Работа Фуко ("Surveiller et punir". Paris, 1975). Начиная книгу с описания публичной казни некоего Дамьена, покушавшегося на Людовика XV (1757), а также воспроизводя распорядок дня для Парижского дома малолетних заключен ных (1838), Фуко приходит к выводу о том, что в течение менее чем века (середина 18 — первая треть 19 в.) произошло "исчезновение публичных казней с применением пыток": "за несколько десятилетий исчезло казнимое, пытаемое, расчленяемое тело, символически клеймимое в лицо или плечо, выставляемое на публичное обозрение живым или мертвым. Исчезло тело как главная мишень судебно-уголовной репрессии". В итоге, по мысли Фуко, "наказание постепенно становится наиболее скрытой частью уголовной процедуры"; "из наказания исключается театрализация страдания".
Весь мир – тюрьма, а люди в ней – актеры
Именно тюрьма, но люди в ней продолжают играть роли. По утверждению Фуко, мы все – жители современного общества – находимся в паноптикуме, подобном тому, что придумал Иеремия Бентам, разрабатывая проект идеальной тюрьмы. Автор пытается раскрыть, почему так получилось, является ли это следствием общественного договора, и вообще какую место занимает власть в современном обществе.
Это одна из тем книги. Вторая – более очевидная, Фуко рассказывает, как менялась система наказаний преступников. Почему события 18-19 веков стали переломными, почему тюрьма постепенно стала основным карательным инструментом.
Две темы, две веревочки: вьются и вьются, свиваются и вновь расходятся. Что же получается в итоге? Хочется ответить – петля, на которой должен повеситься читатель, не выдержавший многословия автора. При этом текст как раз хорошо читается, в отличие от большинства философов, Фуко пишет доступно, даже специальными терминами особо не докучает, разве что со словом «дискурс» перебарщивает, но покажите мне современного философа, который не злоупотребляет им. Проблема книги в избыточности слов в целом, слабой структурированности текста, многочисленных повторах. Из-за этого книга напоминает размазанный по тарелке джем, из которого читатель самостоятельно должен выбрать ягоды смысла, если это и есть постмодернизм в философии, то верните мне философов классической эпохи.
Писать рецензию на философское произведение достаточно сложно. У меня нет ложки (читайте - философское образование и глубокое погружение в тему), чтобы извлечь заложенный в нем смысл в обобщенном, чистом и законченном виде, но есть ножницы (способность к суждениям), чтобы рассечь текст, выделить отдельные идеи и как-то прокомментировать их.
Тюрьма без метафор
Автор не претендует на глобальное исследование системы наказаний за все время существования человеческих цивилизаций. Он берет более узко, рассматривает только европейскую историю от средних веков через коренные переломы до наших дней. В чем-то это верный подход, так как европейская модель победила, и во всем мире чувствуется ее влияние. Но автор избегает даже этого обобщения и редко выходит за пределы Франции, не то что Европы. Фуко нам говорит, что до конца 17 века преступник являлся как бы прямым противником короля, наказание должно было не просто компенсировать нанесенный урон (причем компенсировать чуть ли не буквально по принципу око за око), но и заплатить сверх за то, что преступление самим фактом свершения нанесло урон абсолютной власти монарха. Именно поэтому наказание было показательным. Если казнь, то публичная, если каторга, то с демонстрацией скованных цепями колодников. Однако, изменения в обществе, связанные с разными процессами, полностью поменяли данную картину. Философ утверждает, что общество стало гуманнее, но дело даже не в этом. Гораздо важнее, что каждый член общества стал частью общей системы. Больше нет прямого противопоставления «преступник – судья», и первый и второй являются частью единого механизма, который работает по определенным стандартизированным правилам. То есть с одной стороны наблюдается процесс индивидуализации, а с другой стандартизации. Общество через отдельные единичные случаи строит систему надзора и наказания. Опосредованным следствием является то, что наказание выходит из сферы публичности, исчезает многообразие наказаний, происходит рождение тюрьмы, как универсального средства отделить семена от плевел.
Лично мне такая точка зрения кажется достаточно идеализированной, можно согласиться с тем, что в обществе действительно происходят перемены, имеет место эволюция социума. И у меня нет причин не верить автору, что принципы наказания действительно изменились за последние пару столетий. С другой стороны, подход с точки зрения только изменения взглядов мне кажется недостаточным. Фуко мало учитывает такие факторы, как, например, психологический или, скажем, экономический. Мне показалось, автору не хватило широты охвата темы, но утверждать это категорически я бы не стал.
Еще довольно интересной мне показалась мысль, что благодаря появлению института тюрьмы, сложился новый слой общества (вот не нужно тут слово «класс», как бы не хотелось), Фуко называет его представителей делинквентами. Это люди, всерьез вовлеченные в систему преступление-тюрьма, для которых данная система является нормой и образом жизни. Интересно, что появление этой нечеткой группы происходит не только изнутри (организованная преступность и способствующие вовлечению в преступную жизнь явления), но и снаружи благодаря карающему аппарату. Спецорганам проще контролировать жизнь общества, когда все преступники учтены и организованы в некую систему, потому они не препятствуют ее формированию и в некотором роде сами являются ее частью. Не могу сказать, что эта мысль для меня стала откровением, но поводы подумать появились.
Тюрьма, как метафора
Фуко утверждает, что перемены в обществе переломного 18 века коснулись далеко не только преступного мира. Сходным образом изменилось все общественные институты, связанные с властью. Появление упомянутого выше паноптикума философ напрямую выводит из общественного договора. Если все общество имеет склонность к формированию единой системы, то неизбежно появляются те, кому общество делегирует право осуществлять надзор. Если в феодальном обществе главенствовала власть силы, то в современном обществе (условно) как раз в силу изменения общественного сознания и перемен наступает власть закона. А для закона и его представителей наиболее простым и очевидным способом контроля является создание системы, где каждый занимает строго определенное место. Фуко приводит ряд институтов и объединений, где процессы стандартизации наиболее очевидны. Школа, госпиталь, завод, армия – все эти объединения строятся по единому принципу, тому же, что и тюрьма. Ученик в школе или солдат в армии всегда находится под надзором, действует по строго определенному уставу, его жизнь подчинена определенной программе. Таким образом, индивид может отыгрывать свою роль в узко ограниченном пространстве (камере), постоянно ощущая над собой надзор, а в случае попытки выйти из системы – угрозу наказания. Фуко расширяет этот принцип еще больше и говорит, что все общество живет именно так. Как истинный философ, он не дает оценки этому явлению, не кричит о страшном мире утопии-антиутопии.
Тем сложнее с ним согласиться и не согласиться. С одной стороны – да, примеры можем видеть в повседневной жизни повсюду. С другой стороны, опять же взгляд слишком идеалистический, а причины формирования такого мира недостаточно объяснены. Есть еще один момент, который совсем не понравился мне. Фуко декларирует принцип, что общество меняется. В то же время из его книги складывается впечатление, что в какой-то момент развитие остановилось. Прошла Великая французская революция, человечество придумало демократический режим, и все – двести лет ничего не происходит. Что в девятнадцатом веке, что в двадцатом система мира-паноптикума остается неизменной с теми же методами надзора-наказания. Как-то не верится.
Подытожу: книга оказалась гораздо более неоднозначной и менее интересной, чем я ожидал. Найти в ней хорошие мысли несложно, но воды тоже хватает, к тому же есть проблемы со структурой. Прочитать можно, но однозначно рекомендовать я бы ее не стал.
Долгая тюремная прогулка - 2018. Сентябрь. Команда "Кокарды и исподнее".
Весь мир – тюрьма, а люди в ней – актеры
Именно тюрьма, но люди в ней продолжают играть роли. По утверждению Фуко, мы все – жители современного общества – находимся в паноптикуме, подобном тому, что придумал Иеремия Бентам, разрабатывая проект идеальной тюрьмы. Автор пытается раскрыть, почему так получилось, является ли это следствием общественного договора, и вообще какую место занимает власть в современном обществе.
Это одна из тем книги. Вторая – более очевидная, Фуко рассказывает, как менялась система наказаний преступников. Почему события 18-19 веков стали переломными, почему тюрьма постепенно стала основным карательным инструментом.
Две темы, две веревочки: вьются и вьются, свиваются и вновь расходятся. Что же получается в итоге? Хочется ответить – петля, на которой должен повеситься читатель, не выдержавший многословия автора. При этом текст как раз хорошо читается, в отличие от большинства философов, Фуко пишет доступно, даже специальными терминами особо не докучает, разве что со словом «дискурс» перебарщивает, но покажите мне современного философа, который не злоупотребляет им. Проблема книги в избыточности слов в целом, слабой структурированности текста, многочисленных повторах. Из-за этого книга напоминает размазанный по тарелке джем, из которого читатель самостоятельно должен выбрать ягоды смысла, если это и есть постмодернизм в философии, то верните мне философов классической эпохи.
Писать рецензию на философское произведение достаточно сложно. У меня нет ложки (читайте - философское образование и глубокое погружение в тему), чтобы извлечь заложенный в нем смысл в обобщенном, чистом и законченном виде, но есть ножницы (способность к суждениям), чтобы рассечь текст, выделить отдельные идеи и как-то прокомментировать их.
Тюрьма без метафор
Автор не претендует на глобальное исследование системы наказаний за все время существования человеческих цивилизаций. Он берет более узко, рассматривает только европейскую историю от средних веков через коренные переломы до наших дней. В чем-то это верный подход, так как европейская модель победила, и во всем мире чувствуется ее влияние. Но автор избегает даже этого обобщения и редко выходит за пределы Франции, не то что Европы. Фуко нам говорит, что до конца 17 века преступник являлся как бы прямым противником короля, наказание должно было не просто компенсировать нанесенный урон (причем компенсировать чуть ли не буквально по принципу око за око), но и заплатить сверх за то, что преступление самим фактом свершения нанесло урон абсолютной власти монарха. Именно поэтому наказание было показательным. Если казнь, то публичная, если каторга, то с демонстрацией скованных цепями колодников. Однако, изменения в обществе, связанные с разными процессами, полностью поменяли данную картину. Философ утверждает, что общество стало гуманнее, но дело даже не в этом. Гораздо важнее, что каждый член общества стал частью общей системы. Больше нет прямого противопоставления «преступник – судья», и первый и второй являются частью единого механизма, который работает по определенным стандартизированным правилам. То есть с одной стороны наблюдается процесс индивидуализации, а с другой стандартизации. Общество через отдельные единичные случаи строит систему надзора и наказания. Опосредованным следствием является то, что наказание выходит из сферы публичности, исчезает многообразие наказаний, происходит рождение тюрьмы, как универсального средства отделить семена от плевел.
Лично мне такая точка зрения кажется достаточно идеализированной, можно согласиться с тем, что в обществе действительно происходят перемены, имеет место эволюция социума. И у меня нет причин не верить автору, что принципы наказания действительно изменились за последние пару столетий. С другой стороны, подход с точки зрения только изменения взглядов мне кажется недостаточным. Фуко мало учитывает такие факторы, как, например, психологический или, скажем, экономический. Мне показалось, автору не хватило широты охвата темы, но утверждать это категорически я бы не стал.
Еще довольно интересной мне показалась мысль, что благодаря появлению института тюрьмы, сложился новый слой общества (вот не нужно тут слово «класс», как бы не хотелось), Фуко называет его представителей делинквентами. Это люди, всерьез вовлеченные в систему преступление-тюрьма, для которых данная система является нормой и образом жизни. Интересно, что появление этой нечеткой группы происходит не только изнутри (организованная преступность и способствующие вовлечению в преступную жизнь явления), но и снаружи благодаря карающему аппарату. Спецорганам проще контролировать жизнь общества, когда все преступники учтены и организованы в некую систему, потому они не препятствуют ее формированию и в некотором роде сами являются ее частью. Не могу сказать, что эта мысль для меня стала откровением, но поводы подумать появились.
Тюрьма, как метафора
Фуко утверждает, что перемены в обществе переломного 18 века коснулись далеко не только преступного мира. Сходным образом изменилось все общественные институты, связанные с властью. Появление упомянутого выше паноптикума философ напрямую выводит из общественного договора. Если все общество имеет склонность к формированию единой системы, то неизбежно появляются те, кому общество делегирует право осуществлять надзор. Если в феодальном обществе главенствовала власть силы, то в современном обществе (условно) как раз в силу изменения общественного сознания и перемен наступает власть закона. А для закона и его представителей наиболее простым и очевидным способом контроля является создание системы, где каждый занимает строго определенное место. Фуко приводит ряд институтов и объединений, где процессы стандартизации наиболее очевидны. Школа, госпиталь, завод, армия – все эти объединения строятся по единому принципу, тому же, что и тюрьма. Ученик в школе или солдат в армии всегда находится под надзором, действует по строго определенному уставу, его жизнь подчинена определенной программе. Таким образом, индивид может отыгрывать свою роль в узко ограниченном пространстве (камере), постоянно ощущая над собой надзор, а в случае попытки выйти из системы – угрозу наказания. Фуко расширяет этот принцип еще больше и говорит, что все общество живет именно так. Как истинный философ, он не дает оценки этому явлению, не кричит о страшном мире утопии-антиутопии.
Тем сложнее с ним согласиться и не согласиться. С одной стороны – да, примеры можем видеть в повседневной жизни повсюду. С другой стороны, опять же взгляд слишком идеалистический, а причины формирования такого мира недостаточно объяснены. Есть еще один момент, который совсем не понравился мне. Фуко декларирует принцип, что общество меняется. В то же время из его книги складывается впечатление, что в какой-то момент развитие остановилось. Прошла Великая французская революция, человечество придумало демократический режим, и все – двести лет ничего не происходит. Что в девятнадцатом веке, что в двадцатом система мира-паноптикума остается неизменной с теми же методами надзора-наказания. Как-то не верится.
Подытожу: книга оказалась гораздо более неоднозначной и менее интересной, чем я ожидал. Найти в ней хорошие мысли несложно, но воды тоже хватает, к тому же есть проблемы со структурой. Прочитать можно, но однозначно рекомендовать я бы ее не стал.
Долгая тюремная прогулка - 2018. Сентябрь. Команда "Кокарды и исподнее".
Надзираем и наказываем
На примере Франции Мишель Фуко пытается понять, почему сегодняшнее правосудие и его методы наказания выглядят так, как они выглядит. У системы наказания, о которой он говорил, было несколько важных составляющих, которые придавали наказанию смысл.
Вы узнаете в частности, для чего были необходимы смертные казни, почему в них важен элемент публичности. Здесь ритуалы приобретают особый смысл, они напоминают нам, что наказание - это не только возмездие, но и демонстрация силы (и акт коммуникации между государством и обществом). Именно поэтому Серсею не только лишили власти, но и остригли, раздели и провели по городу определённым маршрутом (разработанным специально для таких случаев).
Пытка - точно также неотъемлемый ритуал не только для получения информации (уже до XVIII века понимали, что информации, добытой пыткам нельзя доверять безоглядно), но и для очищения и напоминания о том, что общественный договор - есть благо.
Народ - также необходимая составляющая публичной казни и пыток, в какой-то то мере его соучастие легитимизирует процесс, и в то же время тайная казнь попросту не имеет смысла. Даже если все о ней знают, она в таком случае не выполняет своего назначения. Здесь я подумала о советских репрессиях, где расправы происходили в основном тайно, и подозреваю, что лишь малая часть этих преступлений была задокументирована. В частности Кэтрин Мерридейл высказалась об этом следующим образом:
В конце концов, публичные казни передают некоторое ощущение человеческой драмы, и всегда сохраняется возможность, что жертва встретится взглядом с человеком из толпы или даже со своим палачом, и все это в присутствии множества зевак. Даже с повязкой на глазах жертва, пока еще жива, остается человеком, мужчиной или женщиной. Подпольные расстрелы, при которых заключенных убивают в подвалах или посреди поля, превращают людей в ничто, раз их жизни даже не заслуживают того, чтобы их отнимали публично.
В XVIII-XIX столетии ситуация драматически меняется, и народ все чаще отождествляет себя с жертвой казни. Народ начинает тщательно следить за процессом, при чем не только за тем, не слишком ли жесток палач, но и не слишком ли тот мягкосердечен. Случаются беспорядки, народ активно вмешивается в процесс, если подозревает обман.
Назревающие перемены у меня лично ассоциируются с деятельностью гуманистов, в частности Вольтера, но Фуко отрицает гуманизацию и утверждает, что не гуманизм, а рациональная экономия тому причиной. Государство, говорит он, стремится не наказывать меньше, но наказывать лучше:
«...Может быть, наказывать менее строго, но для того чтобы наказывать более равно, универсально и неизбежно; глубже внедрить власть наказывать в тело общества».
Поскольку первейшей целью он видит внедрение концепции наказания в умы граждан, то он пересматривает концепцию «великого преступления» именно с этой точки зрения. " «Великому преступлению» полагается «великое наказание», а такого у нас не имеется. Из соображений экономичности нет смысла наказывать великие преступления. Подобрать соответствующее наказание невозможно, возместить ущерб пострадавшим тоже, повторить его кто-то вряд ли захочет. С этой точки зрения есть смысл жестоко наказать за кражу, но не за геноцид целого народа (условно, геноцид - это мой собственный пример «великого преступления», более удачного в голову не пришло). Цель не наказать ради наказания, поэтому наказание не обязательно должно соответствовать преступлению.
Так постепенно Франция приходит к идее, что важно не столько продемонстрировать свое право наказывать, сколько избежать повторения преступления. С этой позиции философ Беккариа утверждает, что рабство лучше смерти, поскольку оно «имеет минимальное воздействие на преступника, и максимальное для остальных» что, конечно, спорное утверждение, но логика понятна: пусть наказание будет не столько страшным, сколько будет казаться таковым.
Несмотря на то, что система наказаний постоянно медленно менялась, основной принцип оставался прежним: создать неразрывную связь между преступлением и наказанием, чтобы при мысли о преступлении всегда сопутствовала мысль о наказании. Тогда наказание уже не будет казаться произволом власть имущих, оно станет в «природе вещей», а не «насилием человека над человеком». Идеальное же наказание должно отражать преступление, за которое оно карает.
Здесь я, пожалуй, прервусь, чтобы вам тоже было что почитать на случай, если вы решитесь. Все-таки эта работа достаточно сложная, предназначена для вдумчивого чтения, и, возможно, как и мне напомнит вам о студенческих временах. Скажу, что потом автор будет много говорить об эволюции тюрем. Наверное, вы не знаете, но тюремное заключение сравнительно недавно стало использоваться в качестве наказания. Для затравки подумайте на досуге над вопросом, который задает Фуко:
Удивительно ли, что тюрьмы похожи на заводы, школы, казармы и больницы, которые похожи на тюрьмы?
Крутой маршрут
Современные философы – это подобие международной банды цыган-конокрадов, которые при любой возможности с гиканьем угоняют в темноту последние остатки простоты и здравого смысла.
В.О. Пелевин, "Македонская критика французской мысли", 2003
Очень мощная книга. Ерничество Пелевина заставляет со скепсисом относится к творческому наследию галльских любомудров, да и в целом стереотип ставит необходимость и осмысленность французских философов примерно на уровень британских ученых (и неудавшаяся когда-то попытка почитать Альтюссера добавляет сомнений). Однако постоянные ссылки на Фуко в западных, а порой и отечественных академических книгах по истории вынудили меня попробовать на вкус сей труд.
Не знаю, таков ли Фуко в других книгах, но этот опыт был крайне интересным и, смею надеяться, полезным. Автор ставит задачу рассказать о становлении тюрьмы (и в узком, и в широком понимании) как института, и делает он это блестяще, глубоко и насыщено, пусть порой в некоторой степени велеречиво. И, главное, делает он это изящно.
Думаю, что меня больше всего впечатлила не игра диалектическими переходами, а твердая экономическая основа книги. Если вывести за скобки вальяжность, легкий эпатаж публики и некоторую самоуверенность автора, то книгу можно принять за добротный марксистский труд по истории общественных институтов. По большому счету, Фуко рассказывает нам, что при переходе от феодализма к капитализму изменилась сама природа наказания, изменив и связанные с эти формы общественного взаимодействия.
При старом порядке король должен был показать, что преступник попрал установленные королем законы, т.е. так или иначе пошел против самого короля. Отсюда жестокость законов, отсюда показательные казни, которые вместе с тем так ужасны еще и потому, что административный аппарат мал, проникновение его в массы крайне ограничено, поэтому время от времени надо демонстрировать силу. Отсюда эти четвертования, с разрыванием людей лошадьми, колесование, заливание расплавленных металлов в раны, нанесенные щипцами палача. И многое, многое другое. Фуко также аккуратно намекает, что так жестоко кромсали потому, что казнили в основном тех, кто был не встроен в феодальную лестницу или же пытался ее уничтожить, поэтому для феодализма такой человек бесполезен (при капитализме стали действовать более эффективно, можно сначала выжать из преступника рабочую силу на каторге или еще где). Такое вот сверхнасилие для демонстрации абсолютной власти короля (а так как власть была довольно ограниченной по факту, то и сверхнасилие было спорадическим).
Фуко отмечает, что заметной чертой таких казней были частые попытки народа помешать их провести. Солдаты стояли спина к спине в две шеренги – одна лицом к эшафоту, вторая к толпе, для пресечения бунта в защиту казнимых. Народ часто ощущал классовую солидарность с осужденными, ведь при старом порядке почти все так или иначе вели противозаконную деятельность, ведь королевские указы запрещали почти все. В том числе при капитализме казни спрятали, чтобы не провоцировать народ. А кроме этого буржуазия стала наводить тотальный контроль, частично легализуя ранее противозаконное, частично меняя расклад сил (вернемся к этому позже).
Автор говорит нам, что переход власти к буржуазии существенно изменил всю область наказания. Буржуазия, с одной стороны, видела, что жуткие казни волнуют народ и не дают требуемого эффекта усмирения. С другой стороны, контролировать низы все же надо. Химера равного и общего законодательства быстро разбилась о реальность, по крайней мере Фуко считает создание арбитражного суда, т.е. суда по экономическим преступлениям, явным показателем того, что новая элита почти мгновенно вывела все основные свои правонарушения за рамки уголовного законодательства, оставив в области последнего только наказания для низов.
Средством же дисциплинирования низов после того, как исчез суверен, который мог восстанавливать свою попранную преступлениями честь расчленением преступников, стала тюрьма. До конца XVIII века тюрьма не была наказанием, только средством контролировать обвиняемых до вынесения приговора. С появлением же капитализма на мировой арене тюрьма внезапно становится главным способом борьбы с преступностью, той жертвой, что homo economicus вынужден принести, чтобы загладить вину перед обществом (потерянные годы для кропотливого труда). Но и это еще не все, почти сразу декларируемые цели введения института тюрьмы вошли в противоречие с результатами – вместо искоренения преступности тюрьма стала ее порождать, делать преступников профессионалами, ведь именно в тюрьмах преступники набирались опыта и становились рецидивистами.
Почему столь неэффективный на вид институт не только не был изменен машиной буржуазного государства за двести лет? Почему именно тюрьма стала единственной, по сути, формой наказания? Фуко берется утверждать, что, несмотря на декларации, цель тюрьмы для буржуазии с самого начала была иной – сделать преступность непривлекательной для низов, разрушить солидарность низов и преступников, существовавшую при старом порядке, исключить преступление из арсенала классовой борьбы, просто физически убрать буйных из среды городских бедных. А после того, как это удалось, буржуазия пыталась всячески подвести под эту гребенку любых рабочих активистов, любых профсоюзников, называя их преступниками. Кроме этого, люди прошедшие тюрьму, встраиваются в машину полицейского контроля, становясь в том числе и осведомителями, позволяя контролю проникнуть в массы, в отличие от старого пордяка.
Фуко также говорит, что вся пенитенциарная система существует совершенно независимо от судов, возникнув как реализация просвещенческой утопии о полном контроле. Паноптикум Бентама (если я верно помню, о нем интересно писал и Скотт в «Seeing like a state» ) был почти реализован в этой системе, а потом так или иначе распространился на больницы и школы. Здесь Фуко становится актуальным и, поэтому, стремительно теряет почву под ногами, начиная усиленно намекать, что постепенно весь наш мир стал одной прозрачной для некоего наблюдателя (государства?) тюрьмой. Oh, wait…
Книга не только интересно написана, но и интересно скомпонована. Описания казней, рассказы о колоннах колодников, скованных одной цепью и идущих по этапу, жутковатые суды и воплощенные проекты тюрем и детских приютов, уставы школ и военных училищ – жуткий мир поиска и установления контроля над душой человека. И хотя автор специально в начале оговаривает, что речь пойдет только о французском опыте, однако частота ссылок в книгах по истории других стран как бы намекает нам, что удалось ему в обобщениях выйти и за пределы национальных границ.
Говорят, не суди книгу по обложке! В моем случае можно добавить: ну прочитай хотя бы тэги. Нет, не то, чтобы мне не понравилось, просто я ожидала я чего-то совсем другого. Я ждала некоего экскурса в историю относительно каждого слова из названия, преступление и наказание в красках. Краска появилась лишь на обложке, она заливает половину лица бедного позирующего мужчины.
Начало было многообещающим: автор рассказывал с чего же началось наказание, как таковое: сначала оно носило поучительный характер, когда на пытки и казни сгонялся весь город, чтобы все видели ка карают людей за самые различные преступления. Каждому преступлению - свое наказание. Затем приходят к тому, что казнь и многочасовые пытки могут не сколько поучить народ, сколько создать нового героя, заставить этот народ сочувствовать, надзиратели постепенно переходят к менее болезненным как физически, так и морально, наказаниям. В итоге мерилом всех наказаний становится содержание заключенных в тюрьмах, как и действует до сих пор, будь то домашний арест с подпиской о невыезде, и до одиночной камеры смертников в одном из штатов со смертной казнью.
Поясню, это была интереснейшая часть книги, ибо со следующей страницы начинается раздел Дисциплина. Он был не менее интересен, никогда не читала ничего подобного о том, как вымуштровать солдат, но... зачем? Я тут про пытки читаю или где? А тут пару десятков страниц о том, как в армии важна дисциплина, дальше лучше, переходим к дисциплине на заводе, в учебных заведениях. Вот из устава одной мануфактуры (цитата не точная): Если сотрудник отсутствует на рабочем месте более пяти минут, не известив об этом начальника, ставится пол-дня прогула. Вот как, граждане, надо дисциплину улучшать, а не пикалки на входе ставить. Правда, пришлось бы нанимать новую штатную единицу: приемщик объяснительных, или как-то так...
Ближе к финалу, автор описывает еще один интересный эффект, который давно меня возмущает. Этот замкнутый круг, когда заключенный, отбывший свое наказание становится свободным человеком. У него есть ряд ограничений: он должен отмечаться у своего надзирателя, не должен переезжать. И вот, возвращается он в большую жизнь, немало от нее отстав (помните того чувака из Зеленой мили, который повесился, когда его выпустили?), но он не может, даже если хочет выйти из колеса. На старую работу его не возьмут, новую тоже не предлагают. Все его знают и относятся к нему, как к чумному. Как начать новую жизнь, если не хватает средств даже на пожрать? А сворую-ка я вон ту булку хлеба. И понеслось. И так, пять лет за украденную булку хлеба превращаются в 19 лет каторги (привет, Жан Вальжан).
Что ж, книга, написанная практически 40 лет назад, не потеряла своей актуальности. Хорошо ли это? Не уверена, это значит, что в этом плане, система наказания не получила каких-либо изменений за достаточно длительный срок, нельзя сравнивать скорость прогресса прошлых веков и нынешнего, в новом тысячелетии все изменения происходят практически мгновенно. До прочтения этого труда, у меня порой возникали мысли, типа: вот вернули бы средневековые казни, чтобы современные преступники, поняли, что не отделаются простой отсидкой с хорошим поведением. А потом понимаешь, что попадут под это только те, кто не настолько и виноват, те же , кто заслуживает подобного - отделаются легким испугом, как и всегда. Для прогнившей системы поздно придумывать наказания. Нужно ее искоренять и создавать новую систему. То, что мертво, умереть не может.
Равняйсь, смирно
Я мялку вынимаю
И начинаю мять.
Кого не понимаю —
Не надо понимать.
А то если подумаешь,
И что-нибудь поймешь —
Не только мялку вытащишь,
А схватишься за нож.
Олег Григорьев
Это не книга-манифест, призванная открыть нам глаза, что мы все живём под дисциплинарным колпаком и все наши социальные телодвижения — это отработанный стук каблуков на плацу. Фуко рассматривает параллельно тюрьму как учреждение и Тюрьму как метод структуризации, налаживания и калибрования сложного механизма под названием «общество».
Поскольку в понимании Фуко общество развивается не линейно, а скачкообразно, он не выводит общего чёткого плана развития надзирающей системы через эволюцию техник наказания. Скорее, он рассматривает умозрительную теорию о развитии, основываясь на европоцентрическом историзме систем дисциплинарных взысканий. Как по мне, это верно – связывать методы воздействия на человеческого тело через призму разных временных периодов и разных социальных институтов. Ограничение его выборки Европой (преимущественно Францией) и новым-новейшим временем может объясняться тем, что для работы Фуко и не требуется большая территориальная и временная база, потому что суть его исследования — не выстраивание хронологического развития тюрьмы как таковой, а вычленение основных причин, вызвавших переориентирование с «наказания тела» на «наказание духа». Он демонстрирует, что дисциплинарный институт под обозначением тюрьмы не сильно разнится со школой, университетом или армией. Все эти — социальные институты, сформировавшиеся на базе конкретных социальных преобразований: смена правительственной структуры, внедрение более сложной иерархии, понимание необходимости поиска более эргономичных и практичных условий развития индивида и т.д.
Фуко опровергает положение, что тюрьма как способ наказания и замена смертной казни с пытками — это исключительное достижение либеральных реформ на базе гуманизма, и даёт читателю наблюдать, какими поступательными скачками видоизменялась пеницентарная система. Её изменения базируются на многих факторах от самой эпохи до иерархии правительственной системы, а не исключительно на воле реформаторов, потому что это куда более глубокий механизм. Тюрьма — это обобщающее название тех социальных методик воздействия на человека, которые сформировались в результате социального развития, она не могла не появиться.
Фуко разворачивает ретроспективу деконструкции тела как обособленного от мира явления, обладающего свободами, и претворение его в функциональное социальное тело, наделённое обязанности, потому как для «высшего блага» результат выполнения его прямых и непрямых обязанностей важнее, чем соблюдение его свобод. Модифицирование тела через жёсткую дисциплину и подспудный контроль в отлаженную единицу общественного механизма, приносящую максимальную выгоду при минимальной вероятности технического сбоя. Армейская муштра тому пример.
Превращение человека в механизм происходит посредством насаждения программных установок поведения, чему на пользу идёт «тюремная» система организации жизни – территориальная изолированность стенками камеры (кабинета, отсека стола), распорядок, внутренний свод правил с системой взысканий (некошерное место у параши и ложка с просверленной дыркой; денежный штраф и выволочка на ковре начальника) и поощрений (сигареты, сахар, деньги; твоё улыбающееся лицо на стенке сотрудников месяца и премия в кармашке), совмещение времени работы полезных единиц, контроль над этим временем, разделение времени на полезное и праздное, таким образом, время человека подвергается обработке так же, как и сам человек, он претерпевает слияние своего физического тела с функциями, которое это физическое тело выполняет в отведённое время. Человек = функция.
Подобное слияние сил требует чёткой структуры командования, о чём говорит Фуко. Следовательно, «командующее» и «направляющее» звенья не выступают навершием пирамиды, с которого указюльки раздают, размахивая царским назначением и золотыми пряжками на щиколотках, а становятся лишь очередной единицой этого дисциплинарного механизма. С натяжкой можно вывести, что надзиратель в тюрьме, преподаватель в школе и старший офицер в армии повязаны дисциплинарными опутенками ничуть не меньше своих подопечных, просто в иных плоскостях.
Дисциплинарная муштра – это не инструмент жёсткого ограничения человеческой воли, это метод, техника, направленная на преумножение потенциальной пользы человека и максимальное её использование, вышколенное социальное тело проще выдоить досуха, чем расхлябанного дикаря, потому что дикарь знать не знает, чё от него требуют и зачем суют в руки карандаш.
Система «поощрения — наказания» — это та же дрессура, только вид сбоку. В идеализированной модели человеческого функционирования Фуко, вся жизнь человека как тела социального превращается в отрабатывании кинологических методов дрессуры на собеседнике, подчинённом, осужденном и т.д., пока кто-то другой дрессирует тебя.
Вся эта описываемая Фуко система контролирования социального тела направлена на бинарное разделение и клеймение индивидов, на обнаружение их в общественной чашке петри, выдёргивание, каталогизирование, переучивание и вбрасывание обратно, потому что дисциплинарные взыскания — необходимое условие для сосуществования групп людей, и без этого никуда. Вестготская правда шестого века предподносила себя как свод законов, включающих в себя обязательные наказания за преступления, потому что только так можно обеспечить функционирование общества. Даже если ты гроза Европы с клёвой шаблюкой, рубящий людей в капусту, будь добр получить по шапке, если слишком выбьешься из прописанной поведенческой структуры.
Противников яростного манифестирования дисциплины как основы общества хочу утешить, что через пару лет после публикации Фуко, в своих размышлениях о происхождении либерального государства, признал, что переоценил дисциплинарную власть как инструмент воздействия, добавляя к вокабуляру господствующей верхушки, которая правит балом, ещё макровласть и микровласть. Если кто-то считает «Историю тюрьмы» (в оригинале Тюрьма с большой буквы, сохрани её в переводе – легче было бы не строить иллюзии на предмет содержания книги) слишком ограниченной и недостаточно исчерпывающей, неподходящей для объяснения социальных взаимосвязей, можно ознакомиться с работой «Безопасность, территория, население», с микро- и макровластью, сфера влияния которых тонкой плёнкой распространена куда шире и глубже, чем простая дисциплина-механизм или дисциплина-муштра.
Вечер в хату, посоны.
ДП '17
ОПГ Знак Четырёх
Однако современному уголовному правосудию свойственна одна странность: оно включает в себя многочисленные внесудебные элементы не для того, чтобы юридически их квалифицировать и постепенно интегрировать во власть наказывать в точном смысле слова; но, напротив, для того чтобы заставить их функционировать в рамках уголовно-судебного процесса в качестве внесудебных элементов; для того чтобы помешать судебной процедуре быть просто правовым наказанием; для того чтобы отвести от судьи обвинение в том, что он занимается исключительно и просто тем, что карает: "Конечно, мы выносим приговор, но он определяется самим преступлением. Вы прекрасно понимаете, что мы рассматриваем его как способ излечения преступника. Мы наказываем преступника, но тем самым говорим, что хотим добиться его исцеления". Сегодня уголовное правосудие функционирует и обосновывает себя посредством вечной отсылки к иному, нежели оно само, посредством непрестанно возобновляемого включения себя во внесудебные системы. Оно обречено на самообоснование посредством знания.
Что такое пытка? "Телесное наказание, болезненное, более или менее ужасное, – говорит Жокур и добавляет: – Мера варварства и жестокости того, что измышляет человеческое воображение, – феномен непостижимый". Может быть, и непостижимый, но уж никак не беспорядочный и не примитивный. Пытка есть некая техника, и не следует видеть в ней предельное выражение беззаконной ярости. Наказание считается пыткой, если удовлетворяет трем основным критериям. Прежде всего, оно должно вызывать определенную степень страдания, которую можно точно измерить или по крайней мере вычислить, сравнить и сопоставить с другими. Смерть является пыткой, если представляет собой не просто отнятие права на жизнь, а ситуацию и завершение рассчитанной градации боли: от обезглавливания (которое сводит все страдания к единственному жесту и единому мигу, – нулевая степень пытки), через повешение, сожжение и колесование, продлевающие агонию, до четвертования, доводящего страдание почти до бесконечности; смерть-пытка есть искусство поддерживать жизнь в страдании, подразделяя ее на "тысячу смертей" и добиваясь, до наступления смерти, "the most exquisite agonies".
Карательная казнь с применением пыток не исчерпывает всех телесных наказаний: она представляет собой дифференцированное причинение страдания, организованный ритуал клеймения жертв и выражение карающей власти, – а не озлобление правосудия, которое, забывая свои принципы, карает без удержу. В "чрезмерности" пытки заложена целая экономия власти.
Казнимое тело прежде всего вписывается в судебный церемониал, призванный произвести, вывести на всеобщее обозрение истину преступления.
...публичная казнь исполняет юридическо-поли-тическую функцию. Она – церемониал, посредством которого восстанавливается на миг нарушенная власть суверена. Восстанавливается путем проявления ее во всем ее блеске. Публичная казнь, сколь бы поспешной и повседневной она ни была, относится к целому ряду пышных ритуалов, восстанавливающих власть после ее временного упадка (таких, как коронация, въезд монарха в покоренный город, усмирение взбунтовавшихся подданных); вслед за преступлением, унизившим суверена, казнь развертывает перед всеми его непобедимую мощь. Ее цель – не столько восстановить равновесие, сколько ввести в игру как ее кульминационный момент асимметрию между подданным, осмелившимся нарушить закон, и всемогущим государем, демонстрирующим свою силу...
Но в эпоху Просвещения человек противопоставляется варварской жестокости публичных казней отнюдь не как тема положительного знания, а как законный предел: законная граница власти карать. Не та, что должна быть достигнута, чтобы преобразовать его, но та, что должна остаться неприкосновенной, чтобы сохранить уважение к нему. Noli me tangere*. «Человек», на которого указывают реформаторы в противовес деспотизму эшафота, становится также человеком-мерой: не вещей, но власти.