Бельканто

Как начать беспокоиться и перестать жить

«Бельканто» Энн Пэтчетт попал между жерновами жанра и слегка потрепался. Любители остросюжетной литературы, к которой он несомненно относится, будут ворчать, что на протяжении нескольких месяцев и сотен страниц мало что происходит: герои баламутят стоячую воду и в целом все зрелищные сцены укладываются в пару эпизодов. Любители психологической прозы, к которой роман тоже можно приписать, будут недовольны хаотичностью действия и схематичностью персонажей.

Автор использует прием «песочницы»: все герои помещены в герметичное пространство, взаимодействуют друг с другом, меняются сами и меняют других. Наблюдать за этим интересно, тем более что из условной песочницы они не выходят на редкость долго. Не будь у этой истории реальной основы, то можно было бы обвинить Энн Пэтчетт в неправдоподобности. Как же так, много месяцев сидеть с заложниками в обнимку, выдумать требования луны с неба, под конец почти всем передружиться и начать мечтать о светлом будущем? Кто будет терпеть настолько долго? Оказывается, бывало и такое. Он любит эту, она любит этого, этот любит вон ту, и все до одного обладают чутким к искусству сердцем, так что при звуках оперного пения немедленно трепещут и пускают слезу. Нет, это не оперные условности, это как раз условности оперы мыльной. В песочнице каждый становится самим собой, неважно кем он был в настоящей жизни. И вот как раз этот прием вызывает больше всего вопросов: ну не верится в бизнесменов, вице-президентов и миллионеров, которые в условиях не ежесекундного, а затяжного кризиса всерьез думают все бросить и уйти до конца своих дней пропалывать грядку с морковкой или удить рыбу.

Соединение сладкого и соленого не слишком удалось, высокий штиль оперы и низкая сериальная сказочность представляют собой интересный эксперимент в уме, который на практике читать скучновато при всей его остросюжетности. Зато кинематографичности у романа не отнять, так что можно экранизацию и вовсе не смотреть, а брать только книгу.

Стоит почитать тем, кто любит сказки с плохим концом и верит, что высокое искусство — универсальный язык, объединяющий и очищающий всех людей в мире.

На самом деле эта книга имела все шансы провалиться. Писать о стокгольмском синдроме все равно, что писать о холокосте - или порядком обгадишься, или выйдет "Воровка книг" и еще неизвестно, что хуже. А с "Бельканто" так вообще вроде бы куда ни кинь, так выйдет сплошная неловкость из штанов громким звуком. Пэтчетт написала про оперу, ориентируясь в ней очень в духе либретто Дениса Формана ("Евгений Онегин" - это там, где Татьяна всю ночь пишет письмо, Онегин убивает лучшего друга и еще дофигищи бальных танцев"). Пэтчетт написала про мастерство переводчика, зная только один язык - американский. Пэтчетт ввела в роман русского (слава богу, достаточно второстепенного) персонажа по фамилии Ледбед и чехословацкий язык.

Как вы понимаете, отсюда уже даже господь может закрыть глаза и жечь.

Однако же книга удивительным образом не про все это, хотя и про все это тоже - про синдром, про русских, про оперу, про тонкости перевода, но в целом она про две куда более универсальных штуки - про совпадение людей во времени (про совпадение людей И времени) и про то, что умение выстроить качественный нарратив нивелирует тонкий вкус клюквенного соуса.
Книга открывается хрустально-роскошным приемом в одной не слишком неузнаваемой латиноамериканской стране. В доме вице-президента подают спаржу и крохотные, на пяток укусов, отбивные на косточке. В доме вице-президента поет лучшее сопрано мира, Роксана Косс, чей голос на слух даже дороже того, сколько ей заплатили за то, чтобы она приехала в страну подчеркнуто третьего мира и спела на вечере по случаю дня рождения очень богатого японца и любителя оперы господина Хосокавы. В доме вице-президента тоскует господин Хосокава, который вовсе не собирается строить в стране третьего мира ни фабрик, ни заводов, и подкуп в виде Роксаны Косс не тянет даже на крошечный японский шиномонтажик. В доме вице-президента полно дипломатов, их жен и дипломатов без жен, и жен без дипломатов, не хватает только президента республики, который не пришел, потому что не хотел пропустить любимую мыльную оперу по телеку в восемь часов. Злосчастная мыльная опера про страдания простой девушки Марии в мире чистогана и тестостерона разрушила все планы террористов, которые уже сидят в вентиляционных шахтах дома вице-президента, чтобы схватить президента, которого там нет, ну и вы понимаете.

Захват заложников состоялся. Президента нет. Отсюда начинается долгая история сидения в доме вице-президента: пятьдесят девять мужчин, две женщины, одна оперная певица. Туда-сюда с требованиями и уговорами ходит швейцарец Месснер - сотрудник "Красного креста", который очень некстати съездил в узнаваемую страну в отпуск. Туда-сюда переводит похожий на словарную статью японский полиглот Ген Ватанабе (японский Джон Смит), который языков знает больше, чем женщин (раз этак в восемьсот, потому что, изучение языков заменяло ему секс, одно дело - с девушкой прилечь, другое - освоить русское слово "сыдырафствуйтэ", ну-ка, угадайте, в каком случае трахаться больше придется?). Туда-сюда слоняются террористы с ружьями, потому что и убивать им никого смысла нет, и вообще смысла уже никакого нет, и сидят себе все эти бывшие дипломаты и террористы в стеклянном аквариуме посреди осеннего дождя и медленно растущей травы и потихоньку превращаются обратно в людей: тоскуют о женах, готовят еду, стирают носки, играют в шахматы и влюбляются, совершенно не зная чужого языка. Чем все окончится - понятно сразу, да и Пэтчетт на всякий случай сразу прописывает это в начале для самых, к несчастью, внимательных читателей, и на фоне этой маячащей в латиноамериканской теплой темноте концовки только острее выглядит - нет, не любовь, не музыка, а удивительное сочетание людей во времени: как еще могут полюбить друг друга оперная певица да кто угодно, кто не дудит в трубу и не организовывает концерты? Как еще неграмотная террористка может оказаться в посудном буфете вместе с полиглотом и объяснить ему, что русский язык - не самое интересное, что бывает с людьми? Как еще вообще можно перестать управлять миром и научиться великолепно гладить рубашки и держать за руку величайшее сопрано мира?

Никак. Поэтому история заранее обречена, что делает ее удивительно хорошей и внятной - почти что оскароносный финал напрочь, нарочито смазывается другим финалом, удивительно дурацким и удивительно нужным, потому что хорошие истории кончаются хорошо, плохие - плохо, а эта закончилась в Милане у фонтана, ну и чем вам не опера.

Опера всех объединяет или Стокгольмский синдром.

С первых минут выстрелов заложников становится понятно, чем закончится книга (нет, это не спойлер), но потом, весь ужас ситуации быстро забывается, и история плавно перетекает в своеобразное реалити шоу. Заложники перестают быть заложниками, а захватчики - захватчиками. У каждого появляется своя, человеческая роль. Кто-то заботится о чистоте дома, кто-то ведет переговоры, кто-то влюбляется. Священник начинает выслушивать исповеди и отпускать грехи, переводчит-полиглот, изначально работающий только на одного гостя, начинает переводить для всех. Террористы оказываются совсем еще детьми и влюбляются в заложников. И наоборот.

Все развиваается по определенному плану для каждого, и только переговорщик знает всю правду. Только он понимает, что все обречены, и надо что-то с этим делать.

А по телевизору идет мыльная опера про Марию, из-за которой у террористов ничего не вышло...

Иногда, попадая в экстраординарную драматичную ситуацию, чувствуешь, как внутри тебя с грохотом, криками и стонами обрушиваются старые привычные ценности и происходит мощная переоценка всего того, что раньше ты считал стабильным, незыблемым, вечным и, в общем, особенно ничего не стоящим. Тогда-то и обнаруживается, что любовь и забота близких, дружба с кем-то, возможность гулять и смотреть на звезды, петь и слушать музыку, бабушкины пирожки или разношенные тапочки с дурацкими помпончиками значат в жизни намного больше, чем кажется. Привычная повседневность стирает ценностные краски, экстремальность меняет смысловые акценты, а мы продолжаем жить.

В этой книге захваченная террористами группа дипломатов, коммерсантов и знаменитая певица Роксана Косс внезапно оказываются в новом ценностно-смысловом пространстве, где обостряются чувства, усиливаются желания, рождаются иллюзии. В вынужденно замкнутых границах дома вице-президента неназванной латиноамериканской страны и заложники, и террористы продолжают жить, любить, желать, надеяться, общаться, в них они открываются себе и другим с новых сторон. Так рождается известный стокгольмский синдром, иллюстрацией к которому, собственно, и является эта книга: повседневность сближает, позволяя вернуться к старым привычкам, и стирает чувство опасности.

Поскольку с самого начала понятно, чем может закончится (и в конце концов заканчивается) история с захватом, можно не думать о финале и просто следить за разными линиями и персонажами на протяжении почти пяти месяцев: Роксана учит петь талантливого малолетнего террориста Сесара, юная Кармен крутит роман с японским полиглотом и переводчиком Гэном Ватанабэ и одновременно пытается учить языки (!), крупный японский коммерсант Хосокава, отвлекаясь от драматических обстоятельств, предается своей страсти к опере и давней влюбленности в Роксану, русские со странно узнаваемыми фамилиями бесконечно курят и совещаются между собой, командиры боевиков разыгрывают партии в шахматы и футбольные матчи, вице-президент убирает мусор и заказывает мыло, французский дипломат готовит петуха в вине без вина и режет лук. По утрам – бег, по вечерам – светские разговоры, дневной сон, репетиции… еще немного, и здесь начнут ставить домашние спектакли с мужчинами в женских ролях, лепить пельме... равиоли и делать подарки на Рождество своими руками. В общем, после, казалось бы, крутого зачина здесь начинает разыгрываться наивная человеческая комедия, постепенно теряющая смыслы и застывающая во времени, как в игре «Море волнуется раз…». Все так мирно, спокойно и по-житейски просто, что не удивительно, что и заложники, и террористы хотят остаться в этом petit paradis навсегда.

Но почему-то меня все это совсем не тронуло, хотя читать «Бельканто» я принялась именно в надежде на драматически-романтическую историю любви – любви без языка, любви без будущего, любви взрослых самостоятельных людей. Но все оказалось не так. Мне было скучно, я торопила развязку, мне не хватало событий и естественного для описываемой ситуации психологического напряжения, мне хотелось сильных и подлинных эмоций, а не старомодной ванили. Общее безликое впечатление от сюжета усугубило отсутствие у автора элементарного знания о том, о чем она пишет, а у книги - литературных достоинств. Но апофеоз, конечно, - дурацкий финал. Как такое могло прийти в голову автору? Да и зачем было приделывать к естественному смысловому завершению истории немотивированный и подозрительный хэппиэндный бант?

Рекомендовать никому не стану. Думаю, что такая книга просто должна совпасть с чьими-то настроениями и ожиданиями. У меня не совпала. И внутренне я даже рада, что это - не моя литература.

Стокгольмский синдром в розовых соплях

Трое русских – Федоров, Лебедь и Березовский – большей частью держались особняком, играли в карты и курили. Если французы могли, как правило, сказать несколько слов по-испански, а итальянцы припомнить азы школьной программы по французскому, то русские оказывались в языковой изоляции. Даже самых простых фраз они не понимали.

Терроризм абсолютное зло. Любое заигрывание с ним сродни попыткам приручить бешеную собаку. А желанию заглянуть в извилистый внутренний мир того, кто взяв в руки оружие, угрожает смертью людям, дабы понять, как-дошел-он-до-жизни-такой, место в рамках криминальной психиатрии. Энн Пэтчетт так не думает. Богатый драматургический потенциал теракта она украшает латиноамериканской экзотикой, а в число заложников включает звезду мировой оперы; главу японской мегакорпорации (поклонника ее таланта); французского посла с супругой; российского министра торговли со товарищи. И так, по мелочи: немецкого фабриканта-фармаколога, вице-президента страны, где все происходит, архиепископа - всё уважаемые люди.

Voila! С этим можно работать. Власть, деньги, экзотика, невыносимая жестокость, любовь и смерть, многонациональность состава обеспечат успех, какой бы ерунды не понаписать. И да, расчет оправдался. роман не только перевели на тридцать (!) языков, но еще и сняли по нему голливудское кино с участием звезд первой величины и даже создали оперу (о, боги мои). О чем? Захват заложников происходит во время "квартирника" великой Роксаны Косас в доме вице-президента той самой неназванной страны, куда спецрейсом прибыл японский миллиардер с личным переводчиком полиглотом...

Стойте. за каким всей этой толпе переться в жопу мира? Так ить, послушать божественную Роксану. А она прилетела, потому что пообещали заплатить за выступление немыслимые деньги. А пригласили ее, потому что японец, на инвестиции которого в экономику страны, власти рассчитывают, завзятый меломан и у него день рождения, выступление Косас на котором - завуалированная взятка, тот самый барашек-в-бумажке, описанный Салтыковым-Щедриным. Хлипкая основа? Вам тоже так кажется? Мультимиллиардер, у которого достаточно влияния, связей и средств для того, чтобы оплатить пение дивы не только в любой удобной для него географической точке, но даже и в купальном костюме, и стоя на крыше движущегося автомобиля, летит за этим в страну, национальный бюджет которой покрывают обороты его корпорации как бык овцу. Летит, чтобы слушать ее в гостиной со скверной акустикой в обществе сотни других людей, которых знать не знает.

Что за чушь? Приготовьтесь, это только начало. Дальше будет хуже. Достойная премии Дарвина смерть от гипогликемического шока аккомпаниатора, не пожелавшего уйти, когда бандиты, выпустив женщин и детей, не отпустили звезду. Любовные связи между переводчиком Гэном и девушкой-террористкой, а также между Роксаной и господином Хосокавой. Неожиданно открывшиеся таланты к пению у одного из боевиков (госпожа Косас в неизреченной доброте берется его учить): к шахматам у другого; желание вице-президента усыновить третьего - так уж он прикипел душой к бедному мальчику.

Бред? Нет. всего лишь Музыка на-а-ас связала. Великий гений певицы и бессмертное обаяние оперы объединит всех этих людей, заставит понять, как важно просто любить и быть любимыми; оценить роскошь простых человеческих радостей и бла-бла-бла. А что ляп на ляпе едет и ляпом погоняет, так это ничего, пипл схавает. Он и схавал, судя по резонансу. Только знаете, учить язык, записывая в тетрадку и заучивая по десять иностранных слов в день - это какой-то идиотизм в квадрате, в кубе. в десятой степени. Но именно этим занят японец Хасакава под руководством полиглота Гэна, который должен был бы объяснить боссу, что изучении любого языка начинается с глагольной основы, куда, как на каркас, нанизывается все остальное.

Хотя, вы можете представить пятидесятилетнего японца, абсолютно не владеющего английским? Меломана с детства, всякую свободную минуту отдающего чтению либретто и не знающего ни слова по-итальянски? Вот и я не могу. О трех русских с говорящими именами вообще промолчу. Но кто-то должен был объяснить мисс Пэтчетт, что в российских театрах нет стоячих мест на галерке. Лебедя, Березовского и Федорова (одноклассников) лучше вообще не касаться, слишком велик риск увязнуть в придирках.

Вердикт: апология терроризма с обилием тошнотно-любовной тематики, целлофановыми персонажами, убогой мотивацией, вопиюще неряшливая в деталях.