В. Г. Зебальд (1944–2001) — немецкий писатель, поэт и историк литературы, преподаватель Университета Восточной Англии, автор четырех романов и нескольких сборников эссе. Роман «Кольца Сатурна» вышел в 1998 году.
Посвящается Алёне, которая втянула меня в эту игру :)
1 октября 2018 года на улице стало холодать, я отправился в путешествие в октябрьскую книгу, надеясь избавиться от мыслей о наступающих холодах. Эта надежда не осуществилась, в отличии от главного героя книги. Как точно было подмечено старинным суеверием, в нас застревают определенные болезни души и тела. И чего только не делай, они останутся...
Я помню, как я очнулся в этот день, ранним утром, в понедельник, сонный, разбитый, замученный и не отдохнувший за выходные.
Все утро у меня не было никакого желания выглянуть в окно, мне все еще хотелось спать, но время уходило, я мог опоздать на работу и я сумел каким-то образом, то на животе, то боком перевалиться через диван на пол, добрался до окна и сонным взглядом разглядел сцену, полную уныния. В это унылое утро в округе не было видно ни одного прохожего.
Немного проснувшись, я отправился на работу. Книга лежала в рюкзаке. Придя на станцию, я услышал звук подъезжающей электрички. Электричка была модели ЭД4М, которая выпускалась с 1996 года на Демиховском машиностроительном заводе, специально для железных дорог России. Естественно, уже более 20 лет электричка не менялась и до сих пор эксплуатируется. Поездка в подобной рухляди каждый раз заставляет всех людей злиться и чувствовать ненависть к сидящему рядом спутнику. Все они, в том числе и я, сидели плечом к плечу. Слева сидел тучный, грузный мужчина, который постоянно дергал плечом, нервы пошаливали. Справа сидела женщина, которая, как только села в электричку, сразу же начала трещать по телефону.
Я решил отвлечься и начать читать данную книгу, с каждой страницей меня постигало все большее и большее уныние и тоска. Это было невозможно. Слева постоянно дергали, справа доносилось: "Вы помыли моих милых собачек? Я хочу, чтобы вы помыли моих собачек. А собачка моя сегодня покакала с утра? А что вы давали сегодня моей собачке? А сколько она покушала?" И тут я понял, что тут читать было просто невозможно и вместо чтения данной книги и понимания главного героя, я весь час слушал о дамских собачках. Могу даже родословную составить до пятого колена...
В таком режиме прошла вся неделя, и тут я почувствовал всем телом, что наступила осень и полная тоска... На выходных я отправился в лес, чтобы уединиться за книгой.
Даже днем в выходной тут было уныние. Затянутое тучами небо, будто вот вот польет дождь и просто холод, от которого пронизывало насквозь. Где-то в лесу стучал дятел. Немного порыскав по лесу, я его нашел.
Большой белоспинный дятел это такой род птиц семейства дятловых, который издает достаточно узнаваемую барабанную трель. Она всегда состоит из 10-12 ударов и длится менее одной секунды. Они питаются насекомыми, которых достают из коры с помощью своего клюва... Вы знали, что язык у дятла уникален по своей природе и выходит из правой ноздри,разделяется на две половины, охватывает голову с шеей и выходит через отверстие в клюве, где снова соединяется?
Бедный дятел, во имя великой эволюции, он пережил слишком много.
Добравшись до своего места, я начал читать эту книгу...
Читал, читал... Увы, дзена я не постиг, а вот еще большую толику уныния я получил... Надеюсь, понятно, что рассказ был вдохновлен книгой? Как получилось, но вот эта серость, грузность, какая-то озлобленность и уныние просто пропитало эту книгу. Куча дат, куча мест, куча вставок из Википедии меня просто убивало. Я не хочу знать, какого цвета чешуя у карася и почему она до сих пор не вымерла, я хотел погрузиться в свободу, которую так автор нахваливал, гуляя по берегу моря меж пустынных деревень. Но ничего такого, кроме осеннего смрада (терпеть не могу осень и зиму) я не получил...
Посвящается Алёне, которая втянула меня в эту игру :)
1 октября 2018 года на улице стало холодать, я отправился в путешествие в октябрьскую книгу, надеясь избавиться от мыслей о наступающих холодах. Эта надежда не осуществилась, в отличии от главного героя книги. Как точно было подмечено старинным суеверием, в нас застревают определенные болезни души и тела. И чего только не делай, они останутся...
Я помню, как я очнулся в этот день, ранним утром, в понедельник, сонный, разбитый, замученный и не отдохнувший за выходные.
Все утро у меня не было никакого желания выглянуть в окно, мне все еще хотелось спать, но время уходило, я мог опоздать на работу и я сумел каким-то образом, то на животе, то боком перевалиться через диван на пол, добрался до окна и сонным взглядом разглядел сцену, полную уныния. В это унылое утро в округе не было видно ни одного прохожего.
Немного проснувшись, я отправился на работу. Книга лежала в рюкзаке. Придя на станцию, я услышал звук подъезжающей электрички. Электричка была модели ЭД4М, которая выпускалась с 1996 года на Демиховском машиностроительном заводе, специально для железных дорог России. Естественно, уже более 20 лет электричка не менялась и до сих пор эксплуатируется. Поездка в подобной рухляди каждый раз заставляет всех людей злиться и чувствовать ненависть к сидящему рядом спутнику. Все они, в том числе и я, сидели плечом к плечу. Слева сидел тучный, грузный мужчина, который постоянно дергал плечом, нервы пошаливали. Справа сидела женщина, которая, как только села в электричку, сразу же начала трещать по телефону.
Я решил отвлечься и начать читать данную книгу, с каждой страницей меня постигало все большее и большее уныние и тоска. Это было невозможно. Слева постоянно дергали, справа доносилось: "Вы помыли моих милых собачек? Я хочу, чтобы вы помыли моих собачек. А собачка моя сегодня покакала с утра? А что вы давали сегодня моей собачке? А сколько она покушала?" И тут я понял, что тут читать было просто невозможно и вместо чтения данной книги и понимания главного героя, я весь час слушал о дамских собачках. Могу даже родословную составить до пятого колена...
В таком режиме прошла вся неделя, и тут я почувствовал всем телом, что наступила осень и полная тоска... На выходных я отправился в лес, чтобы уединиться за книгой.
Даже днем в выходной тут было уныние. Затянутое тучами небо, будто вот вот польет дождь и просто холод, от которого пронизывало насквозь. Где-то в лесу стучал дятел. Немного порыскав по лесу, я его нашел.
Большой белоспинный дятел это такой род птиц семейства дятловых, который издает достаточно узнаваемую барабанную трель. Она всегда состоит из 10-12 ударов и длится менее одной секунды. Они питаются насекомыми, которых достают из коры с помощью своего клюва... Вы знали, что язык у дятла уникален по своей природе и выходит из правой ноздри,разделяется на две половины, охватывает голову с шеей и выходит через отверстие в клюве, где снова соединяется?
Бедный дятел, во имя великой эволюции, он пережил слишком много.
Добравшись до своего места, я начал читать эту книгу...
Читал, читал... Увы, дзена я не постиг, а вот еще большую толику уныния я получил... Надеюсь, понятно, что рассказ был вдохновлен книгой? Как получилось, но вот эта серость, грузность, какая-то озлобленность и уныние просто пропитало эту книгу. Куча дат, куча мест, куча вставок из Википедии меня просто убивало. Я не хочу знать, какого цвета чешуя у карася и почему она до сих пор не вымерла, я хотел погрузиться в свободу, которую так автор нахваливал, гуляя по берегу моря меж пустынных деревень. Но ничего такого, кроме осеннего смрада (терпеть не могу осень и зиму) я не получил...
Посвящается патрицию Витинари. Человеку, который умеет смотреть поверх времени и видеть суть, который знает ценность человеческой жизни и бесценность Вечности, которая её не стоит.
«Кольца Сатурна» — гладкая прозрачная ледяная корка, под которой клубятся завитками цветного тумана ясная меланхолия и горькая скорбь.
Это спокойный, сдержанный и медитативный монолог, вовлекающий в своё прохладное течение. Записи Зебальда на вкус как мел и смородина, они цвета слюды и морской гальки, они звучат как патефон в пустой комнате, где некому услышать, что под иглой прокручивается вновь и вновь тихий напев gloomy sunday.
Если раскладывать повествование на прозекторском столе литературности, то появляется странный привкус собственной неуместности, будто бы ты вскочил посреди чужого внутренного разговора, забрался на стол и принялся пальцы загибать, перечисляя свои симпатии и антипатии. Спокойный голос Зебальда возникает из пустоты и в пустоту же уходит, но он не обрывается, его эхо ещё осыпается пылью, осенними листьями, солью из солонки.
Мне нравятся вдумчивые эссе за возможность понаблюдать как бы из-за целлюлозной плёнки за ходом чужих мыслей, потому что сам процесс этого умозрительного движения является увлекательнейшей медитацией, особенно если мышление автора нетривиально или изящно, спокойно или импульсивно, но без агрессии. Все «Кольца Сатурна» — это описанный Зебальдом же морской горизонт под бесцветными тучами, на который смотрят рыбаки из своих палаток, выставленных цепочкой вдоль берега. Можно сказать, что лента воды с полоской неба прекрасны, потому что они успокаивают ровностью линий, что они будоражат движением волн и лоскутами рвущихся туч, что они гипнотизируют своей пустотой, что они облегчают душу пониманием, какой же человек маленький, а его проблемы ещё меньше, но суть в том, что природный горизонт прекрасен сам по себе, всё остальное — истина, выплеснутая на кого-то рядом из глаз смотрящего.
Так и с «Кольцами Сатурна» — эти эссе, скрывающиеся в каждой главе, прекрасны сами по себе, потому что они написаны вдумчивой, лиричной и тщательной рукой, а всё остальное уже глубоко личное созвуие или диссонанс с ходом мыслей Зебальда.
В некоторых главах он смотрит через головы, его персонажи — это ход времени и запустение, которое остаётся после ушедших лет, после того, как ушёл человек, смысл, эпоха. В других — он внимательно скользит сквозь человека, не без удовольствия выкладывая перед читателем наиболее блестящие, мерцающие и выпуклые черты, события и детали, после чего разворачивает ленту естественного развития любого живого существа — он ведёт читателя вслед за образом по пути умирания, исчезания, развеивания.
Через мысли Зебальда происходит неочевидный диалог с внутренней деструктивностью, которая в той или иной пропорции присутствует внутри многих людей. Беглое журчание промозглых строчек так пленяет, хотя и студит зубы, потому что они — опора, от которых можно оттолкнуться и устремиться по воздушным потокам бестелесным напористым сквозняком, раскрывая под собой последствия человеческих жизней в виде обветшалых руин и забытых книжек, или затесаться в стремящиеся к нерестилищу косяки форелей, балансируя в толще воды тонкими плавничками и чувствуя, как вместе с водой сквозь твоё тело проходит время, которое можно прочувствовать только на глубине, оторвавшись от плотной рациональной почвы.
Хорошая прогулка — это интеллектуальный процесс, она очищает душу и заполняет разум, если не превращать движение в бесцельное фланирование со стеклянными глазами.
Все главы «Колец Сатурн» жизнеспособны по отдельности, и ещё лучше смотрятся вместе, они переходят одна в другую, как переходят улицы в переулки, поглощаются скверами и растворяются в тихих двориках. Их можно смаковать по одной, это как вести необременительный телефонный разговор с человеком, которого ты давно знаешь. Или жадно читать одну за другой, пока не начнут болеть глаза, и это будет сродни лихорадочному узнаванию в другом человеке того, что тебе интересно, важно, что ты не мог ухватить пальцами за самую суть, и ты спрашиваешь, спрашиваешь, спрашиваешь, теряя счёт времени.
Такие вещи стоило бы читать даже через силу, надеясь, что сопло фильтра, разделяющее всё поступающее на «нравится» и «не нравится» всё же пропустит Зебальда сквозь себя, но если этого не происходит — лучше не мучить себя, как не мучают человека, с которым вам больше не о чем горевать, и не о чем говорить.
Герой романа Винфрида Г. Зебальда, ощутив чувство внутренней пустоты, отправляется в пешее путешествие по графству Суффолк. Я сразу представила себе прогулку Винсента Ван Гога, о которой он писал в письме брату: «Вечером гулял по безлюдному берегу моря. Это было не весело и не грустно — это было прекрасно», надеясь прочитать внутренний монолог человека, наслаждающегося жизнью, свободой, красотой пейзажей и свежим ветром Северного моря. Но путешествие Зебальда было иным: через год после начала своего вояжа, он попадает в больницу со странной «болезнью души и тела», где начинает мысленно писать записки о проделанном им пути вдоль морского побережья. Почему же у рассказчика возникло сильное душевное смятение и как удалось ему заполнить внутреннюю пустоту? Почему одним из эпиграфов к книге была цитата из «Ареопагитики» Д. Мильтона «Добро и зло, как мы знаем, растут в этом мире вместе и почти неразлучно»?
Вероятно, герой романа - это сам автор, который был заядлым путешественником. Но я не назвала бы книгу романом, скорей всего, это сборник рассказов-размышлений об увиденном в пути, что повлекло поток воспоминаний автора о местах и людях, всплывающих в его памяти в случайной последовательности. В воображении автора рисуется исчезающее прошлое, оно уносит его далеко из тех мест, где он находится, его всё чаще охватывают далеко не радостные, а мучительные воспоминания. «Воображение — это форма памяти», – сказал Набоков в одном из интервью. Вот так в своём воображении запечатлел автор свои воспоминания, ассоциации и призраков, появляющихся во время путешествия. Но они парализуют его ужасом при осознании разрушений, возникших не только вследствие времени и истории, но и в результате человеческой деятельности:
«Одна секунда, часто думаю я, одна секунда ужаса, и целая эпоха исчезает навсегда».
Обстоятельное и неторопливое повествование романа не даёт ощущение покоя, оно обманчиво прячется за весьма старомодным языком и удивительной наблюдательностью автора. Он вспоминает о многом: о не ведающих корысти людях долга, о войнах, о пришедших в упадок городах, о погибающей в некоторых местах природе. Зебальд потрясён увиденным им упадком цивилизации, которая ведёт не к высотам, как принято считать, а вниз, приближая свой конец:
«На каждой новой форме уже лежит тень разрушения. Дело в том, что история каждого существа, история любой общности и история всего света движутся не по красивой дуге, взмывающей ввысь, но по некой орбите, которая, достигнув меридиана, ведет вниз, во тьму».
Грустные истории семьи писателя Майкла Хомбурга, жизни Джозефа Конрада и Алджернона Суинберна переплетаются с рассказами о майоре, у которого жил ручной петух, а период правления китайской императрицы Цыси волнует его не меньше, чем современные зоны безработицы. История встреч виконта де Шатобриана с Шарлоттой Айвз для автора не менее интересна, чем идеи сэра Томаса Брауна. Казалось бы, кого волнует жизнь рыбаков северного побережья Британии, улов сельди, физиологическое строение этой рыбы, способности её к выживанию и способы её добычи? Но эта часть книги оказалась очень занимательной. Вот Зебальд сидит на тихом берегу озера Бенакр-Брод, и ему кажется, что он смотрит в вечность, а здесь он приглашает читателя посетить Голландское королевское кладбище… Остались в памяти слова героини одного из рассказов автора:
«Подчас мне кажется, что мы так никогда и не научились жить на этой земле и что жизнь – это просто огромная, постоянная, непонятная ошибка».
У Зебальда совершенно непостижимые переходы от одного предмета размышлений к другому. Например, он описывает мемориал битвы при Ватерлоо, бельгийский Львиный курган, представляя себе битву, а затем, без каких-либо отступлений, следует описание обеда в брюссельском кафе, где он наблюдает за поглощающей мясное блюдо пожилой дамой, а потом вдруг резко переходит к строительству железной дороги в Конго, о жестоком порабощении местного населения: «Думаю, она родилась примерно тогда же, когда было закончено строительство железной дороги в Конго. Первые сведения о способах и масштабах преступлений, жертвами которых стало туземное население в ходе освоения Конго, были обнародованы в 1903 году». Далее идёт рассказ об ирландском вопросе, о британском консуле Кейсменте, участвовавшем в ирландском освободительном движении. Далее сразу – о железнодорожной узкоколейке, связывавшей Хейлуорт с Саутуолдом, построенной для китайского императора, и тут же - о драконе на гербе, украшающем паровоз, от которого мысль автора перескакивает на восстание тайпинов в Китае. Такие неожиданные переходы от одной темы размышлений к другой могут раздражать, потому что при этом невозможно расслабиться, читатель вынужден постоянно концентрировать своё внимание на ходе мыслей автора. И так на протяжении всёй книги. В конце концов, устав фейспалмить по поводу внезапных скачков мыслей автора, я решила сосредоточиться на повествовании и, в итоге, стала даже получать удовольствие от чтения. Если учесть, что некоторые вопросы, поднимаемые автором, не всем интересны, то эту книгу можно было бы назвать скучной, но если для кого-то будут занятны подробности и детали тех или иных исторических событий, то чтение вполне увлекает. Ну, а что вы хотели от предполагаемого критиками кандидата на Нобелевскую премию? Ведь всем давно известно, что эту премию должен выстрадать не только писатель, но и читатель. Главное, чтобы после подобных страданий у читателя не пропал интерес к автору. У меня вот не пропал, так что, думаю, предполагаемое выдвижение Зебальда на «нобелевку» вполне оправданно.
Бесцветные чёрно-белые фотографии, которые используются автором как иллюстрации, самые обычные, ничем не примечательные, но без них книга была бы неполной. Можно было бы предположить, что депрессивный текст Зебальда несёт одну главную идею – всё тлен. Но нет, это слишком просто. Зебальд протестует против технического прогресса, который разрушает природные основы бытия. Это маленький тихий бунт человека против того, что сам он и создал:
«Вся человеческая цивилизация с самого начала была не чем иным, как с каждым часом все более интенсивным тлением, и никто не знает, как долго она будет тлеть и когда начнет угасать».
И всё-таки, автор заполняет охватившую его пустоту воспоминаниями, начав расшифровывать свои больничные заметки, оставляя на бумаге следы, которые были уничтожены временем, историей и человеком. Путешествие в прошлое обрело смысл, а автор – душевное равновесие. «Что бы мы были без воспоминаний?» Прошлого бы не существовало, а наша жизнь была бы чередой бессмысленных мгновений…
P. S. Эту рецензию я посвящаю своему отцу, приобщившему меня с раннего детства к чтению и долгим пешим прогулкам. Он любил показывать мне достопримечательные места и рассказывать интересные вещи. По выходным дням мы уходили от дома далеко-далеко и, гуляя, болтали обо всём на свете. Сейчас, когда папы уже нет, я вспоминаю эти прогулки и бесконечные разговоры с любовью и огромной благодарностью, понимая, насколько они были важны тогда для меня и как много мне дали…
Долгая прогулка - 2018. Октябрь. Команда "Кокарды и исподнее"
Посвящается дяде Олегу, который взял меня в мое первое пешее путешествие.
Чуть подробнее для судей ДППосвящаю рецензию на книгу про пешее путешествие этому человеку, потому что именно с ним я на своей коже прочувствовала, что такое пешее путешествиесвернуть1 октября. Пасмурное и непривычно холодное для Одессы утро. Зябко. Я просыпаюсь неохотно, тяжело, страшась скинуть теплый кокон одеяла и коснуться ногами вдруг очень холодного пола. Я просыпаюсь с ощущением законченного жизненного этапа. Я еще не знаю, как болезненно для себя оборву старые связи. Открываю читалку, смотрю на обложку "Колец Сатурна", смотрю в окно... Не вижу особой разницы. Глаза лениво скользят по незамысловатым, спокойным строчкам. Через пару мгновений я вливаюсь в поток...
Идеальная синхронизация. Вот что случилось у нас с произведением Зебальда. Эта книга из тех, которые так просто не объяснишь. Сюжета нет. Четко выраженного посыла - нет. Зато есть намного более редкий в литературе удачный поток сознания, затягивающий в свой омут круговорот образов. Как будто делают сладкую вату. Когда не хочется ничего говорить, хочется просто молча протянуть книгу. Купить в подарок. Поставить себе на полку и любоваться.
Это даже не роман, а записки путника. Плавное, мерное течение мысли, которое дает герою дорога, или потребность дороги, - та драгоценная редкость, то созвучие моим собственным чувствам, возникающих от слова "путешествие", которое я ищу в книгах о них. Концентрация на созидании, а не на действии, которая выкручена на полную в этой книге. Все пейзажи, все фотографии - лишь триггер к путешествию мысленному, ассоциативному, путешествию памяти. Это все про атмосферу. Ты вливаешься в нее, ты плывешь, ты растворяешься в книге. Не замечаешь, как проходит время. С недоумением переворачиваешь последнюю страницу.
Зебальд, ты волшебник! Ты грустный, уставший, бесконечно мудрый маг. Я не могу представить тебя иначе, как бородатым, с искринками в глазах Дамблдором. "Кольца Сатурна" - это настоящее погружение в Омут Памяти. Скитания по берегу моря где-то на задворках Англии открывает порталы в такие знакомые мне уголочки Голландии: Гаага, Ленден, Амстердам... Собственные эмоции так созвучны твоим, что этот личный опыт тоже вливается в твою книгу, а фотокарточки как-будто окрашиваются в черно-белую гамму и становятся в один ряд с приведенными в книге. Это знакомство с людьми, казалось бы, абсолютно не связанными, но такими уместными, ведь это поток, поток... Мы наблюдаем за нелегким, насыщенным жизненным путем Конрада Коженевского, более известного как Джозеф Конрад, а с его истории перетекаем в ужасы освоения Конго. Узнаем о китайском сумбуре второй половины 19 века и ненадолго фокусируемся на императрице Цыси. Суинберн, Фицджеральд, Гаррард... Осколки эпох, периоды судеб, как звездная россыпь, как прах бесконечной вселенской мозаики. Где война и наводнение сельдью, собственно, лишь то, что имело место быть, без учета миллиардов мельтешащих эмоционирующих человечков. В твоем взгляде серым-серо, твои фотографии - черно-белые. Ты смотришь на мир, ты мнешь его своими подошвами со спокойствием черепахи, на которой держится чей-то мир. Ты даришь возможность окунуться в это мироощущение мне, читателю. Вот она, магия гениальной литературы.
Подчас мне кажется, что мы так никогда и не научились жить на этой земле и что жизнь — это просто огромная, постоянная, непонятная ошибка.
"Кольца Сатурна" - это доза чистой, незамутненной, высококлассной меланхолии. Возможно, человеку на пике сил, вечному оптимисту такое произведение покажется слишком унылым, скучным, загоняющим в депрессуху. Возможно так. Но вечных оптимистов не бывает. Для каждого мир когда-никогда, а сереет. У Зебальда эта серость - ни в коем случае ни скука и не пессимизм, и уж тем более не безысходность с отчаянием. Взгляд автора - это принятие, спокойное, вдумчивое, естественное. Автор не спешит, не движется из-точки А в точку Б. Разве вам не хватает такой умиротворенной свободы? Лично мне очень даже. И пока наш мир, многозадачный, дымящий требует целенаправленного движения челночным бегом от цели к цели, от задания к заданию, от ступеньки к ступеньке, очень важно не забывать. Что спешка вокруг нас - наносное, созданное самим обществом.
Что всегда можно пойти. Пешком. С рюкзаком на плечах, или без, как угодно. Пойти в путешествие. К Путешествию. Как к другу, с которым можно говорить без слов. Как к учителю, который поможет восстановить душевное равновесие. Как к маме, которая согреет объятьями. Как к маленькой смерти, раз уж все тлен, чтобы переродиться, как феникс.
Ну а если господин Путешествие "недоступен или не может принять ваш звонок, перезвоните пожалуйста позже", то можно сгонять на "Кольца Сатурна". Проветриться, так сказать.
Рекомендую.
Audio: Sean Angus Watson - Don't Know How to Say This to You
Зебальд не оставляет ни толики надежды. Время стирает всё, каждый миг - миг умирания, человечество занимается самоуничтожением, люди убивают друг друга, во все времена одно и то же - добрее или лучше никто не становится. И вся эта безнадежность подается в виде дневника одного пешего путешествия по кусочку Англии - графству Суффолк. остановки в печальных покинутых людьми местах и воспоминания-размышления. все это с лично отобранными Зебальдом фотографиями, что превращает повесть в некое подобие документального фильма. При всей безысходности - мне понравилось. И, конечно, Зебальд прав. Это вопрос мировосприятия - кто-то читает Зеланда, а кто-то Зебальда
Непостижимо, подумал я. Как возникает избирательное сродство? Как возникают аналогии? Как происходит, что в другом человеке вы видите самого себя, а если не самого себя, то вашего предшественника?
Я твержу себе, что такие совпадения происходят чаще, чем мы думаем, что мы все движемся друг за другом по одним и тем же орбитам, предначертанным нашим происхождением и нашими надеждами. Но я не в силах справиться с фантомами повторения, с этими призраками, все чаще мелькающими в моей голове. В любом обществе у меня возникает чувство, словно я где-то когда-то уже слышал те же мнения, высказанные теми же людьми, таким же образом, теми же словами, в тех же выражениях, с теми же жестами. Это физическое ощущение, скорее всего, можно сравнить с состоянием обморока, помрачения сознания от тяжелой кровопотери. Иногда оно держится очень долго и способно вызвать мгновенный паралич мышления, органов речи и неподвижность членов. Как если бы вы испытали внезапный удар. Этот феномен до сих пор не имеет убедительного объяснения. Возможно, речь идет о каком-то предвосхищении конца, о каком-то шаге в пустоту или о чем-то вроде зацикливания. Так застревает на одной музыкальной фразе патефон, не столько из-за повреждения механизма, сколько из-за неисправимого дефекта в заданной механизму программе.
Гуансюй скончался в мучениях 14 ноября 1908 года. В предвечерних сумерках, или, как было объявлено, в час петуха. В момент смерти ему было тридцать семь лет. Семидесятитрехлетняя вдовствующая императрица, которая так планомерно разрушала его тело и дух, не пережила его, как ни странно, даже на сутки. Утром 15 ноября она (в общем, еще полная сил) председательствовала в Государственном совете, обсуждая создавшееся положение, но после обеденной трапезы, когда она назло придворным врачам съела на десерт свое любимое блюдо – райские яблочки с густыми сливками, у нее начался кровавый понос, от которого она уже не оправилась. Примерно в три часа дня она скончалась. Уже облаченная в саван, она продиктовала последний указ и простилась с царством, которое под ее почти полувековым регентством оказалось на грани распада. Теперь, сказала она, я оглядываюсь назад и вижу, что история состоит из сплошных бед и испытаний. Они накатывают на нас, как волна за волной накатывают на берег. На протяжении всех наших земных дней нет ни единого мгновения, сказала она, когда бы мы были действительно свободны от страха.
...На каждой новой форме уже лежит тень разрушения. Дело в том, что история каждого существа, история любой общности и история всего света движутся не по красивой дуге, взмывающей ввысь, но по некой орбите, которая, достигнув меридиана, ведет вниз, во тьму. Сама наука об исчезновении в кромешной тьме для Брауна неразрывно связана с верой, что в день воскресения мертвых, как в театре, завершатся последние вращения по орбите, преображения, революции и все актеры еще раз выйдут на сцену "to complete and make up the catastrophe of this great piece". Врач, который видит, как в телах прорастают и беснуются болезни, постигает смертность лучше, чем цветение жизни. Ему кажется чудом уже то, что мы держимся хотя бы один-единственный день. Против опиума стремительно уходящего времени еще не выросло лечебное зелье, пишет он. Зимнее солнце показывает, как быстро свет угасает в пепле, как быстро обнимает нас ночь. С каждым часом счет возрастает. Стареет даже само время. Пирамиды, триумфальные арки и обелиски-это колонны из тающего льда...
От первой садовой свечи до газового фонаря 18-го века и от света первого фонаря до тусклого сияния дуговых ламп над бельгийскими шоссе - все это горение. Сжигание - самый глубинный принцип любого из производимых нами предметов. Рыболовный крючок, фарфоровая чашка ручной работы, телевизионная программа - производство их основано на одном и том же процессе сжигания. У придуманных нами машин, как и у наших тел, и у наших страстей, есть медленно угасающее сердце. Вся человеческая цивилизация с самого начала была ничем иным, как с каждым часом все более интенсивным тлением, и никто не знает, как долго она будет тлеть и когда начнет угасать.
Значит, вот оно какое, думаете вы, медленно двигаясь по кругу, это искусство представления истории. Оно основано на искажении перспективы. Мы, уцелевшие, видим все сверху, видим все одновременно и все-таки не знаем, как это было. Вокруг расстилается пустое поле, на котором однажды за несколько часов погибли пятьдесят тысяч солдат и десять тысяч лошадей. В ночь после битвы здесь, должно быть, стоял многоголосый хрип и стон. Теперь здесь нет ничего, кроме бурой земли. И что в свое время сделали со всеми этими трупами и останками? Захоронили под этим памятником? И значит, мы стоим на груде мертвых? Она и есть наша наблюдательная вышка? И с нее открывается пресловутый исторический кругозор?