Шаров Владимир - Будьте как дети

Будьте как дети

Год выхода: 2017
Чтобы добавить книгу в свою библиотеку либо оставить отзыв, нужно сначала войти на сайт.

Владимир Шаров – писатель, под пером которого российская история приобретает совершенно фантастические черты. Провоцировать читателя, загадывать ему загадки, тем самым вовлекая в необыкновенное действо, – его манера.

В романе «Будьте как дети» Владимир Шаров пишет о событиях 1917 года, используя евангельскую притчу, и перед читателем проходят отряды беспризорников со всех концов России, маленький северный народ энцы, разбойники-душегубы, священники и шаманы, юродивые и блудницы, Ленин, жить которому осталось недолго. Все они идут в крестовый поход за светлым будущим, правда, каждый представляет его себе по-разному…

Лучшая рецензияпоказать все
FemaleCrocodile написал(а) рецензию на книгу
Оценка:

Четвёртых Римов не бывает

Отвратительная обложка, никуда не годная. Пустоглазый пупс с намёком на долгую несчастливую эксплуатацию поколениями мёртвых детей и тягостное чуланное посмертье до кровавых слёз — что за игрушки? без такой сентиментально-некрофилической визуализации с перспективой беспробудной интеллектуальной дрочки на трудное детство и бесцельно прожитые годы современные русские книжки совсем туго идут, что ли, не в то горло? Второй, впрочем, вариант, где как раз-таки куда-то идут — и довольно бодро и целеустремленно — хорош исключительно тем, что трафаретные пионеры в красно-чёрном монохроме пытаются попутно сбить скалками указатель на шорт-лист премии — заБУДЬТЕ проБукер хулиКАК ДЕТИ — но ничего у них не выйдет, вон, значок 18+ даже не пошатнулся. И больше ничем он не хорош: шершавым языком ничего вам тут вылизывать не будут, плакатная социально-утопическая вакханалия не соответствует содержанию даже в большей степени, чем полинявшая невеста Чаки — под которой, скрипя сердцем, и стану писать.

И чего я разгневалась, спрашивается? Выискала тоже проблему — художественное оформление… В электронном раю вообще можно счастливо не вспоминать, чем эти книгопокрытия пахнут (в бренном же мире материальных объектов и чувственного их восприятия — можно и газеткой обернуть, например), важно ж другое — понять, что ж там такое под ними шелестит (и приличные люди для этого аннотацию читать тоже вряд ли станут внимательно). Но в том-то и закавыка, что осваивать шаровские книги было бы намного правильнее, представляя, что они не шелестят вовсе, ни в каком виде, что не тексты это, а изображения, живопись, чтоб ей пусто было. Не-не, не в том смысле, которым вы только что коллективно прониклись: ага, живописьненько, значит, там у него, красочным и подробным образом прописанная глубина и изнанка жизни по законам перспективы, во всём роскошестве трёхмерно-временного пространства, а, может, импресьон вибрирующими мазками-многоточиями, а, может, рококо-кококо за фигурными скобками: не зелёный, а изумрудный, не синий, а берлинская лазурь, переходящая в маренго, — непременное острое зрение, верная рука, непременный описательный «сочный язык», выпукло рисующий поражающую глаз и воображение картинку для привлечения внимания. Ничего подобного. Нет, не то. Не на что тут смотреть. Как на чёрный квадрат или закопчённый запрестольный образ, или на чахлый летаргический пейзаж Левитана вот — чего вы там не видали? Нечего пялиться на иконы, как на новые ворота, двери в нелинейный мир, если нет ключей. Универсальная отмычка не подойдёт. А подобрать ключи к этой прозе — которую можно было б назвать хоть «метафизическим реализмом» (кабы его не застолбил мёртвый Мамлеев под свои эзотерически-завывательные нужды), хоть «шаманской» практикой в попытке достучаться в глухой бубен до верхнего мира, вылечить арктическую истерию, договориться с демонами, оправдать неизбывный инфантилизм вечных чьих-то детей с комплексом отцеубийства (кабы это не было в компетенции психотерапевтов), хоть литературой «литургической» (кабы кто что-нибудь в этом разумел и не шарахался как от ладана) — совсем не просто. Шаров писатель редкий, систематизации не поддающийся, от типологии ускользающий, издатели плохо понимают, под каким соусом его подавать (Платонов? не к ночи будь Проханов? Курёхин? Иеремия? Быков курильщика? ещё какой блаженный?), а читатели — с чем его есть. Но что-то, безусловно, с этим делать надо — с белой ручки не смахнешь, калибр не тот.

Я вот, похоже, только что назвала роман Шарова иконой. Ну да, общего много. Например, если отключиться от встроенной системы распознавания сакральных образов и попытаться своими словами пересказать, попросту описать изображённое — получатся весёлые картинки, скорее всего. Ну или криповые, как кому. Вот как шестиглазый Спаситель с монобровью или Креститель его, задумчиво рассматривающий собственную голову на блюде. Пока северные олени с пулеметами на рогах караулят случайного неприятеля в дремучих среднерусских болотах, северный народец энцы плывёт на льдине через весь мир к островам Безнадёжности у берегов Антарктиды, на дикий французский Кергелен — единственное место, где не знают о добре и зле, потому что некому, метеорологи и пингвины — не в счёт; солдаты, решившие в 17-м году целыми армиями раскаяться в грехах, походным строем маршируют в сторону Китеж-града; старообрядцы и синодальные в ажиотации любви и братского крестного хода размазывают друг друга в кровавую кашу — кто посолонь, кто против, кто в лес, кто по дрова; Ленин, имитируя в Горках полураспад на плесень и липовый мёд, посредством Дзержинского и слепого отрока (зато он нюхает и слышит хорошо) приводит в движение последний, выпускной апостольский класс, достойный вступить в Царство — ничьих детей — без памяти, без греха; беспризорники кратчайшей дорогой уходят из Крыма (хоть там тепло, там яблоки) по лунной дорожке через Чермное море в Иерусалим обетованный; каторжные народники и социал-демократы плодят в чумах в низовьях Лены свежее поколение богоизбранных оленеводов-богоборцев; шаман из Якутска всё ещё идет прогонять Путина, раз уж Богородица не захотела (ой, не в то окно)… Казалось бы, поняли, что реальности свойственно быть более патологичной, чем любая выдумка, а вероятность прорваться сквозь этот балаган скобок, точек с запятой и прочих знаков в посконной постчего-тотам традиции с колоритно-национальным уклоном хоть к какой-то «метафизике» - стремится к нулю. Верной дорогой идёт, в общем. А если учитывать, что основного времени действия в романе как бы и нету, то есть происходит в основном вечное сейчас, хоть и рассказывает о нём вылупившийся в 50-е историк в промежутках между эпилептическими припадками и каникулами в дурдоме, каноническими худ.методами пытаясь найти оправдание бесчеловечному советскому проекту — то моя иконическая версия очень даже рабочая. Литургия вот тоже каждый день, если что, и ежедневно полагается съедать и выпивать Христа, иначе не спасёшься. Желательно соборно, конечно.

Шаров, кстати, умер. В прошлом году, тоже в августе (звёзды, астры) — повышающий градус пафоса биографический факт, не отвертишься. Хоть и неисповедимы пути, но все там будем — и червивая сырость грунта сразу пухом станет. А ещё мертвые всё обо всём знают, бесповоротно, даже вот сосед Валера, жертва боярышника, больше меня знает — тоже факт, не говоря уж о человеке, которому явно было не пофиг, что тут и какого хрена происходит. Для понижения и равновесия скажу, что в мою биографию Шаров за отведённое ему время тоже успел вписаться: его «Репетиции» - единственная вещь, которую я спёрла в процессе знакового и окончательного путешествия из Москвы в Петербург (не считая ангорского кота и чьих-то лучших лет жизни) — читала всю дорогу, идеальный текст для подобных случаев, точно такой же, как рецензируемый про нищих духом детей, бесконечно бредущих в вечность в компании бесноватых поводырей, — один в один. Писать всю жизнь одинаковую книжку — эка невидаль для русской литературы, это фактически крест, Шаров — он русская литература и есть — аватар. А слово это я скоммуниздила обобществила из рецензии на нищих духом и так далее приснопамятного Л. Данилкина, который всё знает и так, без поминок с блинами. Там, правда «аватар» Платонова был. Возможно, это важно: как и Платонов, Шаров верит в то, что пишет, а ещё в спасение души и в светлое будущее, в котором четвёртому Риму не бывать. Это важно: эсхатологическое осознание, что не вот мы такие эксклюзивные, мол, Рим, а что последние вообще, всё. И как-то наши косяки надо оправдывать, чтобы не было мучительно стыдно. Или неважно: Данилкинский «Пантократор пылинок» та же достоевщина плюс Ленин, что и Быковское «Оправдание» минус честность, плавно переходящее в истерику Маяковского и роковые яйца Акунина — любая картинка подойдёт, систематизация излишня. Или не надо ничего оправдывать — завязывайте-ка читать, пока не умерли вообще, а? Один мой знакомый с красным дипломом философского факультета бросил — и ничего, жив-здоров, привет передаёт.

Доступен ознакомительный фрагмент

Скачать fb2 Скачать epub Скачать полную версию

0 читателей
0 отзывов




FemaleCrocodile написал(а) рецензию на книгу
Оценка:

Четвёртых Римов не бывает

Отвратительная обложка, никуда не годная. Пустоглазый пупс с намёком на долгую несчастливую эксплуатацию поколениями мёртвых детей и тягостное чуланное посмертье до кровавых слёз — что за игрушки? без такой сентиментально-некрофилической визуализации с перспективой беспробудной интеллектуальной дрочки на трудное детство и бесцельно прожитые годы современные русские книжки совсем туго идут, что ли, не в то горло? Второй, впрочем, вариант, где как раз-таки куда-то идут — и довольно бодро и целеустремленно — хорош исключительно тем, что трафаретные пионеры в красно-чёрном монохроме пытаются попутно сбить скалками указатель на шорт-лист премии — заБУДЬТЕ проБукер хулиКАК ДЕТИ — но ничего у них не выйдет, вон, значок 18+ даже не пошатнулся. И больше ничем он не хорош: шершавым языком ничего вам тут вылизывать не будут, плакатная социально-утопическая вакханалия не соответствует содержанию даже в большей степени, чем полинявшая невеста Чаки — под которой, скрипя сердцем, и стану писать.

И чего я разгневалась, спрашивается? Выискала тоже проблему — художественное оформление… В электронном раю вообще можно счастливо не вспоминать, чем эти книгопокрытия пахнут (в бренном же мире материальных объектов и чувственного их восприятия — можно и газеткой обернуть, например), важно ж другое — понять, что ж там такое под ними шелестит (и приличные люди для этого аннотацию читать тоже вряд ли станут внимательно). Но в том-то и закавыка, что осваивать шаровские книги было бы намного правильнее, представляя, что они не шелестят вовсе, ни в каком виде, что не тексты это, а изображения, живопись, чтоб ей пусто было. Не-не, не в том смысле, которым вы только что коллективно прониклись: ага, живописьненько, значит, там у него, красочным и подробным образом прописанная глубина и изнанка жизни по законам перспективы, во всём роскошестве трёхмерно-временного пространства, а, может, импресьон вибрирующими мазками-многоточиями, а, может, рококо-кококо за фигурными скобками: не зелёный, а изумрудный, не синий, а берлинская лазурь, переходящая в маренго, — непременное острое зрение, верная рука, непременный описательный «сочный язык», выпукло рисующий поражающую глаз и воображение картинку для привлечения внимания. Ничего подобного. Нет, не то. Не на что тут смотреть. Как на чёрный квадрат или закопчённый запрестольный образ, или на чахлый летаргический пейзаж Левитана вот — чего вы там не видали? Нечего пялиться на иконы, как на новые ворота, двери в нелинейный мир, если нет ключей. Универсальная отмычка не подойдёт. А подобрать ключи к этой прозе — которую можно было б назвать хоть «метафизическим реализмом» (кабы его не застолбил мёртвый Мамлеев под свои эзотерически-завывательные нужды), хоть «шаманской» практикой в попытке достучаться в глухой бубен до верхнего мира, вылечить арктическую истерию, договориться с демонами, оправдать неизбывный инфантилизм вечных чьих-то детей с комплексом отцеубийства (кабы это не было в компетенции психотерапевтов), хоть литературой «литургической» (кабы кто что-нибудь в этом разумел и не шарахался как от ладана) — совсем не просто. Шаров писатель редкий, систематизации не поддающийся, от типологии ускользающий, издатели плохо понимают, под каким соусом его подавать (Платонов? не к ночи будь Проханов? Курёхин? Иеремия? Быков курильщика? ещё какой блаженный?), а читатели — с чем его есть. Но что-то, безусловно, с этим делать надо — с белой ручки не смахнешь, калибр не тот.

Я вот, похоже, только что назвала роман Шарова иконой. Ну да, общего много. Например, если отключиться от встроенной системы распознавания сакральных образов и попытаться своими словами пересказать, попросту описать изображённое — получатся весёлые картинки, скорее всего. Ну или криповые, как кому. Вот как шестиглазый Спаситель с монобровью или Креститель его, задумчиво рассматривающий собственную голову на блюде. Пока северные олени с пулеметами на рогах караулят случайного неприятеля в дремучих среднерусских болотах, северный народец энцы плывёт на льдине через весь мир к островам Безнадёжности у берегов Антарктиды, на дикий французский Кергелен — единственное место, где не знают о добре и зле, потому что некому, метеорологи и пингвины — не в счёт; солдаты, решившие в 17-м году целыми армиями раскаяться в грехах, походным строем маршируют в сторону Китеж-града; старообрядцы и синодальные в ажиотации любви и братского крестного хода размазывают друг друга в кровавую кашу — кто посолонь, кто против, кто в лес, кто по дрова; Ленин, имитируя в Горках полураспад на плесень и липовый мёд, посредством Дзержинского и слепого отрока (зато он нюхает и слышит хорошо) приводит в движение последний, выпускной апостольский класс, достойный вступить в Царство — ничьих детей — без памяти, без греха; беспризорники кратчайшей дорогой уходят из Крыма (хоть там тепло, там яблоки) по лунной дорожке через Чермное море в Иерусалим обетованный; каторжные народники и социал-демократы плодят в чумах в низовьях Лены свежее поколение богоизбранных оленеводов-богоборцев; шаман из Якутска всё ещё идет прогонять Путина, раз уж Богородица не захотела (ой, не в то окно)… Казалось бы, поняли, что реальности свойственно быть более патологичной, чем любая выдумка, а вероятность прорваться сквозь этот балаган скобок, точек с запятой и прочих знаков в посконной постчего-тотам традиции с колоритно-национальным уклоном хоть к какой-то «метафизике» - стремится к нулю. Верной дорогой идёт, в общем. А если учитывать, что основного времени действия в романе как бы и нету, то есть происходит в основном вечное сейчас, хоть и рассказывает о нём вылупившийся в 50-е историк в промежутках между эпилептическими припадками и каникулами в дурдоме, каноническими худ.методами пытаясь найти оправдание бесчеловечному советскому проекту — то моя иконическая версия очень даже рабочая. Литургия вот тоже каждый день, если что, и ежедневно полагается съедать и выпивать Христа, иначе не спасёшься. Желательно соборно, конечно.

Шаров, кстати, умер. В прошлом году, тоже в августе (звёзды, астры) — повышающий градус пафоса биографический факт, не отвертишься. Хоть и неисповедимы пути, но все там будем — и червивая сырость грунта сразу пухом станет. А ещё мертвые всё обо всём знают, бесповоротно, даже вот сосед Валера, жертва боярышника, больше меня знает — тоже факт, не говоря уж о человеке, которому явно было не пофиг, что тут и какого хрена происходит. Для понижения и равновесия скажу, что в мою биографию Шаров за отведённое ему время тоже успел вписаться: его «Репетиции» - единственная вещь, которую я спёрла в процессе знакового и окончательного путешествия из Москвы в Петербург (не считая ангорского кота и чьих-то лучших лет жизни) — читала всю дорогу, идеальный текст для подобных случаев, точно такой же, как рецензируемый про нищих духом детей, бесконечно бредущих в вечность в компании бесноватых поводырей, — один в один. Писать всю жизнь одинаковую книжку — эка невидаль для русской литературы, это фактически крест, Шаров — он русская литература и есть — аватар. А слово это я скоммуниздила обобществила из рецензии на нищих духом и так далее приснопамятного Л. Данилкина, который всё знает и так, без поминок с блинами. Там, правда «аватар» Платонова был. Возможно, это важно: как и Платонов, Шаров верит в то, что пишет, а ещё в спасение души и в светлое будущее, в котором четвёртому Риму не бывать. Это важно: эсхатологическое осознание, что не вот мы такие эксклюзивные, мол, Рим, а что последние вообще, всё. И как-то наши косяки надо оправдывать, чтобы не было мучительно стыдно. Или неважно: Данилкинский «Пантократор пылинок» та же достоевщина плюс Ленин, что и Быковское «Оправдание» минус честность, плавно переходящее в истерику Маяковского и роковые яйца Акунина — любая картинка подойдёт, систематизация излишня. Или не надо ничего оправдывать — завязывайте-ка читать, пока не умерли вообще, а? Один мой знакомый с красным дипломом философского факультета бросил — и ничего, жив-здоров, привет передаёт.

noctu написал(а) рецензию на книгу

Дети бывают разные: черные, белые, красные. Так и герои Шарова разделились в этом метафорическом танце и кружатся в причудливом узоре, выкидывая коленца. Сначала смотришь на всю эту кутерьму и хочешь назвать ее вакханалией с этими безумными прыжками сюжета и причудливым изломом ритма, но под конец наступает прозрение и видишь смысл. Каждый "ребенок" олицетворяет собой огромный пласт мыслей и культурных слоев, которые Шаров умудрился соединить в одно произведение. Не сразу же язык поворачивается назвать "Будьте как дети" цельной. Только на последних страницах, когда звуки задающего ритм барабана достигают наивысшей точки, приходит озарение, что весь этот пройденный путь был не просто игрой воображения такого же взрослого ребенка, а Идеей.

Альтернативная история, альтернативное осмысление прошлого. Двадцатый век, начиная с его разлома в виде революции и Гражданской войны, еще долго будет притягивать русских писателей, и Шаров присоединился к ним. Сам он по профессии историк, чего сложно сказать по его произведениям, в которых он намеренно уходит от всего того, что историкам обычно дорого. Он через несуществующие судьбы рисует несуществующие линии в надежде, что они что-то объяснят. Отвергая историю как ложь, он творит своё.

В романе несколько причудливых линий, витиевато сплетающихся и держащихся на слабенькой веточке линии главного рассказчика, больного эпилепсией и лечившегося в психбольнице. Через него вводятся в историю многие персонажи, вроде Ирины, добровольно перетягивающей на себя грехи, чтобы очистить свою дочь. Ее историей начинается и заканчивается книга. Внезапно всплывает Ленин, который в своем затухающем разуме ловит идею организации крестового похода детей на Иерусалим. В крестовый и крестный поход собираются или ходят многие герои, но никто не доходит. И Гражданская война, звучит версия, тоже начинается с того, что два крестных хода не смогли разойтись, понять друг друга, отчего случилась давка и наступил Апокалипсис. От этого такая кутерьма, такая боль в этом мире, но впереди еще есть свет. Люди еще могут спастись, если объединится всем и пойти не каждый в свой отдельный крестовый поход, но в общий.

История рассказывается от лица больного человека и все вокруг больны в том или ином смысле - падают в припадках, ломаются под натиском ударов жизни, сходят с ума. Они умирают, их убивают. Хорошее олицетворение того, что творилось в 20 веке, где все кажется пропитано болезнью, болью и страданием. И всю эту боль нужно осмыслить через образы. Шаров плетет мифы и вкрапливает религиозные аллюзии. Он пишет о времени, насквозь пропитанном лозунгами, молитвами о светлом будущем и надеждой на спасение с приходом коммунизма. Все это заменяется на религиозно-сектанские мотивы, что ломает шаблон о том времени, вызывает вопросы и настраивает на грядущую вакханалию с привязанными к рогам оленей пулеметами.

"Будьте как дети" написана в 2007 году и является 7 по счету романом. Со своеобразной философией Шарова, чтобы начать с этой книги, нужно либо иметь уж очень хорошо прокаченные скиллы анализа и понимания современной русской литературы, куда встроить автора в нужную иконочку, либо готовиться к очень своеобразному крестному ходу, который далеко не всем может зайти.

Clickosoftsky написал(а) рецензию на книгу
Оценка:

Грибы нашего леса

июнь и начало июля 1962 года я провёл в санаторном отделении больницы имени Кащенко

(с) В. Шаров

...а я ещё и начало августа 2019

(с) Хойти

В незапамятном детстве неизгладимое впечатление произвели на меня сказки из собрания сочинений Алексея Толстого. Особенно «Медведь Липовая Нога» — первый в жизни ужастик — и «Война грибов» — первый абсурд... ну, или второй, после Чуковского с его лисичками, поджигающими море. При чтении романа (?) «Будьте как дети» (далее БКД) почему-то вторая из них вспомнилась. Может быть, не одной мне:

Это как «Ленин – гриб» на 400-х страницах...

(с) Schekn_Itrch 23 июня 2016 г.

— а может быть, даже и автору БКД Владимиру Шарову изначально. Хотя он мог бы и что-нибудь другое вспомнить: вон, у него папа самый настоящий писатель, ну, Александр Шаров , он и сказочник, и фантаст, много у него и с удовольствием прочитала, но лучше всего — Волшебники приходят к людям , вот это прямо рекомендую.
С Владимиром же никакого волшебства не вышло. Скорее уж колдовство, морок и паутина в мозгу.
И грибы. Они меня просто преследовали. Почти все основные персонажи романа оборачивались своей грибной сущностью и безглазо глядели на меня словно со страниц определителя: лисичка Дуся, боровик Евлампий Перегудов, подОСИНовик (он же КРАСНОголовик) Ленин, волнушка Крупская, тонконогие опята — беспризорники, маслята Амвросий и Никодим, белый груздь Троцкий, моховик Ноан, бледная поганка Кузьмацкий, рыжик Серёжа... К месту вспомнились и кадры из старого познавательного диафильма (да, заглавный завет БКД я выполняла по полной программе) — о грибах, которые выше деревьев... правильно, это в тундре бывает, где грибы нормального размера, а берёзка — карликовая. Теперь вот думаю, что это прямо об энцах Шарова-мл. сказано, о новом, знаете ли, богоизбранном народе. Кстати (запишу сразу, чтобы не забыть), вот что произвело впечатление: энцы стали не нужны после того, как их предания были записаны этнографами — они, предания, теперь и так сохранятся, аккуратные и стерильные, как шампиньоны в бондюэлевских баночках. Грустно за энцев.
Вспомним, хотя бы из школьных уроков биологии, что грибы — это третье царство живого мира, они не растения и не животные, и такая неопределённость немного пугает и добавляет загадочности пластинчатым и трубчатым нашим соседям по планете.
Грибница повествования хаотично ветвится во все стороны, разбрасывая споры (в обоих смыслах), и ближе к середине книги грибы совершенно захватывают разум то ли автора, то ли читателя. Во всяком разе, на высадке ягеля в Полесье и оленях с пулемётами на рогах я чуть было не сломалась под самый корешок.
И вот что странно: только что Лёня red_star легонько так ударил в бубен нижнего мира — и ровным гудением-резонансом отозвался во мне этот текст. Параллели с ПВО (и с другим Пелевиным тоже) возникали неоднократно. А ещё — с «Очарованным странником» Лескова, а из современников — с Чудаковым и Водолазкиным, вот кто от них в восторге, те, может, и Владимиром Шаровым не подавятся.
«О чём книга-то?» — спросила green_dragonfly , сочувственно наблюдая моё не лишённое сумасшедшинки мрачное ликование по поводу того, что БКД наконец-то дочитаны. И я пару раз мекнув-бэкнув, принялась рассказывать, попутно вяло удивляясь тому, как много, оказывается, в голове удержалось, и тому, что изложить всё это не проще, чем сюжет оперы Верди «Трубадур» :)
«Понятно, — резюмировала дочь, — это как у «Сплина»:

...Где музыка Баха смешалась с полотнами Босха и не дружат между собой полушария мозга

(за цитату спасибо, в точку!)
А если серьёзно, то я, наверное, не слишком подходящий читатель для этой книги, увы. Тот же фламандец-сокомандник Леонид, историк по прямому образованию, с куда большей результативностью сочинение В. Шарова прочитал бы, наверное. Уверена: в этой фантасмагории наверняка ещё множество отсылок к реальным событиям, которые мне не удалось разглядеть. Мне бы чего попроще, например:

31 июня 1922 года. Ленин, обсуждая поход на Иерусалим, пишет Дзержинскому...

Тридцать первого, говорите?! А, ну тогда всё ясно :)
Желаю удачи будущим читателям БКД. Так и вижу кого-то из них вступающим в этот заколдованный лес: бледного, решительного, в опущенной руке

острый

ножик...

Crazylibrarian написал(а) рецензию на книгу
Оценка:

Это моё первое знакомство с данным писателем. Я конечно видела его книги на полках библиотеки, но все откладывала чтение в долгий ящик. Мне по душе больше творчество его отца - известного детского писателя Александра Шарова.
«Будьте как дети». Точкой отсчета в вашем романе служит революция 1917 года. В данном романе Владимир Шаров рассказывает о том страшном времени, где у каждого была своя правда, о тех, кто хотел построить светлое будущее.
Роман состоит из больших и вроде как отдельных историй о разных людях, объединенных этой самой библейской цитатой. На страницах книги вы увидите и Ленина, и представителей малых народов Крайнего Севера, и святых старицев, и блаженных. Ближе к концу романа все истории переплетаются вместе, образуя единое целое. Читается все это очень тяжело, и разобраться в сюжете романа для меня было непросто. И вот вроде автор окончил исторический факультет государственного университета с красным дипломом, кандидат исторических наук! И все равно не цепляет. И слог вроде хороший, и читается местами интересно. Может, я очень далека от религии, которой, по моему мнению, очень много в данном тексте. И не мудрено! Ведь название романа «Будьте как дети» — цитата из евангелия от Матфея, в котором говорится, что без этого в Царствие Небесное не войти никак. Взрослея, человек отходит от Бога все дальше и дальше.

«Если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное…»


«… вместо нынешних придут другие, и ничего не изменится. Путь к Спасению один – с детьми в Иерусалим».

Конечно, можно сказать, что какие бы события не сотрясали мир, религия всегда будет с человеком, ведь вера живет в сердце. Вот и Ленин, к концу своей жизни приходит к вере, и решает организовать поход детей в Иерусалим.

«К Господу нет пути без веры, без надежды, без любви; в Ленине же поначалу не было ни первого, ни второго, ни третьего - лишь политический нюх, который прежде ни разу его не подводил. Может быть, из-за того, что Ленину не хватало веры, Господь следил за ним ревнивее, чем за другими. Но сказать, что на правильный путь его загоняли палкой, неверно. Он хотел повернуть, очень хотел, но как же ему было трудно!».

Удивительно, еще то, что в век компьютерных технологий Владимир Шаров не пользовался компьютером. Для своего творчества он использовал печатную машинку. В одном из интервью писатель рассказывал, что он любит тепло бумажных листьев. Компьютеры нужны для написания научных работ, а вот литературное произведение требует иного подхода. Его нужно прочувствовать, а сделать это можно, только переписывая текст вручную.
Не знаю как другие читатели смогли прочувствовать это произведение, но я, к сожалению, наверное еще не до росла до таких серьезных романов, что бы достойно оценить этот труд. Наверное каждой книге свое место в нашей жизни. Возможно через некоторое время я и перечитаю роман и посмотрю на все это совершенно другими глазами.

gennikk написал(а) рецензию на книгу
Оценка:

Долго собирался и подбирался. После прочтения «Возвращение в Египет» понимал, чтение не будет легким. У Шарова своя философия, свой взгляд на многие вопросы. Так и оказалось.
Роман метафоричен и фантасмагоричен. Я немного утомлялся в части где шло повествование о судьбе Дуси, кто был ее духовником, к кому она питала какие чувства, что за чем следовало. Но в итоге прорвавшись сквозь жизнеописание этого персонажа, был поражен как тонко автор вплетает в свое повествование правду и вымысел, с какой легкостью он миксует библейские сюжеты, исторический контекст, фантазию и собственную философию. Чего стоит момент с беспризорниками, собираемых ЧК для похода в Иерусалим. Новый Крестовый поход детей! И все здесь и правда и вымысел. В советском прошлом каждый октябренок знал, добрее дедушки Ленина не было на свете человека, и детей он любил, своих-то бог и партия не дали. И эта мифологема удачно использована Владимиром Шаровым , и на этом он выстраивает и свою теорию борьбы с беспризорничеством, и Ленина делает большим ребенком, лишенного возможности говорить и двигаться в последние дни своей жизни, но из-за этого ставшего более лучше понимать детей. И все это закручено, переплетено, связано воедино. И в какой-то момент нельзя различить где правда, а где вымысел. И что есть правда, а что есть вымысел...

admin добавил цитату 5 лет назад
С того дня, как Господь сулил ему присоединиться к племени, Перегудова не покидал страх, что однажды они решат заменить слово делом. В его жизни неделание было одним с невиновностью, любое же дело, наоборот, замешано на крови, кто бы и на что ни надеялся.
admin добавил цитату 5 лет назад
Предыдущие - семнадцатое и восемнадцатое - столетия от Рождества Христова были для энцев периодом грандиозных битв. Они верили, что в трех сражениях с русскими - каждый раз энцы поднимались всем племенем - отстояли свои земли по берегам Лены на десятки дней пути и на запад, и на восток. Об этих войнах - с обеих сторон в них погибло пять человек и тринадцать было ранено - о героях и богатырях, чтобы никто и ничто не было забыто, шаманы сложили гимны и хвалебные песни.
admin добавил цитату 5 лет назад
Никогда не держа на руках только что родившегося малыша, не умея год за годом следить, как он растет, меняется, Ленин привык считать ребенка за что-то вроде заготовки, обычной болванки, из которой полноценная рабочая особь может получиться лишь после тщательной обработки. Временами он спрашивал себя, а нужно ли вообще с ними нянчиться, в конце концов ведь у первочеловека не было детства. Господь изваял Адама сразу и набело.
Один в своем кремлевском кабинете, искренне желая хоть как-то оправдать мелюзгу, Ленин перебирал все, что помнил о детях, но, кроме брезгливости, ничего не испытывал. Беспомощные, зависимые и вместе с тем изворотливые; боязливые, то и дело хватаются за мамину юбку; продажные: вот ребенок часами орет будто резаный, а через секунду, получив зряшную конфету, замолкает. Нечистоплотные: в четырнадцатом году, аккурат за неделю до мировой войны, малыш, которого попросила подержать Роза Каменева, обделался прямо у него на коленях. В общем, мерзкий, поганый народец.
Конечно, и они, и пролетариат равно жертвы прежнего режима. Но какая огромная разница! Рабочие сплочены, спаяны, готовы как один подняться на борьбу, то есть рабочие, вне всяких сомнений, были природными большевиками, а вас если он и готов был с кем-то сравнить, то лишь с буйной и пугливой анархистской сволочью.