Здесь живу только я

Ах, если бы Лёва был в январе не занят! Он бы впитал в себя все строчки, полустрочия, запятые и многозначительные паузы из «Здесь живу только я» и всяко понял бы больше, чем я, не вскормленная сызмальства болотистой сиськой Петрограда. А мне куда со своим калашным рылом? Наговорю банальностей. Ах, если бы только Лёва…

Если бы Лёва не был занят, то он мог бы удивиться тому факту, что эту книгу написал коренной петербуржец (впрочем, это утверждение самого автора, а кто знает, какая вообще бездна порождает поэтов, одна моя знакомая всем свистела в уши, что на самом деле она родилась не 5 мая, а 20 апреля, потому что не хотела быть Тельцом). Потому что представления автора об этом полумифическом городе каким-то удивительным образом очень пошлы, как у тринадцатилетней девочки, которая писяет кипяточком и закатывает глаза от одного только упоминания названия города, потому что там же богема, призраки и культура, а вот тут ещё культура и маргиналы, конечно, но это хорошо, если только они на другой стороне улицы. Образ города от Александра не столько нездоров, сколько лубочен. Где-то на границе Ленинградской области каждого приезжего лично встречает Михаил Боярский с бутылкой портвешка и хабариком в зубах, задорно хрипит: «Тысяча чертей», а потом ведёт приезжего навстречу странным полуснящимся приключениям. Тринадцатилетней девочке из какого-нибудь Мухозажопинска я такое, так и быть, прощаю, как прощаю иностранцам махровое представление о том, что я каждый день, добираясь на работу в хоровод, вынуждена надевать ушанку, натягивать каравай, запрягать медведя в балалайку и скакать по снежным просторам даже летом, размахивая бутылкой водки и автоматом (и то и другое в руках — почато). Пелевину не прощаю и не верю. Кто видел суровых северных пальмирцев, тот знает, что они гордятся своим городом и любят его, но не напоказ, лишь немного смотрят на остальных свысока, дескать вот что у нас тут есть, да дожди, да туманы, да тоска и хандра, но что поделать, из страдания и превозмогания рождается изысканность. Петербуржцы не теребонькают на свою этнохорономическую принадлежность, как понаехавшие, которые часто вдруг становятся географическим аналогом веганов из анекдотов. Привет, я Вася, кстати, я живу в Петербурге, нет, дождь и тлен мне нравятся, что ты какой нервный, это всё от солнца. Но Лёва молчит.

Если бы Лёва не был занят, то он мог изрядно удивиться тому, что автор не постарался хоть мало-мальски вдохнуть жизнь в сюжет и схалтурил, слепив в один комок все штампы, которые из какого-то коллективного бессознательного подвала безвкусицы появляются у каждого второго начинающего автора фантастических рассказов. Сны, алкоголь, котики, символы вроде пыли и метро, над разгадкой которой вообще не надо биться, потому что это всё самое простое из вздыхательных и томных бездарных стихотворных образов, которыми можно пленить сердце всё той же тринадцатилетней девочки, которая каким-то непостижимым образом становится главной героиней этого отзыва. Раньше была любовь и кровь, читатель ждёт уж рифмы роза, теперь зеркала, фантомы, параллельные реальности, бытовая магия и притча уровня Коэльо, главное, чтобы в ней были котики и лицо посерьёзнее. Если же изъять из текста форму, вырвать плохо пропечённую притчу, которая блестящей ленточкой прикрывает неровно подогнанные срезы, то в сюжете останется банальнейшая история, которая не заслуживает целого романа или повести. Так, второсортный рассказ, который искусственно раздули до большего объёма (тут представляется жаба, которую надувают соломинкой через задницу, о нет, образ, уходи, спасайся). Притча о красноармейце Петре и Ильиче так много обсуждается, как будто это что-то самостоятельное, хотя из каждой щели сквозят уже знакомые нам авторы от Хармса до Масодова. Вторичной же декоративной истории не хватает не только собственной кровушки в жилах, но и внятного объяснения: а зачем она. Ну есть, ну, кому-то кажется, что красиво (гадская девочка, да что же ты делаешь, проваливай уже обратно!), но если убрать — то текст ничего не потеряет, только лишняя мишура: ни дополнение, ни объяснение, ни внятная параллель, а просто потому что могу и буду и слегка подходит тематически. Я поэт, я так вижу. Лучшее объяснение, и оно удовлетворило бы меня, читай я поэтическое произведение, но в прозе не отбрехаешься, в прозе нужно ещё хоть что-то помимо кружев и полуобморочных образов парочки героев. Жалко, что уста Лёвы сковала изморозь.

Если бы Лёва не был занят, то он мог бы сказать, что форма тоже не выдерживает никакой критики. В романе есть красивые моменты — и было бы удивительно, если бы у поэта их не было, но куда чаще они не пришей козе баян. Большую же часть времени это натужное и кряхтящее выдавливание из себя сравнений, образов и метафор на несколько строчек, чтобы только показать, а я ещё вот так могу и вот так, ну мам, смотри, что ты отвернулась, плачешь и выдираешь из паспорта страничку «Дети»? Такое ощущение, что Пелевин бесконечно любуется своим словотворчеством и не может наглядеться, и так его крутит, и эдак, а особенно красивые и хлесткие фразы (по субъективному мнению, конечно же) ещё и отделяет абзацами, чтобы уж точно никто не прошёл мимо, заметили, впечаталось. Поэтому к концу романа становится гораздо проще дышать, потому что автору надоело, или он устал, или он не выдержал заданного темпа, но как только появился экшен и почёсывания жопы со всеми прилагающимися размышлениями перестали занимать по четыре страницы, а изрядно сократились, так и роман стало читать проще и приятнее, а местами даже интереснее. О Лёва, почему ты не сказал ни слова?

Если бы Лёва не был занят, то он, вероятно, осудил бы ужасающее чувство юмора автора. Без него было бы гораздо лучше, как только в романе появляются неуклюжие попытки пошутить, то становится неловко. Так бывает стыдно за другого человека, например, за какого-нибудь алкаша, который на поминках говорит тост «за счастливых молодых», и ты вроде никак к этой ситуации не причастен, но всё равно мучаешься от неловкости за другого. Безруков и Михалков ещё ладно, тут можно отбрехаться, что каламбур — это низшая ступень искусства жонглирования словами и юмора, поэтому поэт её просто презрел и просрал не стал заморачиваться, но ирония про говноперфоманс просто ужасна. Это же избиение лежачего, шутки за триста, как заявить огромный стендап и шутить про то, что Почта России медленная, а чиновники крадут. Даже гиперболизированность этой шутки её не спасает. Лёва, я немного понимаю, почему ты недоступен в этом месяце.

Если бы Лёва не был занят, то он бы мог предположить, что лучше всего автору удалось название. «Здесь живу только я» — и действительно, в тексте романа только один человек, причём это не персонаж или образ, а автор-автор-автор, только один цвет, только собственный запах. Автор распадается сразу на несколько образов: тот, кто он есть, тот, кем он хотел бы быть, тот, кем он мог бы стать, но всё это просто весёлая самодрочка своего эго, а не кропотливая работа над персонажами. Тонкие длинные пальцы, тёплый клетчатый плед, котики — да кто ж не любит котиков, зассанные подъезды, падающие небеса и герои, которые дублируют друг друга, распадаются многоглавой химерой и собираются снова в одного и того же лирического героя. Танцуй и ликуй, тринадцатилетняя девочка, ты победила, он весь твой. При этом автор не махровый идиот, хоть на этом спасибо, поэтому иногда очухивается в чаде самоупоения и пытается стыдливо прикрыться тазиком самоиронии. Типа я чувствую мир тоньше, чем другие, ну зае...аться я сам себя припечатал, теперь-то я в домике, если будете бочку катить на мою тонкую натуру, так я уже сам себя в этом плане пропесочил, хахаха, вот я ловкач. Подобное кокетство, впрочем, имеет обратный эффект и начинает казаться, что автор панически боится собственной заурядности, поэтому и громоздит одно на другое, не имея первоначально действительно внутренней потребности писать роман и не очень-то представляя, вокруг какого хребта или стержня его строить. Будь что будет. Печалился бы Лёва по этому поводу или нет?

Если бы Лёва не был занят, то он сказал бы, что сложно понять, для кого написан этот роман (тринадцатилетние гусары, молчать!), потому что это какой-то бесконечный акт аутотерапии самого автора. С другой стороны, люди любят рыться в бельишке других, читать личные вещи, даже если очень скучные. В романе поднимается тема самоидентификации, то есть это всё-таки не супчик из топора, но она жидковата для целого романа и, вот честно, совершенно не хочется отчищать месседж от этих пустых словесных и образных трюков. Я бы сделала финт ушами и спряталась в глубины подсознания, как все петербуржцы романа, ушла в метро, преисподнюю с болотными испарениями и хтоническими чудовищами. Уж лучше там, чем барахтаться беспомощно на поверхности, не зная, куда тебя несёт. Хорошо, что Лёва читал этот роман, а не я.

Ах, Лёва! Прости меня! Я собиралась написать отзыв вместо тебя, но и тут меня опередили. Собственный кот Александра Пелевина уже сделал всё за нас с тобой в его Инстаграме, а нам остаётся только согласно кивнуть. Вместо тысячи слов…

Голова Ленина в несуществующем Питере

Блин мне нравятся произведения обоих Пелевиных, они чем-то похожи... "Здесь живу только я" вторая прочитанная мной книга автора... Сюрреалистический роман, я бы даже сказал работа в духе магического реализма... Я поставил 5, даже с учетом того что роман у автора дебютный... Мрачновато конечно, представляется блуждание героев в готическом мраке хтонических образов, да и еще этот Юлиан Фейх, кочующий из романа в роман ))) Пишет автор легким слогом, читается без запинок, чувствуется эрудиция и довольно широкий круг интересов писателя. С удовольствием пообщался бы с таким человеком вживую. Я буду читать и дальше, так что, Александр, +1 читатель в фанклуб

Не скажу, что я особенно слежу за литературными премиями, в том числе российскими, скорее я просматриваю номинантов по диагонали, если подвернётся случай - специально информацию не ищу. Но в этом году я поняла, что номинация на премию может действительно сослужить хорошую службу и автору, и самое главное, читателю. Если бы не номинация на Национальный Бестселлер 2019, я бы никогда не узнала, что есть такой замечательный писатель Александр Пелевин, чьи книги теперь я с удовольствием читаю и с огромным нетерпением буду ждать выхода новых романов. Ещё не закончился 2019 год, а я уже с уверенностью могу сказать, что Александр Пелевин - главное мое читательское открытие года. В его "Четверо" я влюбилась с первых страниц", а в "Здесь живу только я" с первых строк. После прочтения "Четверо" я тут же побежала покупать два предыдущих романа Пелевина, и, честно говоря, немного побаивалась, что они будут не так прекрасны как его последняя книга. С "Калиновой ямой" мне предстоит ещё разобраться, и я с нетерпением жду знакомства с этой книгой. Но роман "Здесь живу только я" не только не разочаровал, но я теперь уже сомневаюсь, какую из двух прочитанных книг назвать лучшей. Дебютный роман также прекрасен.

Я всегда очень радуюсь, когда нахожу сумасшедшие книги, в которых все сделано с таким вкусом и талантом. А ведь грань, за которой кончается искусство и начинается графомания, очень токая, но таким авторам как Виктор Пелевин (ранний), Дмитрий Липскеров, а теперь и Александр Пелевин, удается удерживаться, и порой даже балансировать на этой тонкой границе. Выше всех до сегодняшнего дня я ценила Липскерова, но сейчас ему пришлось подвинуться, так как книги Александра Пелевина - новая моя любовь. Очень надеюсь, что автора заметят и будут его раскручивать, чтобы он не дай бог не забросил это дело - писать чекнутые книги.

Сейчас, когда уже книга прочитана, я даже не знаю как бы рассказать о ней, чтобы не наспойлерить и в то же время намекнуть на истинное содержание романа. Главный герой Петр живёт в современном Петербурге, он не работает, его постоянно мучают панические атаки, у него есть кот Мюнхаузен, друг Герман и девушка Соня, которая бросила Петра ради какого-то отморозка из богемы. Однажды Герман приходит к Петру с сообщением о том, что нашел ему работу - сторожем в Музее Пыли. На самом деле это дом музей поэта Юлиана Фейха, умершего во время блокады Ленинграда. Но все экспонаты находятся под стеклянными колпаками, чтобы сохранить пыль, которая покрывает следы рук поэта. Петр, работая в музее, постепенно проникается творчеством Фейха. Но самое странное, что он ощущает дежавю, находясь среди вещей Фейха. Связь с реальностью постепенно теряется, границы размываются. Кто он - Петр? Или где Пётр? Или когда? Петр засыпает в самых неподходящих местах, мир становится зыбким, сны перемешиваются с галлюцинациями и фантазиями, просачиваясь в реальность.

Каждая глава начинается со сновидений Петра, в которых он красноармеец Петр, живущий в мире войны между красными и белыми, здесь растет волшебная Ильич-трава, а Владимир Ленин царь зверей, из слез которого вырастает Ленинград. Больше всего мне понравился сон, в котором огромная красная голова Ленина путешествует по городу, стране, земле, вселенной. Но на самом деле все сновидения очень впечатляют, я с нетерпением ждала новой главы, чтобы оказаться в Ильич-стране.

Кстати, я открыла секрет, как надо читать романы Пелевина - его книги следует читать исключительно ночью, когда мозг наиболее подготовлен воспринимать информацию не критически, а образами. Когда мозг читателя готов увидеть собственные сны, их можно подменить "снами" Александра Пелевина. И тогда книга разрастается ещё шире, и вы задумаетесь, а не снится ли вам Петр, или быть может это вы снитесь ему?

Интересно, что сам автор определил жанр романа как галлюциногенный реализм, и это название действительно очень точно характеризует книгу. Я удивляюсь, как писателю удалось написать две такие крутые и такие разные книги, которые не вписываются в рамки обычных жанров. Ведь роман "Четверо" тоже написан в новом жанре, который я не могу определить иначе как оккультный реализм (что же будет в "Калиновой яме", очень интересно).

А ведь ко всему прочему Александр Пелевин ещё и поэт. В конце книги "Здесь живу только я" приведены стихи Юлиана Фейха, того самого поэта, в музее которого работает Петр. Конечно же настоящий автор стихов - Пелевин, но читаются эти стихи действительно как будто написаны они более семидесяти лет назад, и в то же время они прекрасно вписываются к сюрреалистичную концепцию романа. Во многих стихах есть намеки и отсылки к видениям Петра (я предполагаю, что стихи всё-таки были написаны до сознания романа, и уже потом автор включил некоторые детали стихов в контекст книги). Поэтому и роман, и сборник стихов воспринимаются как единое целое произведение. Некоторые стихи мне особенно понравились. Например "Капитан и юнга". Но особенно мне хочется отметить стихотворение "Голубь". Это такой забавный, тонкий, умный привет Эдгару По и его стихотворению "Ворон". "Голубь" - это наш вариант. А "Курлык" - наш возглас "Nevermore". Очень советую прочитать это чудесное стихотворение, после которого автор ещё больше взлетел в моих глазах.

В общем, я безумно рада что обрела ещё одного любимого писателя. Круто, круто, круто! Запрыгиваю на всех подряд с требованием "Срочно читай!"

Проект LiveLib в гостях у писателя Александра Пелевина: "Здесь живу только я, но вы проходите!"

Сегодня LiveLib пришёл в гости к молодому писателю Александру Пелевину, который нам расскажет о себе и о своём дебютном романе "Здесь живу только я". Здравствуйте, Александр, расскажите немного о себе.

— Добрый вечер, Марина. Рад принять вас у себя в гостях. Очень приятно, что ваш портал уделяет такое внимание живому общению с писателями. Хотя, прежде всего, я не столько писатель, сколько поэт и в основном пишу стихи. Жить Петербурге и не писать стихов практически невозможно — город к этому очень располагает. Роман "Здесь живу только я" стал первым опытом по написанию крупного прозаического произведения, впрочем, он не настолько крупный, как вы, наверное, заметили. Я бы даже назвал его большой повестью, нежели романом.

Да, он действительно не такой уж большой и читается на одном дыхании, что только усиливает это ощущение небольшого объёма. Но, Александр, Расскажите немного о самом романе. Откуда взялось такое название и концепция для вашего романа?

— Название по ходу сюжета проясняется и не буду в интервью сразу раскрывать все карты, а то читателям будет неинтересно следить за развитием сюжета. Скажу лишь о некоторых особенностях. Пространство, в котором живёт Пётр, это личное пространство, в которое он не хочет никого пускать. Он пытается разграничить свой внутренний мир и мир внешний. Одна из основных концепций романа в том, что наше восприятия окружающего мира крайне субъективно. Пётр на самом деле видит не галлюцинации, он видит варианты мира, а потом сам оказывается частью одного из миров, если говорить образно. Петра ведёт немного маргинальное существование и это тоже ещё один способ бунтовать против действительности. Петру противна современность и современники.

Ваш роман написан в очень интересной манере. Я бы сама назвала это магическим реализмом, но это словосочетание слишком на слуху последнее время и создаёт немного неверные ожидания и ассоциации. Что бы вы сами сказали о своём стиле и манере повествования?

— Мне как-то встречалось название галлюциногенный реализм и, мне кажется, что это более верно охарактеризовало бы роман, но опять же создало бы лишние ассоциации. Герой действительно борется с галлюцинациями и до самого конца я старался выдержать интригу, чтобы постоянно у читателя возникали сомнения о том, что герой просто сумасшедший, либо же мы действительно имеем дело с магическим реализмом, с волшебством, с другими реальностями.

Когда я его читала, то почувствовала, что в этом романе есть молодость и современность. Тут есть модные тенденции из интернета, популярные мемы, что-то такое, что ваш однофамилец как-то назвал "мемокодами" для своих. Скажите, вы это специально выбрали такой формат повествования или так получилось, что вы молоды, это ваша культура и вы о ней писали?

— Знаете, я не думаю, что у меня это вышло не специально, то есть я хочу сказать, что я не насаждал этого в книгу, чтобы показаться кому-то своим. Просто я описывал тот мир в котором живу, теми словами, которые я использую, поэтому там так много современного: мобильные телефоны, компьютеры, интернет. Котики, кстати. Это окружает меня, это мой мир, я в нём живу, его знаю и вижу, поэтому и писал я о нём.

Действительно, у вас получилось это очень гармонично, не было чувства нарочитости стиля. В таком случае я хотела бы ещё спросить у вас про весь этот сюрреализм, который не всегда просто понять и как-то объяснить, расшифровать его. Это тоже какая-то глубоко личная часть вашего мира?

— Знаете, в древние времена люди считали, что есть горний мир, а мы всего лишь отражение того, что там происходит. Причём, отражение не всегда точное. Легенды и мифы древней Греции, например, отражали в символической форме какие-то произошедшие политические или культурные события и они воплощались в такой вот художественной форме мифа. Примерно это же я пытался сделать в своём романе с галлюцинациями и снами главных героев, которые стали прообразами того, что происходили с ними в их реальном мире. Там не всегда можно уловить точное соответствие и расшифровать, нужно понимать, что те образы очень поэтичные, интуитивные, ассоциативные и их возможно воспроизвести в полной мере только если быть со мной максимально похожим в плане жизненного и культурного опыта. Это как стихи, да. Личные переживания, очень личные ассоциации.

Действительно, я читала ваш роман и местами мне казалось, что это очень личное произведение. Книга показалась достаточно сложной и многоуровневневой, что вы и сами сейчас только что подтвердили своими ответами. Не каждый автор может так сплетать реальность и вымысел, стирая между ними границу, заставляя читателя сомневаться в том, какая из действительностей романа реальна.

— Я пытался сделать основной упор именно на отсутствие границы между реальностью и бредом. Выходя из музея герои попадают в мир фантазии, но, понимаешь, Марина, ведь это на самом деле как раз тот случай, когда герой не может решить, какой из двух вариантов верный, а в итоге оказывается, что оба и не неверны, и не верны, и вообще выбора никакого нет. Галлюцинаций и реальности нет, нет бреда и снов, они вместе сосуществуют, образуют свою особую гармоничную реальность.

Это всё очень сложно и в то же время интересно. Хотелось бы об этом поговорить немного подробнее... Такой вот момент, в литературе часто выделяют такое понятие как "приём". Я всё же не до конца поняла, что вот ваш сюрреализм в романе это приём, чтобы продемонстрировать что-либо или это просто искусство ради искусства?

— Такой сюрреализм должен настраивать читателя на определённый лад. Он задаёт настроение. Такие неожиданные моменты в тексте, когда условно реальные события смешиваются с чем-то, что тяжело определить, — сон ли, бред ли, альтернативная реальность ли, — то у читателя неизбежно возникают сомнения, в которых он и прибывает до конца романа, до самой развязки. Ну, я вот например так до конца и не могла понять, что скрывается за всем этим. Именно к этой цели я и стремился, да, создавая эти сюрреалистические линии повествования. Странная щекотка какая-то. Ой, что это, словно многоножка по мне пробежала, откуда по мне ползёт многоножка? Не беспокойтесь, Марина, всё хорошо, вам что-то показалось просто. Александр, какое-то странное щекотание прошло по спине у меня — может кот усами? Да нет, я же в одежде сижу тут, подумала она и вновь ощутила, словно сотни мелких ножек быстро перебирают её позвонки, пересчитывают рёбра, вызывая непреодолимый первобытный страх и желание бежать. С чего бы это? Кажется по мне что-то всё же проползло, что это, у вас кроме кота ещё какая-то живность? Александр? Александр! Она вскочила и побежала к выходу, явно ощущая топот тысячи маленьких ног по своему телу. Улыбка Александра расплылась по обоям комнаты. Бррр, вжжж, вжжж, бррр, зазвучало из-под ног. Земля трясётся, это что — землятресение? Подумала Марина. Выход почему-то оказался с другой стороны, она точно помнила, что входила в комнату и дверной проём был рядом с диваном, на котором сидел Александр, но теперь этот выход почему-то располагался за её креслом и я ничего не понимаю. Этого не может быть, Боже, что за глупости! Бжжж, вжжж, вжжж, бжжж, раздовалось из-под ног. Она выскочила в неизвестное ей пространство комнат и коридоров, которое она преодолевала с невиданной для себя скоростью. Это всё не то, не то, я не отсюда зашла и не сюда приходила. Помещения сменялись, словно кадры слайдшоу на быстрой перемотке. Комната сменялась комнатой, на каждой двери были таблички и надписи, всё было в надписях и табличках, которые крутились первобытным вихрем настоящего хаоса, перемешанным с облаками пыли, они окутывали её, давили со всех сторон, заставляли кричать, но никакого крика из горла не раздавалось, единственный звук нарушал тишину — вжжж, бжжж, и была только мысль о нём, мне всё это не нужно, мне нужен выход, а не ваши таблички, была только одна мысль о спасительном крике помощи в этом странном пространстве, Боже, помогите мне кто-нибудь я заблудилась, в этом бреду реальности, стен и предметов. Коты, Ленины, красноармейцы, звёзды — всё кружилось вокруг неё, одновременно двигалось и стояло на месте, я сейчас просто сойду с ума, толпы в будёновках шли стройным шагом под революционные гимны мимо бегущей женщины в ночнушке с растрепавшейся причёской и диктофоном в руке, она видела под собой тысячи разных городов, земель, континентов, даже две галактики пронеслись рядом, ей улыбались коты, а с неба падали крупные капли дождя в кепках и с острой бородкой, они падали и не шлёпались, разлетаясь тысячью мелких брызг, как обычно это делают по-настоящему большие капли, а словно что-то говорили, слегка не выговаривая букву "р", или жужжали, как рой пчёл — вжжжж, вжжжж, бжжжж, — и опять переливались в букву "р", которая звучала всё протяжнее, с небольшими перерывами и переливами, словно что-то быстро тряслось и билось о поверхность стола, словно вибрация телефона, лежащего на твёрдой поверхности и...

—

Марина с бешенным сердцебиением и вскриком резко вскочила в своей постели и оглянулась по сторонам. Вокруг была знакомая мебель, родные стены. Рядом жужжал вибрирующий телефон. "Будильник", — поняла она. "Я дома", — расцвело в голове внезапное прозрение, — "это был всего лишь плохой сон", решила она, позволив себе обратно откинуться на подушку и немного отдышаться. "Господи, что за бред, какой Александр, он же Виктор Олегович, о чём я", — думала она про себя. Полежав так ещё несколько минут, пытаясь бороться с мыслями о своём сне, она внезапно унеслась в раздумьях к другим вещам, более насущным, бытовым делам, о работе и чисто на автомате сделала привычный и будничный жест — потянулась к своему ноутбуку, который неизменно лежал на тумбочке рядом с кроватью.

Она открыла его, запустила браузера и перешла на LiveLib. Начала листать главную и внезапный крик "Не может быть!" разорвал тишину.
На главной странице было ночное интервью с Пелевиным.

Когда я учился в 10 классе, то есть в пору самого расцвета юношеского максимализма, когда так хочется выделить себя из, как казалось, серой толпы одноклассников, я стремился выделяться больше интеллектуально, чем как-то иначе. И вот представьте, что нас таких у нашей учительницы русского языка и литературы, было человек двадцать в классе, но только несколько более-менее интеллектуальных. И в силу этого самого максимализма не особо мне хотелось делать художественный анализ текстов Пастернака, гораздо интереснее эпатировать перед старенькой учительницей, спросив ее, а что она про Пелевина думает. И что бы вы думали - эта старая перечница-таки ответила! С чувством, с толком, с расстановкой, так же, как про Пастернака, почему Пелевин это вовсе не литература. И да, юноша, читать я вам запретить не могу, дело ваше, - хорошо, что вообще читаете, – но ваш Пелевин это моветон. Вот же как вышло: я ей - что Пелевина читать это ого-го, а она - моим же сусалом мне же по мусалам! И так сей эпизод накрепко в память впечатался, что аргументы учительские выветрились за эти годы, а сам факт остался…

С некоторыми отличиями что-то подобное бывало и в университете, когда хотелось блеснуть своим вкусом, эрудицией и кругозором. Ну а по прошествии скольких-то лет, когда тебе уже за тридцать, сам уже студентов успел поучить и, так сказать, увидеть юношеский максимализм ещё и с другой стороны, видишь вдруг, что Пелевиным уже никого не удивишь. При этом он вроде как в андеграунде, и вроде как маститый, и издательствами взлелеянный, и читателями любим. Неужели ошиблась много лет назад наша Мариванна? Ведь и тиражи на тебе какие, и гонорары более чем приличные (по слухам).

Только дело-то в том, что не зря появилась присказка «если бы молодость знала…». Когда тебе 16 (плюс-минус), кажется, будто открыв текст того самого Вэ-Пэ, ты прикасаешься к чему-то безумно сакральному, к такому, что кроме как здесь больше никто не расскажет и нигде не поведает. Остальные-де все обманывают, притворяются и врут, а он один честный, правду-матку режет без анестезии. Ну-ну…

А вот когда ты (ну так уж вышло) и кандидатский по философии науки умудрился сдать, и сам урывками (а иной раз и вагонами) кой-чего понабрался за это время, то понимаешь всю вторичность текста, который в юности поразил бы до глубины сознания.

В западной философии (в гносеологии, если быть точным) все понятия выстраиваются по отношению к истине, без соотношения с коей нет познания. И западная философская мысль рассматривает три аспекта видения истины. Первое – мир объективно существует независимо от нас, и это называется материализм; второе – мир объективно существует, но он явление непознаваемой сущности, это объективный идеализм; и третье – объекты лишь в уме познающего, это субъективный идеализм. И все мы с этими аспектами так или иначе сталкиваемся.

Но это западная философия. Восточная же, а именно индийская философия знает четвертый аспект: самый разум познающего может быть иллюзорным, а в действительности существует только Абсолют. И, если взглянуть с этой точки зрения, мы, убаюканные сказками нашего внутреннего Эго о собственной уникальности и безусловной реальности, на самом деле глубоко заблуждаемся, т.к. являемся лишь мизерной частью Абсолютного и Всеобъемлющего. К этому люди на берегах Инда и Ганга дошли ещё до того, как энцати колен пращуров Рюрика, основавшего, согласно преданию, государственность на Руси, даже в проекте не было.

В общем, давно это было написано и притом на санскрите. Потом, конечно, веков двадцать спустя, их перевели и на русский. А Виктор Пелевин возьми и прочитай для общего развития, а потом возьми и художественно переработай идею, только на культурно близкой основе. А потом другой Пелевин, который Александр, решил, видимо, в эту же струю влиться, благо фамилии совпадают. Ну вот и написал. Хорошо или плохо - не мне судить, не мой жанр всё-таки. Нет, язык, метафоры, аллюзии, искусно вкраплённые в повествование фольклор, декаданс и т. п. это всё приятно читать – сразу видно человека, не просто пролиставшего в своё время Упанишады, и не только их, – но не более того.

Потому что самую суть романа «Здесь живу только я» можно вместить в одну фразу: «Сознание человека может быть фикцией». И да, это не что-то новое, свежее и оригинальное. Напротив, это нечто ветхое и бездоказательное, написанное ещё до нашей эры. А истина по-прежнему не где-то рядом (как перевели для небезызвестных X-files), и даже не где-то далеко, а где-то там.