Человек ли это?

История выжившего

Я не был мертв, и жив я не был тоже;
А рассудить ты можешь и один;
Ни тем, ни этим быть — с чем это схоже.

Данте, « Божественная комедия»

Примо Леви - молодой итальянец еврейского происхождения - к концу войны, в 1944 году, попадает в нацистский концентрационный лагерь Освенцим (Аушвиц). Здесь он проведёт почти год и окажется свидетелем освобождения лагеря советскими войсками. Воспоминания о кругах ада, через которые Примо пришлось пройти, лягут в основу данной книги.
Она написана вскоре после его освобождения и представляет честный и по возможности бесстрастный рассказ очевидца. Из поступивших в лагерь смерти 650 итальянских евреев в живых осталось только 20 человек. Леви не погиб отчасти благодаря своей профессии, отчасти из-за счастливого стечения обстоятельств. Он ранее учился на химика, что позволило ему оказаться в группе, отобранной руководством лагеря для «специальных» работ. Недалеко от Освенцима немцы строили химический завод. В результате Примо смог избежать постоянного пребывания на морозе, который в связке с голодом убивал огромное количество хефтлингов (так называли заключённых). Автор без лишнего пафоса описывает лагерный быт. Самое страшное, по его словам, это даже не бесконечные физические лишения и побои, а отношение к хефтлингам.
Есть люди и «нелюди». Руководство лагеря и охранники не считают еврейских (и не только еврейских) заключенных полноценными людьми. Только лишив их человеческого статуса, а не просто окрестив ненавистными врагами, можно было с ними так обращаться.
Как пишет Леви, именно отношения к нему как к «недочеловеку» он не может простить своим тюремщикам. Он описывает несколько эпизодов, характеризующих духовный ад пребывания в лагере. Однажды эскортирующий его охранник запачкал руки и не придумал ничего лучше, как вытереть руки о спину Примо.

Без злобы, без ненависти он вытирает сначала ладонь, потом тыльную сторону руки о мою спину. Невинный дикарь Алекс! Как бы он удивился, скажи ему кто-нибудь, что именно за этот поступок я сужу его сегодня, а с ним Паннвитца и несметное число других, таких же, как они, больших и маленьких, в Освенциме и где бы то ни было.

Аавтор упоминает и евреев, которым удалось стать «придурками» - заключёнными на привилегированном положении, которые не выполняли тяжелых работ. Они демонстрировали по отношению к общей массе заключённых ту же бесчеловечность, что и остальные. Хочется сказать - дело не в людях, дело в системе.
Заключённых эксплуатировали как бездушных рабов. Жестокость передавалась по вертикали - от эсэсовцев к уголовникам, которые надзирали над обычными заключёнными. Надзиратели понимали, что прояви они крупицу сочувствия, сами рискуют оказаться на месте эксплуатируемых. Ни охранников, ни даже самих эсэсовцев нельзя считать свободными. Люди, основываясь на ложных теориях и преступных заблуждениях, породили систему и сами стали её рабами.

Обесчеловечивание начиналось с того, что людей лишали имени и присваивали номера, на которые они отныне должны откликаться. Были большие номера и малые номера - старожилы лагеря.
В книге много подробных описаний лагерного быта, который на первый взгляд может показаться полным нелепых предписаний, но в них есть своя страшная логика. По словам автора, множество лишённых какого-либо практического смысла предписаний служило главной задаче создателей лагерей - убить в человеке человека, задушить в нём всё человеческое.
С самого начала прибывающие сталкиваются с бездушным чудовищем. После долгой дороги в битком набитых вагонах люди мучительно жаждут воды, но их ждёт кран с надписью, что вода испорчена и её пить нельзя. Как свидетельствует автор, изощренный садизм стоит за большинством так называемых предписаний для заключённых.
В лагере не действуют моральные принципы и установки свободного человека. Здесь каждый должен следить за своими вещами, даже когда умывается. Стоит на секунду зазеваться и у тебя пропадёт твоя скудная пайка хлеба. Единственный способ выжить - это играть по лагерным правилам. Ключевым считается умение «организовывать» - раздобыть что-нибудь нужное (термос супа, дополнительную рубашку).
При этом нацистам, несмотря на все их старания, не удалось полностью справиться с задачей. Человеческое начало пробивается в заключённых, доказывая, что оно не умерло, просто ушло в подполье. Есть те, кто старается помочь новичку Примо, объяснить ему, как нужно себя вести.
Многие слова в лагере имели не такое значение, как на воле. Нельзя сравнивать голод свободного человека, пропустившего обед, с голодом, который преследует заключённого и не оставляет его даже во сне. То же относится и к холоду... Понятие времени в лагере тоже своё. Изнурительные однообразные дни тянутся бесконечно, а по вечерам после отбоя кажется, что они пролетели мгновенно. Надежды на изменения к лучшему только делают хуже, всё равно они никогда не сбываются…
По лагерю то и дело ходят разные слухи, один из которых касается селекции. Примо повезёт пережить одну из таких селекций. Руководство лагеря не хочет лишних потерь среди рабочей силы, но оно не намерено «кормить» доходяг. Решение о жизни и смерти принималось чуть ли не за секунду и, как и многое в лагере, часто зависело от случая.

Примо описывает десять решающих дней после того, как нацисты вынуждены были оставить Освенцим из-за наступления советских войск. Тех, кто мог ходить, немцы угнали с собой, а больные заключённые остались в опустевшем лагере без воды, еды и тепла. Выжить в таких условиях было крайне трудно, но Примо описывает один трогательный случай - пример возрождающегося гуманизма.

Когда было заделано выбитое окно и в печке заплясал огонь, мы вздохнули с облечением. Товаровский (франко-польский еврей, двадцать три года, диагноз: тиф) предложил, чтобы каждый выделил нам троим за работу по кусочку хлеба из своих запасов, и все как один согласились.
Ещё вчера такое предложение прозвучало бы просто невероятно. Лагерный закон, гласивший: «Съешь свой хлеб, а если удастся — и хлеб соседа», исключал такое понятие, как благодарность. Теперь же и вправду можно было поверить, что лагерь умер. С первого за всё время проявления гуманности начинался новый отсчет: оставшиеся в живых хефтлинги стали снова превращаться в людей.

Как только державшая их в своих тисках человеконенавистническая власть рухнула, люди вновь стали превращаться в людей.

Рисунок Эллы Либерман-Шибер

Книгу мне было читать эмоционально тяжело, хотя вначале Леви и пытается слегка приободрить читателя.

Мне повезло: я был депортирован в Освенцим только в сорок четвертом году — уже после того, как немецкие власти, учитывая всё возрастающую нехватку рабочих рук, решили увеличить среднюю продолжительность жизни обречённых на уничтожение узников, ощутимо улучшив условия их существования и временно прекратив бесконтрольные убийства.

Стивен Пинкер - когнитивный психолог и автор научно-популярных книг – пишет в «The Better Angels of Our Nature: Why Violence Has Declined» Steven Pinker , что количество мирных жителей, убитых в средние века крестоносцами на Востоке, учитывая общее число жителей земного шара в ту эпоху, можно сопоставить с количеством жертв Холокоста.
Такое сравнение чем-то мне не нравится, и дело даже не в том, что если посчитать жертв нацизма
самых разных национальностей, получится гораздо более высокая цифра. Меня смущает не статистика, а её интерпретация. В некотором роде подразумевается, что нет качественной разницы в жестокостях, порождаемых человеком на протяжении всей истории…
Я достаточно много читаю документальных текстов. Практически каждый исторический период повествует о человеческих трагедиях, но происходящее в сравнительно далёком прошлом редко трогает по-настоящему. Оно не захватывают меня эмоционально не потому, что я не стараюсь понять персонажей, а как раз наоборот. Попытка, всегда лишь отчасти успешная, разобраться в психологии, мотивах и взглядах человека, скажем XVII века, приводит к тому, что я понимаю, что его мировосприятие во многих аспектах далеко от привычного и понятного мне. Что-то может шокировать, что-то вызывать уважение, но я не могу примерить к себе видение мира этого условного человека XVII века. Чем больше я знакомлюсь с подробностями, тем очевиднее для меня этот разрыв. Следовательно, жестокости и несправедливости той эпохи остаются событиями из немного другой реальности...
Иногда говорят, что многие не особенно любят литературу, созданную до XIX века, так как не могут её прочувствовать. Переживания и мотивы людей тогда слишком отличались, тогда как начиная с XIX века ситуация начала быстро меняться. Действительно, на многие вещи люди начали смотреть в близком нам ключе именно в этом столетии. К примеру, сложились современные нам основы семьи как союза между двумя людьми и отношения к детям, которых до этого воспринимали просто как маленьких взрослых (это, конечно, упрощение, но тем не менее).
Таким образом события XX века не только близки от нас во временной плоскости, но и психология живших в то время людей нам в целом понятна.
Именно поэтому мне каждый раз по-новому больно читать о зверствах, творимых людьми, условные письма и дневники которых мне понятны, чьи страхи, надежды, чувства к друзьям и любимым я могу с лёгкостью представить. Вдвойне страшно, что ужасные преступления совершали и оправдывали люди, с которыми мы сегодня можем себя соотнести в психологическом плане. Именно это пугает.
Самые обычные люди, не какие-то персонажи далёкого прошлого с их часто непонятными нам представлениями о «чести» и «бесчестье», о «добре» и «зле», способны создавать абсолютное зло и превращать жизнь миллионов не причинивших им вреда людей в кошмар... Нацисты были обычными людьми, вероятно, желавшими добра своей стране в том извращённом смысле, в каком они его понимали. Вначале они, возможно, сами не знали или не хотели знать, к чему и в каких масштабах в итоге приведёт их идеология.
Описывая свой опыт, Примо задаётся вопросом, а нужны ли такие книги? Безусловно. Как бы ни было трудно читать про концентрационные лагеря, неважно кем, где и когда созданные, иногда нужно это делать, чтобы напомнить себе новейшую историю.
Большинство мыслящих людей сегодня знает об этом достаточно, но пройдут десятилетия, века... Какой-нибудь умник решит пересмотреть историю, подойти к ней, так сказать, с нового угла. В ход могут пойти аргументы наподобие тех, которые любят некоторые современные ревизионисты: «историю пишут победители», «это слишком ужасно, чтобы быть правдой», «враждебная пропаганда постоянно пыталась очернить Третий рейх». Познакомившись с работой этого умника, кто-нибудь найдёт в речах Гитлера слова о миролюбии и нежелании войны и сделает на этом акцент, а расовую ненависть постарается представить как устаревшее понятие и распространённое заблуждение рассматриваемой эпохи...
Конечно, относительно тех событий сохранились фотографии, остались ставшие музеем лагерные постройки, да и античеловеческий характер нацистской идеологии налицо, но в любом случае каждое свидетельство очевидцев ценно.

Потрясающая книга (а литературой на тему Второй Мировой и холокоста меня удивить сложно), но эта книга меня потрясла (извиняюсь за повтор, не могу найти другого слова). И знаете, после этой книги очень ярко видна разница между рассказами о реальных событиях глазами тех, кто это пережил и современными дешевыми слезовыжималками на эту тему (передаю очередной привет "книжным ворам", "мальчикам в полосатых пижамах" и прочим "живущими с волками"), где тебя реально колотят литературным молотом по голове пытаясь выжать с тебя слезы.

Рассказы реальных выживших, в частности эта книга отличаются малоэмоциональностью - там вам не будет стенаний, заламываний рук и игры на эмоциях. Это просто рассказ, зачастую сухой, но вот такая пониженная эмоциональность повествования зачастую придает гораздо больший эффект погружения. Вот я эту книгу начала читать на резком контрасте между окружающей меня действительностью и тем, о чем я читала. В квартире тепло настолько, что окно постоянно открыто. Рядом мигает гирляндой уже наряженная елка, а с кухни доносятся умопомрачительные запахи пекущегося в духовке рождественского штоллена. А в книге у меня ад - холод, голод, болезни и тяжелый, напряженный труд и ежедневная смерть. Казалось бы, пережить это невозможно, но человек такая скотина что привыкает ко всему.

Одним из самых основных ключей к выживанию в лагере смерти как раз является возможность отключить эмоции и направить все скудные усилия на выживание. Разумеется, это при условии, что вам "повезло" и вас не отправили тут же по прибытии в печи Аушвица. Хорошо известно, что шанс остаться в живых был (хотя бы на время) у молодых и здоровых мужчин (реже женщин), желательно с ценной для немцев профессией. Но иногда они "развлекались" и, скажем, поступали так: на сортировке открывали двери вагонов с каждой стороны, и, допустим, те кто вышел в левую дверь отправляли в печи, а вышедшие через правую дверь оставались в живых. Или наоборот, как в голову взбредет. Вот так чья-то прихоть определяет разницу между жизнью и смертью.

Среди оставшихся в живых была своя иерархия:

Лагерному старожилу номер говорил все: когда, каким транспортом и из какой страны заключенный прибыл. К обладателям номеров от 30 ООО до 80 ООО все относились с уважением: из них, обитателей польских гетто, осталось в живых всего несколько сотен. Тем, кто намеревался вступить в коммерческие отношения с номерами от 116 ООО до 117 ООО, нужно было держать ухо востро: человек сорок, оставшихся от тысячи греков из Салоник, могли надуть любого. Что касается самых высоких (или больших) номеров, в них была заложена скорее комическая информация, и они вызывали примерно такую же насмешливую реакцию, какую в нормальной жизни вызывают слова «первокурсник» или «призывник». Типичный большой номер отличается упитанностью, пугливостью и наивностью; он готов поверить, что тем, у кого стерты ноги, в санчасти выдают кожаную обувь, и оставить свой котелок с супом тому, кто предложит его «посторожить», пока он туда сбегает. Еще такому новичку можно продать ложку за три пайки хлеба или надоумить его спросить у самого свирепого капо (именно так попался я), не он ли возглавляет Kartoffelschalkommando, то есть команду по чистке картошки, и нельзя ли в нее записаться.

Итак, первый урок - отключить эмоции. Не думать о тех (родных, близких, друзьях) которых отправили в печи Биркенау, не тратить эмоции на переживания. Ничего не изменить. Еще одно правило, которому учатся, и которое вытекает из предыдущего - экономия. Экономия мыслей, эмоций, сил, чувств, усилий. Вот сцена, как некий заключенный по привычке пытался работать хорошо:

Работает Краус слишком много и слишком энергично, он еще не освоил наших подпольных методов экономить все — дыхание, движения, даже мысли. Он еще не знает, что безопаснее заработать пару ударов, потому что от битья, скорее всего, не умрешь, а от непосильной работы — обязательно, но, когда он это поймет, может быть слишком поздно. Он еще думает, бедный Краус… нет, речь не о мыслительном процессе как таковом, а о дурацких предрассудках, свойственных маленьким служащим, которые он захватил с собой в лагерь… так вот он думает, будто здесь все так же, как и на воле, где работать принято, где это в порядке вещей и где это просто необходимо, ведь ему с детства вдалбливали: чем больше работаешь, тем больше заработаешь и сытнее будешь есть.

Кстати, о подобном писали и заключенные сталинских лагерей и учились подобным трюкам. Не зря говорили, что "Колыма держится на трех китах - блат, мат и туфта". И те, кто пытался (по наивности) или по складу своего характера (совесть не позволяла туфтить даже в лагере) - умирали первыми.
Да, если вы в книге Леви попытаетесь найти описание какого-то братства заключенных, которые друг другу помогают и поддерживают и объединены общим горем и пламенем ненависти к захватчикам - забудьте, этого нет. Каждый занят своим выживанием. Возможно какое-то подобие дружбы между отдельными людьми, или какая-то сиеминутная помощь/кооперация, но в целом - каждый сосредоточен на себе и своем выживании. Пишет Леви и о том, о чем писали многие - свои зачастую были страшнее чужих. И еврей, сумевший (взятками, интригами, подлостью) добиться мелкой лагерной должности над своими же собратьями евреями издевался похлеще чем немец. Продиктовано это было зачастую страхом, а ну как кто-то подумает, что жалеет или прикрывает своих? В таких случаях лучше перестараться, чем недостараться.

Придурки-евреи — явление грустное и примечательное. Сегодняшнее страдание в соединении с прошлым, древним страданием и традиционной, воспитанной с детства, враждебностью к чужаку превращает их в асоциальных, бесчувственных чудовищ. Они типичный продукт немецкой лагерной системы: когда людям в состоянии рабов предлагаются определенные блага, привилегированное положение и неплохой шанс выжить, пусть даже в обмен на предательство по отношению к товарищам, — хоть один желающий, да найдется всегда. Он уже не подпадает под общий закон, уже неприкосновенен. Чем больше у него власти, тем ненавистнее он всем, тем больше ненависти вызывает. Если ему дано право командовать горсткой несчастных, решать, жить им или умереть, он становится беспощадным тираном, потому что понимает: в противном случае на его место поставят другого, более подходящего. Кроме того, весь запас ненависти к угнетателям, которую он не может проявить, направляется им бессознательно на угнетенных: он только тогда почувствует удовлетворение, когда обиды, нанесенные ему сверху, выместит на тех, кто под его властью.

Еще один урок выживания - жить одним днем, не строить никаких планов, а действовать только исходя из сиеминутной ситуации (как не попасть на особо тяжелые работы, как попасть "на побывку" в лазарет, как отхватить получше штаны во время смены белья). И никаких планов на будущее.

Вот и сегодня, сегодняшнее сегодня, казавшееся утром несокрушимым и вечным, мы постепенно, поминутно одолели, отшвырнули и сразу забыли; ни в чьей памяти он и следа не оставит, этот, уже не сегодняшний, день. Мы знаем, завтра нас ждет то же самое. Разве что дождь будет сильней или слабей или мы будем не землю копать, а таскать кирпичи на карбидной башне. А может, завтра кончится война, может, завтра всех нас убыот или переведут в другой лагерь, или произойдет грандиозное переформирование, про которые неустанно, сколько существует лагерь, говорят как про уже давно решенное дело. Да кто вообще станет всерьез думать о завтра?

Примо Леви был в Моне (близлежащий к Аушвицу трудовой лагерь), и тамошние заключенные с некоторым недоумением восприняли новость о том, что в Биркенау было некое подобие бунта, когда рабочие зондер-комманд взорвали крематорий. Как, неужели еще могут остаться силы? А вот сцена после казни в Моне:

Эсэсовцы у подножья виселицы безучастно смотрят, как мы движемся мимо них. Они сделали свое дело, сделали хорошо. Пусть теперь приходят русские: здесь больше не осталось ни одного сильного человека, последний болтается на веревке у нас над головами, а из нас самих можно веревки вить. Пусть русские приходят, они найдут здесь только безвольных, безучастных существ, которых и убивать нет смысла — они сами подохнут.
Уничтожить человека трудно, почти так же трудно, как и создать. Но вам, немцы, это в конце концов удалось. Смотрите на нас, покорно идущих перед вами, и не бойтесь: мы не способны ни на мятеж, ни на протест, ни даже на осуждающий взгляд.

Немцы оставили Мону 18-го января. А советские войска вошли в Мону 25-го января. Кажется, вроде бы ерунда, что стоит продержаться чуть больше недели тем, кто выжил там недели/месяцы, а некоторые и годы (таких были единицы). Но, каждый день - борьба за выживание - найти остатки еды, воды (единственным источником воды был снег, который очень быстро был загажен экскрементами инфекционных больных). Не заразиться в последние дни от больных дизентерией или тифом. И да, несмотря на то, что лагерь был оставлен, никто за пределы лагеря не вышел - на это не было не сил, ни желания, люди просто остались в своих бараках и ждали.
Книга совсем небольшая, чуть больше 200 страниц на планшете, но она стОит больше иного тысячестраничного талмуда. В ней нет "воды", излишней художественной описательности, но каждая строчка может быть высечена в граните. Она горькая, она страшная, она нелицеприятная (не щадит автор никого, даже себя), но в плане понимания не только истории войны и холокоста, но и человеческой психологии - бесценный документ. Буду перечитывать обязательно, и без сомнения, эта книга которую можно и нужно читать и рекомендовать.

«Вы, живущие в своих домах, не допустите, чтобы с вами произошло то, что происходит здесь с нами».

Очень человечная книга, правдивая и открывающая глаза на внутреннее состояние пленного еврея в концлагере. Тут нет никаких давлений на слёзные железы, автор абсолютно не хочет выбить из читателя жалость, Примо Леви итальянский журналист, сам лично переживший Освенцим и так спокойно заявивший в начале книги, что ему повезло попасть туда в ‘44 году, пытается объяснить, что же им всем пришлось пережить.
Знаете, что меня больше всего удивило, так это подача, никакого драматизма, никакого нагнетения ужасов. Об унижении, голоде, холоде и рабстве, он пишет очень обыденно, то что свободного человека приводит в ступор и заставляет с мурашками на спине осознать всю дикость положения, он показывает как нечто банальное и в чем то естественное. Его язык сух и скуп, но в данной теме витиеватые обороты, легко можно оставить за кадром. Книгу невозможно отложить. И в общем то мы прекрасно знаем чем там все закончилось для евреев в целом и для Леви в частности, но хочется все таки понять, смогли ли выжившие устоять и сохранить то человеческое, что из них так усердно пытались выбить нацисты.
Вроде и хочется сказать «какой кошмар»! Но не хватает сил, не потому что не кошмар, а чего уж скрывать, мы ведь итак знаем что там происходило в концлагерях, нет сил в очередной раз удивляться и ужасаться.

наше нахождение здесь бессрочно; для нас лагерь не что иное, как раз и навсегда установленная форма нашего существования в германской социальной структуре.

Примо Леви делает сильный акцент на то, что в целом у них там была своя жизнь со своими законами и правилами, приспосабливались как могли и даже где то так же как и у свободных людей определенная иерархия, а ещё те кто закрывает глаза и устало плетётся за стадом, те кто хоть как то пытается пойти против течения, ну и те кто везде и во всем будут искать свою выгоду. Забудьте о книжках которые вы читали, где в концлагерях евреи помогали друг другу (никто не отрицает такие тоже были) но в первую очередь это те же джунгли, в которых каждый сам за себя и как бы ты хорошо не относился к соседу, после очередной селекции ты вздохнёшь спокойно, потому что он, а не ты окажется в газовой камере через несколько суток.
То что им пришлось пережить, это те самые круги ада, которыми нас пугает Библия и несмотря на то, что многие только молитвами и спасались, большая часть находящихся в лагерях теряли веру, в Бога, в людей, в себя. Их страдания сравнимы с библейскими, какое им дело до Каина убившего из зависти брата своего Авеля, когда они живут в мире окружённым предателями, что им истории о распятии Христа, когда на их глазах в небо уходят сотни тысяч невинных, за то что стары, слабы, больны или просто не так посмотрели на старшего по званию. И их нельзя осуждать, у них забрали все сначала дом, потом любимых и родных, затем честь, а потом напоследок прихватили с собой и надежду. Они существуют как могут.

Никто не должен отсюда вернуться, никто не должен вместе с клеймом на своем запястье предъявить миру страшное свидетельство о том, во что здесь, в Освенциме, человек осмелился превратить человека.

Эта книга раскрывает нам всю человеческую сущность, она страшна не рассказами о пытках в гестапо их там как таковых и нет, и даже не описанием того во что людей превратил голод и каторжная жизнь. Она страшна тем, что все что там происходит сделано человеком, который в обычной другой жизни может быть хорошим семьянином, отличным малым, прекрасным собеседником и вообще привлекательной личностью.

Заприте за колючей проволокой тысячи людей разного возраста, положения и происхождения, воспитанных в разных традициях и обычаях, говорящих на разных языках, лишите их возможности удовлетворять даже элементарные потребности, создайте постоянный, одинаковый для всех режим контроля — и вы получите идеальные условия для того, чтобы выявить экспериментальным путем, какие свойства были присущи человеку как представителю животного мира изначально, а какие он приобрел в процессе выживания.

Советовать книгу кому то, я не решусь, но если вы спросите меня читать ли Примо Леви «Человек ли это?», я не задумываясь скажу - да. Чтобы знать, чтобы понимать и чтобы не допустить!

Вчера я смотрела фильм "Суд над Богом" - по заданию преподавателя этики. Фильм этот,как и книга Примо Леви, повествует об Освенциме. Я даже не собиралась ее читать (хватило и фильма),но удивительным образом "проглотила" за вечер. Само собою разумеется,что о подобных произведениях не скажешь:"Захватывающе! Великолепно!" (ибо что захватывающего в каждодневных страданиях и страхе?). Но читать их нужно,правда не слишком часто. Знаете,я будто сама побывала там,в Аушвице... Это страшно. У меня не было такого чувства даже тогда,когда я читала "Искру жизни" Эриха Марии Ремарка. Но это и понятно - ведь "Искра...",при всех ее достоинствах, - лишь художественное произведение,а "Человек ли это?" - воспоминания того,кто в действительности был на месте Лебенталя,Бухера,509-го и остальных. Того,кто каким-то чудом не сломался,не стал "доходягой"... Читая эти воспоминания по-настоящему переживаешь за Примо Леви и за его соузников. Больно становится в конце за тех,кто умер на пороге свободы,уже во временном госпитале на территории лагеря. И в конце от всей души желаешь автору оставаться таким же сильным человеком в нормальной жизни,каким он был в рукотворном аду.

Прочитана мною нига, которая стала сенсацией от итальянского еврея попавшего в Освенцим , пережившего все эти ужасы и донесшего до читателя их.
Нет в книге зверств фашистов, если и говорится о них, то как то вскользь и даже не только о них, а о людях других национальностей, кто так или иначе был "начальником" .
Главное здесь именно упор на то, можно ли остаться человеком в таких нечеловеческих условиях лагеря смерти . Автор не скрывает , а наоборот делает упор на то, что те кто починился системе, делал все как должно , практически никто не выжил. Чтоб выжить надо было приспособится- красть, врать, даже переносить побои которые лучше чем работа в тех условиях позволяли выжить.
Очень много подробностей быта, даже удивительно, как приспосабливались люди. Но автор задается вопросом, а люди ли они, те кто ждут, когда умрет товарищ и можно взять его пайку хлеба или башмаки. Сразу приходит картинка , где большое раненое животное умирает, а вокруг сидят гиены и ждут, когда можно приступить к трапезе.
Примо Леви рассказал очень доходчиво, что система лагеря убивает все человеческое и редко кто там помогает другому человеку, хотя и сам он помогал и ему помогали, но в основном сам за себя - просто закон джунглей какой то. Понятно, почему книга стала сенсацией- нет здесь тех красивых картинок, когда в порыве чувств ухаживают за кем то, а если ухаживают , то часто просто для того, чтобы не тому человеку, а именно тебе было лучше от этого. И все же человека в них не убили, они хоть как то пытались делать то, что могли. Очень страшно такое читать. И хоть вроде язык такой безэмоциональный, лишь кое где есть как бы лирические отступления, он дает почувствовать ту глубину отчаяния, то как все ниже опускались люди в своей попытке выжить. Немногим это удалось ,и хорошо, что они могли донести до потомков такие книги и мысль- нельзя , чтобы такое повторилось.