«Медея и ее дети» Людмилы Улицкой - один из самых интересных опытов построения нового «семейного романа». Здесь сошлось всё: и непревзойденное умение автора рассказывать истории частного человека, и свободное владение мифологическими пластами, и актуальность, и даже идейность. Главная героиня - бездетная Медея Синопли, тезка античной Медеи, - тоже своего рода божество для всей большой разветвленной семьи. Только она не убивает, а собирает, соединяет, склеивает своей кровью хрупкие внутрисемейные связи.
Впервые я взяла в руки томик Улицкой лет в 16. Это был "Искренне ваш, Шурик", роман, который женщины в моей семье передавали из рук в руки и затем бурно обсуждали. Передавали не оттого, что его нельзя было достать в книжных, а нарочно, чтобы наверняка прочли, не отложив в долгий ящик. Сначала я, было, втянулась, а потом чуть не швырнула книгу в телевизор - благо, дело было ночью, и мне не хотелось всех перебудить. Наутро за завтраком я бурно возмущалась - да как такое вообще читать можно, да это же мерзость. Мама улыбнулась и аккуратно посетовала, что, видимо, не стоило-таки мне "эту мерзость" давать.
В свои 16 я была барышней романтически настроенной, максималисткой и различавшей только белое и черное. С тех пор прошло почти 10 лет. И я снова взялась за Улицкую, и снова с опаской. Но на этот раз меня пугало совершенно другое: Людмила Евгеньевна называет Россию "страной несчастных женщин". А я не люблю читать про несчастных женщин. Вернее: про русских несчастных женщин, тем более словами русских же женщин. Но "Медею" я не прочесть не могла, потому что тут Крым. А Крым для меня - место заветное, родное, ни с чем больше на свете не сравнимое. И у Людмилы Евгеньевны он прекрасен: живой, выпуклый, наполненный до краев ароматами, красками, звуками.
"Медея и ее дети" - это сага о большой таврической семье, которую разбросало по свету, но сердце которой неизменно билось в окрестностях Феодосии - в залитом солнце дворе с видом на столовые горы и розовеющий тамариск, где Медея растирает тыльными сторонами ладоней тесто для пахлавы. Всякое выпало на долю этой семьи: от тягот и трагедий революционного, а потом и военного времени, до вполне себе бытовых, о которых не принято говорить, но все почему-то о них знают. Словом, грязного белья и скелетов в шкафу в этой истории предостаточно. Но рассказано это без надрыва и заламывания рук. Хоть повествование ведется не от лица Медеи, но во всем чувствуется ее житейская мудрость и умение принять то, что выпадает на долю:
"Прими и то, что свыше меры, как благодать на благодать, как дождь, как снег, как тайну веры, как все, с чем нам не совладать..."
И вот что вышло: пишет Улицкая о несчастьях в этом романе, много пишет и подробно. Но общего ощущения несчастья нет. А есть напротив уверенность, что жизнь продолжается. Жизнь как она есть с семьями и отношениями между близкими людьми как они есть. Без прикрас и преувеличений.
Чтение Улицкой напомнило мне разговор с очень взрослой родственницей, которая сильно старше тебя. В 10 лет тебе скучно, в 15 хочется спорить до хрипоты, в 25 - внимать каждому слову, в 45 - жалеть, что о многом так и не было говорено.
А "Шурика" я таки прочла, в 21 год. Побывав участницей или просто свидетельницей всяких разных невыдуманных историй. И тогда он мне понравился.
Впервые я взяла в руки томик Улицкой лет в 16. Это был "Искренне ваш, Шурик", роман, который женщины в моей семье передавали из рук в руки и затем бурно обсуждали. Передавали не оттого, что его нельзя было достать в книжных, а нарочно, чтобы наверняка прочли, не отложив в долгий ящик. Сначала я, было, втянулась, а потом чуть не швырнула книгу в телевизор - благо, дело было ночью, и мне не хотелось всех перебудить. Наутро за завтраком я бурно возмущалась - да как такое вообще читать можно, да это же мерзость. Мама улыбнулась и аккуратно посетовала, что, видимо, не стоило-таки мне "эту мерзость" давать.
В свои 16 я была барышней романтически настроенной, максималисткой и различавшей только белое и черное. С тех пор прошло почти 10 лет. И я снова взялась за Улицкую, и снова с опаской. Но на этот раз меня пугало совершенно другое: Людмила Евгеньевна называет Россию "страной несчастных женщин". А я не люблю читать про несчастных женщин. Вернее: про русских несчастных женщин, тем более словами русских же женщин. Но "Медею" я не прочесть не могла, потому что тут Крым. А Крым для меня - место заветное, родное, ни с чем больше на свете не сравнимое. И у Людмилы Евгеньевны он прекрасен: живой, выпуклый, наполненный до краев ароматами, красками, звуками.
"Медея и ее дети" - это сага о большой таврической семье, которую разбросало по свету, но сердце которой неизменно билось в окрестностях Феодосии - в залитом солнце дворе с видом на столовые горы и розовеющий тамариск, где Медея растирает тыльными сторонами ладоней тесто для пахлавы. Всякое выпало на долю этой семьи: от тягот и трагедий революционного, а потом и военного времени, до вполне себе бытовых, о которых не принято говорить, но все почему-то о них знают. Словом, грязного белья и скелетов в шкафу в этой истории предостаточно. Но рассказано это без надрыва и заламывания рук. Хоть повествование ведется не от лица Медеи, но во всем чувствуется ее житейская мудрость и умение принять то, что выпадает на долю:
"Прими и то, что свыше меры, как благодать на благодать, как дождь, как снег, как тайну веры, как все, с чем нам не совладать..."
И вот что вышло: пишет Улицкая о несчастьях в этом романе, много пишет и подробно. Но общего ощущения несчастья нет. А есть напротив уверенность, что жизнь продолжается. Жизнь как она есть с семьями и отношениями между близкими людьми как они есть. Без прикрас и преувеличений.
Чтение Улицкой напомнило мне разговор с очень взрослой родственницей, которая сильно старше тебя. В 10 лет тебе скучно, в 15 хочется спорить до хрипоты, в 25 - внимать каждому слову, в 45 - жалеть, что о многом так и не было говорено.
А "Шурика" я таки прочла, в 21 год. Побывав участницей или просто свидетельницей всяких разных невыдуманных историй. И тогда он мне понравился.
Эту маленькую, толстую и поперечно-полосатую книгу предваряет небольшое, в два абзаца, вступление от лица Людмилы Улицкой. Что она, значит, хотела сказать этой книгой и чего не хотела. Прочитайте вступление (оно же аннотация) — и саму книгу после этого можно, в принципе, и не читать.
Это моё скромное мнение.
Ладно, допустим, я не поклонник семейных саг, а словосочетание «семейные ценности» у меня всё ещё вызывает непонимающую улыбку. Допустим. И всё-таки «Медея и её дети» даже как семейная сага никуда не годится.
От книги с такой аннотацией — «памятник ушедшему поколению», шутка ли — ожидаешь монументальности, всеобъемности, красочного полотна, отображающего ход истории, преломляющего и отражающего её, чтобы показать в одной семье. И что-то подобное, действительно, просачивается намёками сквозь первые страницы книги — сквозь, может, страниц сто из пятисот с лишним. А потом всё начинает тонуть в мелких семейных дрязгах, осточертелых любовных конфликтах. Измена на измене, а на измене измена, так себе памятник-то.
Но и не только в этом беда, а ещё в том, что самого по себе течения времени сквозь семью Синопли не получилось. Казалось бы, вот он, генетический материал, аж генеалогическое древо на первом развороте понадобилось, — а на деле большинство «детей» бездетной Медеи не удостаиваются не то что истории, а даже и описания. И тут дело, конечо, не в цвете глаз-волос, и не в том, что я жду, что в таком относительно небольшом тексте найдётся место для каждого — однако бывает, что персонажу даётся краткая характеристика, но такая ёмкая, что образ сам рождается в голове. Здесь не найдётся этого. Здесь все побочные персонажи пройдут серой стеной, а за главными будет волочиться шлейф характеристик, словно выпавший из тезауруса: повтори да закрепи…
Однако самое удручающее впечатление произвела на меня вторая часть книги: история любви-одержимости Медеиной внучатой племянницы. Тут у меня и личное (не нравится мне трактовка любви как тяги к красивой шкуре), и лично-читательское: очень уж похожа эта часть на любовный романчик, притом не очень красивый. А уж сцену, в которой страстно влюблённая Машенька читает этому своему Казанове стихи, пока он мучается поносом, и вовсе всерьёз воспринимать нельзя. Тут уж не любовный бред даже, а обычный.
Может быть, эта часть дана, чтобы жизнь Медеи казалась выше и порядочнее в сравнении с молодым поколением, но если она присутствует исключительно ради контраста, то занимает слишком много места. А если не для контраста — то для чего?
И в целом роман оставляет именно такое впечатление: для чего?
Для чего она Медея (кстати, Word, похоже, считает это слово деепричастием), если миф там никак не обыгран? Для чего выбирать формат семейной саги, если ты воспеваешь стойкость одной-единственной личности? Для чего вводить персонажей, которых читатель будет знать только по именам? Для чего писать такие ужасные стихи?
Одно в книге хорошо: Крым. Красивый, яркий, полнозвучный, он и был главным героем романа.
Всё остальное — пустые людишки со своими глупыми смешными страстями.
Книга лежала где-то...Вот прямо реально где-то, откуда не могла до меня достучаться... Телефон что ли отключили?...Однажды начатая, была низвергнута в невидимое "напотом", откуда была вызволена пару дней назад.
Книга - просто песня. Такие живые образы, прекрасный слог. Что уж говорить про живописные пейзажи Крыма! Отданные в яркое сплетение повествований.
Медея - костяк семьи. Пожилая бездетная женщина, привещающая всех многочисленных родственников у себя дома в Крыму на период летних каникул и период отпусков. В книге достаточно подробно описывает путь жизнестановления Медеи: от безоблачного детства к умудрённой старости. Сама написала - самой же и звучит дико... Она-то, конечно, старость "умудрённая", но если подумать, что скрывается за этими словами.
Но не так задела судьба Медеи в данном произведении, как судьба Маши. Вот вроде нет ничего особенного в этой девушке, но чувствуешь - она, вот она героиня романа!..Маше не повезло, потеряв обоих родителей в автомобильной катастрофе, ей приходиться остаться с бабушкой и дедушкой по маминой линии. Слишком, слишком поздно убитые горем родственники осознают свою ошибку, оставив маленькую Машу в той семье.
В книге много семейных историй. Да и не только семейных, даже лишь слегка перекликающихся с семейным древом. Если честно, я даже иногда путалась в родственных и не очень связях.
Что я вынесла для себя: люби и будь любима!
Большие семьи часто держатся на одном-единственном человеке, который своим характером и своим внутренним светом объединяет и скрепляет разрозненные кусочки в одно большое целое. Иногда такой человек - очевидный лидер, иногда он тихий и незаметный, но когда он умирает, семья мгновенно распадается на маленькие ячейки, если только другой член семьи не возьмёт на себя роль объединителя. Медея - именно такой человек для своей большой интернациональной семьи, ее крымский домик притягивает к себе членов семьи со всех уголков Советского Союза. Медея - замечательный персонаж, и мне было жаль каждый момент книги, в котором ее не было.
И здесь я перейду к сути моего недовольства.
Мне очень нравится, КАК Улицкая пишет, но у меня вызывает недоумение ЧТО она пишет. Она мне кажется очень самодостаточной, и у меня нет сомнений в том, что она пишет именно то, что хочет написать, и так, как считает нужным. И, наверное, с моей стороны не правильно указывать ей КАК НАДО и просто признаться себе, что нам с ней не по пути. Ведь у книги есть своя суть (что жизнь - это жизнь, такая какая есть, и нужно принимать ее как благодать, что дети твои растут-влюбляются-женятся-ссорятся-мирятся-умирают, но жизнь по-прежнему берет свое), но все равно «все не то, давай по новой».
Свое знакомство с творчеством Людмилы Улицкой я начала с этого романа, и он мне понравился. Здесь вы не найдете динамичного сюжета, интриг, неожиданных поворотов сюжета. Повествование размеренное, неторопливое. Книга хорошо зайдет тем, кто никуда не торопится. Тогда вы обязательно получите удовольствие от чтения.
В центре повествования - Медея Синопли, гречанка, имевшая мужа-еврея-дантиста и проживающая в советском Крыму. Она рано стала вдовой, детей не имела и для местных жителей и туристов уже давно стала местным достоянием. Семья у нее огромная (в конце книги есть генеалогическое древо чтобы не запутаться). Бесчисленная родня начинала приезжать к Медее с мая и, несмотря на казалось бы одинокую жизнь вдовы, одинокой она все же не была.
В доме Медеи сохранился старый, веками сложившийся уклад жизни, она очень редко выезжала дальше своего поселка.
...эта безотлучная жизнь, которая сама по себе стремительно менялась - революции, смена правительств, красные, белые, немцы, румыны, одних выселяли, других, пришлых, безродных, вселяли, - придала в конце концов Медее прочность дерева, вплетшего корни в каменистую почву, под неизменным солнцем, совершающим свое ежедневное и ежегодное движение, да под неизменным с его сезонными запахами то высыхающих на берегу водорослей, то вянущих под солнцем фруктов, то горькой полыни.
Так как у Медеи и ее мужа детей не было, она всю жизнь занималась воспитанием своих братьев и сестер, племянников и племянниц. В ее доме происходили семейные драмы, супружеские неверности, задушевные беседы и масса других интересных событий. Медея научилась за свою долгую жизнь никого не осуждать, даже обижаться разучилась. Считая обидчивость своим самым серьезным недостатком и всю жизнь с ним борясь, она даже забыла, когда последний раз на кого-нибудь обижалась. Медея - сильная женщина, на ее долю выпали серьезные испытания, но они не сломили ее, а сделали сильнее.
Финал оказался для меня совершенно неожиданным, ничего не предвещало такого поворота событий. После прочтения книга еще долго не отпускала.
Интересным оказался тот факт, что Людмиле Улицкой Медея Синопли приходится дальней родственницей, и с некоторыми из героев романа она с мужем встречалась лично.
Советую к прочтению всем любителям "семейного романа".
Коротенькое утреннее правило из совершенно стершихся молитвенных слов...: принять новый день с его трудами, огорчениями, чужими пустыми разговорами и вечерней усталостью, дожить до вечера радостно, ни на кого не гневаясь и не обижаясь.
У меня, видимо, склонность к евреям, как бывает склонность к простудам...
...душой я так люблю советскую власть, а вот тело мое ее не принимает.
Вдовство длилось уже значительно дольше брака, а отношения с покойным мужем были по прежнему прекрасными и даже с годами улучшались.
Страдания и бедствия для того и даются, чтобы вопрос "за что?" превратился в вопрос "для чего?", и тогда заканчиваются бесплодные попытки найти виновного, оправдать себя, получить доказательства собственной невиновности и рушится выдуманный жестокими и немилосердными людьми закон соизмеримости греха с тяжестью наказания, потому что нет у Бога таких наказаний, которые обрушиваются на невинных младенцев.