, коим является «Бесконечный тупик» Галковского со всеми его вступлениями и отступлениями. Но, буквально пару десятков страниц как, при должной мере осознательной усидчивости, происходит литификация сюжетной рассеянности в повествовательную увлекательность. В подспудных течениях которой первоначальный вопрос кто такая «V.» или что это вообще такое, уже не имеет форвардного усиления; всё происходит само собой. Нарратив пылает, пожирая ткани сознания, выдавливая из лёгких кислород. Ориентир — окончательная страница здешнего эпилога: там и отдышитесь. Ибо воистину, нет писателей, кроме Джойса и Пинчон пророк его…

Плюс моей темы был в том, что у меня довольно большой выбор был книг, пусть там кто-то и говорит, что я кому-то “must”, пока жива. Но все же не моя книга оказалась совсем. Впрочем, обо всем по порядку. Методично выбирая и откладывая приличную «стопку» книг из списка, я уже предвкушала, как возьмусь за чтение, но черт меня дернул кинуть жребий, ради интереса, наверное, все тот же рогатый персонаж увлек меня прочитать аннотацию и немного отзывов, где все так туманно и непонятно, но обещает мистические поиски. Удивляло, что никто из авторов рецензий не мог выразить четко мнение, или, вообще, понять сюжет. Это завлекало.
С первых страниц переводчики предупреждают, что если вы не читаете на родном языке автора на очень приличном уровне, то всех загадок не дано уловить, так как они честно пропускали через себя, из-за чего многие «загадки» притуплены. Предупреждали, что нам будет сложней попасть в тот фанатский клуб, который все разгадывает намеки в данном произведении.
Автор же был более жесток, все начинается с Америки 50-х годов, послевоенное поколение, причем довольно низшие слои общества. На арене в бесконечном потоке новых персонажей, коих будет все только прибывать, что меня как раз не пугало, а зря, появляется персонаж, которого все же можно выделить , как одного из главных. Но, как я сделаю потом для себя окончательный вывод, абсолютно бесполезный для истории – для маленькой скрытой жемчужины, которую можно было развить в отличную захватывающую историю, но не сложилось…

Так вот, персонаж не вышел картонным, он предстал мерзким: убогий внутренний мир, что он и сам признает, противная по описанию внешность, что не мешает перед ним раздвигать ноги бесконечной веренице случайных попутчиц жизни, и, вроде как, главному увлечению жизни его. Вмести с ним через книгу пройдет и его основная характеристика, которую Пинчон явно полюбил, судя по тому, что данное слово, имхо, появлялось чаще остальных за всю книгу- шлемиль. Его будни бродяги бессмысленные, кроме попоек, секса - просветов никаких. Сначала намекают на любовь, но и тут не все просто. В итоге его окружает столь бессмысленное стадо, точнее он в него отлично вписывается – «Шальная братва»,как они сами же себя и прозвали. Но в бесконечных описаниях, кто с кем в итоге напился и спарился, вырисовывается второй персонаж. Он то и дает толчок всей истории, поисками той В. Правда, не ждите увлекательной детективной линии, или хоть малейших намеков на то, как велись поиски. Это просто высшая интуиция.

Но сама история протекает и развивается довольно интересно, когда смотришь на это все в общем.
И так..Александрия… вся история глазами случайных людей-свидетелей, только их глазами, обрывки, которые дополняют друг друга. Но истинной картины не нарисуют никогда. Официанты, поберушки, проводники.. надо ли упоминать, что перед тем, как они отдадут вам крупицы истины, на вас выльется все их переживания, беды и думы?
Флоренция… вновь политическая арена, но история интересная и четкая, но недосказанная. Штрих яркий.
Военные годы на Мальты, расписанные очень красиво, но в рассуждениях будет куча повторений, завуалированно повторяющихся, самая большая глава, которая под конец утомляет. И вновь автор показывает новую грань, ту разносторонность, которую и оценили критики (лучше бы несколько книг в разных жанрах написал, ей богу).
Южная Африка…новый интересный виток истории. Очень жестокий, кусками странный, сложно отличимый бред от яви. И вновь новый стиль, он узнаваем и похож, но он другой.
Париж. Грустная история странной любви. Пожалуй, меньше всех вызвала эмоции, хотя такой акцент, казалось бы.

И разгадка, которая не даст ответов на «жемчужину»..и тут приход разочарование. Ощущение чего-то сырого. Непонятные мучения «разборок» читателя с американской братией, о которой складывается впечатление, что данная прослойка теперь существует в этой стране в любые десятые, меняется лишь стиль, пусть это будет хиппи, диско. Но пустота, выпивка и постоянный какой-то свингер-клуб, прикрытый завесой творческой «интеллигенции» уже вечен.
Зачем хоронить интересные «Грани», описанные выше? Почему их не усилить? Да, сюжет не линеен, ну и пусть. Но его развить бы, ведь В. захватывает, она эволюционирует, она видоизменяется, она на «кончике» исторических событий. И пусть сюжет улавливаешь ценой того, что чтение идет очень медленно с перевариваем, но мотивов В., ее желаний не понять, как не читай. Не это ли ищут фанаты? Дается подсказка, что каждая личность имеет прототип. Но мне не интересны оригиналы/выдумки. Это как смотришь картину, фрагменты восхищают, заинтересовывает центральный персонаж, который лишь слегка прорисован. Но картина в общем, не вызывает желания искать тайный смысл, она скорее отторгает.

Интересен момент сарказма автора над своими персонажами. Самый яркий пример – доктор. Он так красиво рассуждает о том, что мы бежим за модой, что актуально и спустя 50 лет (вспомним жалкую пародию -вантузы вместо губ под красотку Анжелину Джоли, про анорексию молчу). И спустя сколько глав, он готов переделать свою любовницу полностью, заманивая ее каждый раз под свой скальпель..
Кстати, раздумываете над пластикой носа? Тогда вам сюда, впечатлительные быстро передумают, даже мой натуральный нос заныл, когда я читала довольно подробный ход операции. Пусть и технологии ушли далеко вперед, хрящ то знает свое дело.

Как итог, я спокойно и с чистой совестью могла бы умереть и без сей книги, хоть и автор неплохо высмеивает нашу зависимость от неодушевленных предметов.
И да, зачем переводить имена? Харизма? Хряк, Фу? Вы серьезно, товарищи переводчики? Не, по статистике и у нас Салат-латук есть (да, да, это имя русское), но зачем переводить? Да и явно временами происходит путаница с именами..вот Харизма играет в игру, и одновременно он же заваливается пьяный с Хряком..и таких ляпов прилично. Ну и перескоки повествования, когда описывают Профейна, например, а тут резко в следующем предложении возникает глаголы с женским окончанием и через пару предложений лишь становится ясно, что за персонаж представительниц Венеры их совершал без всякой связи с героем, сжальтесь, там и так не все просто…
Одно точно: об этой книге говорить и рассуждать можно очень долго, столько пунктов, событий, персонажей.
Всю книгу в тебе будят детское любопытство, обещая рассказать великую тайну, увлекая за собой.. а в конце рыбий жир вместо конфетки, ну хоть не маньяк в подворотне, и на том спасибо, жить будем.

Невыносимая бессмысленность бытия

Давайте-ка пойдем другим путем. Я не буду вам писать о нелинейности повествования, о многослойности образов, тонны аллюзий. Вы и так все это знаете. И об этом написано лучше меня. Я хочу обратить внимание на кое-что другое: за всей этой постмодернисткой сложностью кроется в общем-то достаточно простая тема – тема разницы поколений. Знаете, что такое этот роман? Он что-то вроде "Бойцовского клуба" 50-х. О том поколении, которое пришло после войны, которое ее не видело совсем или почти не видело. К которому еще не приблизился "судный час" Карибского кризиса, "Холодной войны", Кореи и Вьетнама. Поколение без "Великой Войны и Великой Депрессии". Они – те самые молодые, сильные мужчины, которым абсолютно нечего делать. И на контрасте с ними немного романтизированное, но прожившее такую захватывающую жизнь поколение стыка веков.

Обратите внимание, насколько более яркими, четкими и интересными являются сюжеты прошлого. Кажется, что если бы это было кино, то все краски мира были бы в этих моментах. Даже кадры военной Мальты были бы насыщенны красным, синим. Но все, что имеет отношение к более современному времени, покрыто каким-то практически средневековым мраком и бетонной серостью. Ни одной краски, ни одного яркого пятна. Безысходность, безнадежность и безволие. Из которых герои вяло пытаются выбраться, кто как. Надеждой и смыслом не становится любовь, не становится творчество, даже саморазрушение. Лишь немного к какой-то значимости приближается "искатель" Стентон-младший. Но и то не до конца. Он так и не находит ничего, ни себя, ни будоражащих его ответов, ни смысла. Важным оказывается сам процесс погони. Но погоня эта – за своим хвостом.

А что же герои прошлого? Они, как водится, немного мифологизированы, преувеличены и в своих достоинствах, и в своих свершениях, и в своих злодействах. Но даже несмотря на такой утрированный, влюбленный взгляд издалека, они все равно жили, а не существовали. Искали, боролись, стремились, шли за своей звездой, будь она темной или светлой. И концом их становился не новый круг бессмысленного бега, а эпичная, практически под фанфары, смерть. На самом деле это очень страшно. Потому, что во всем этом многостраничном поиске смысла существования, ответ, найденный автором, только один – война. Активная или шпионская, революция или восстание. Только в условиях существования в мире явной дихотомии "свой" – "враг" появляется значимость жизни. И пока в массе своей человечество не найдет смысла и величия в обыденной мирной жизни, нас будут сотрясать войны, революции, протесты и конфликты.

С.R.
Пожалуй, психоделическая обложка для этого романа – это слишком просто и неинтересно.
А вот это интересные варианты. Итальянцы увидели главное в женщине. Испанская (?) обложка взяла, пожалуй, лучший символ сути жизни молодых героев. Но лучше всего, конечно, центральная. В стиле классических альбомов психоделического рока. Отлично!