Самые голубые глаза

Со стен на него уставились глаза - тысячи глаз, глаз без лиц, глаз, сорванных со множества лиц и наклеенных на стены. Глаз, составляющих пары и существующих поодиночке... Были здесь синие детские глазки, глядевшие с задумчивой невинностью; глаза, налитые кровью и горевшие устрашающим огнем; был глаз распутника и мутный, слезящийся глаз дряхлого старика. Если бы к этим глазам прилагались рты...
Клиффорд Симак.

Нет, но к чему вас призывает подобная литература? Чего она хочет от вас? Чего, какой реакции добивается, вот что непонятно? Вы вот поглощаете искусно и безукоризненно выстроенные главы: как невинного ребёнка дразнили, калечили, как истязали в школе, на улице дома, про этих, извините, проституток, половых психопатов, алкоголиков, про то, как родной отец... язык не повинуется перечислять гадости, а вы читаете - и чего набираетесь?! Толерантности никак? Либеральности? Уважения и сочувствия к ближнему? Да это обыкновенный вуайеризм! Сладострастное топтание возле замочной скважины. Предотвратить насилие над детьми вы не в состоянии, так давайте хотя бы не толпиться и не охать: Ну надо же, насилуют, насилуют! Давайте как-то иначе реализовываться, в чём-то чистом, светлом! тургеневском! Я уж молчу о самой мадам авторице, которая, вне всякого сомнения, сама психически больная садистка, а свою педофилическую фантазию швырнула в свет, чтобы насолить бывшему мужу. Но вам-то зачем? Вы же нормальная - -
Или нет?!

А знаете, даже возражать нет желания. Вы свято правы, мир "Самых синих глаз" для веселия мало оборудован. Сложнейшая организация, тонкие и разнообразные социальные взаимосвязи, стратификация, по игре полутонов достойная кисти Куинджи, - всё для народа! Всё для того, чтобы народу было максимально погано. Даже не double-thinking: double-mind. Не отсутствие выбора, а его равнорезультатность: как ни сделаешь, изо всего выходят поддельные ёлочные шары, которые и сверкают, и звенят, как настоящие, а вот незадача - не радуют. Куда ни кинь, всё клин. И помирать страшно, и не помирать противно. Либо болезнь, либо лекарство. которое хуже болезни. И женившись восплачешь, и не женившись восплачешь. Скачет баба и задом, и передом, а дело идёт своим чередом. Чем ты белее, тем ты краше, но какая бы ты ни была белая, ты всё равно сука черномазая. А уж эталона смирения и ненавязчивости тебе тем более не достичь: вон сколько места на Земле занимаешь.

А как это сделать? Как сделать так, чтобы тебя кто-то полюбил?

Маленькая Пекола своим умом дошла, что это всё - в глазах смотрящего. Это всё от глаз зависит, а вот если взглянуть другими глазами... Господи, как всё, оказывается, понятно, это у меня глаза неправильные. Бывает ведь дурной глаз. Кожа ведь вот тоже неправильная, и мама говорит: "шкуру спущу...", и спустит. Свои плохие надо вырвать, а хорошие вставить. Самые хорошие. Самые синие, как в песне.
И в этой обстановке полной безлюбости изнасилование - подчёркиваю, изнасилование дочери отцом - получается автоматически из единственной попытки проявить любовь. Ненависть не позволила ее поднять, а нежность заставила укрыть одеялом. Ненависть не позволила ее поднять... нежность заставила укрыть...

К чести Моррисон, она никого не зовёт на баррикады и тем более к топору. Было, уже было. С понятным результатом. Бессистемное насилие против системного. А у вас не бывает приступов ностальгии по рыцарю добра и света с Бердяевым и Булгаковым в сердце и с верным ППШ в сильных интеллигентных руках? По гуманисту, гуманно шинкующему всех гадов в капусту?
Иная крайность, гораздо более распространённая нынче - думать, что ко всему можно адаптироваться. Что нет принципиального различия между общиной каннибалов и, я не знаю, клубом филателистов, и то, и другое - социум, значит, можно усвоить правила и в их рамках сохранять свою индивидуальность (уй, люблю эти длинные слова - самоактуализация, индивидуальность...) Есть у Тони Моррисон и такая героиня: особенная девушка, выросшая в особенную женщину, пахнущую не потом, как грубые негритянки, а ванилью и лесом, родившую не полк горластых сорванцов, а всего одного сына. Опрятная, спокойная цветная, ничего не имеющая общего с шумными нигггерами. Если она поселится в доме у мужчины, то простыни всегда будут прокипячены и наглажены, рубашки накрахмалены, дыры залатаны, а фотографию свекрови украсит букет. И никто никогда не узнает, как отвратен ей этот налаженный быт, с каким неосознаваемым остервенением она будет отмывать жирные тарелки, заляпанные полы и своё осквернённое тело. Никто не узнает, что она любит только одно живое существо. Не сына, не мужа, а того маленького, опрятного и тихого, кто единственный её любит. И его захотят отнять.

Хотела написать что-то в заключение, о мире насилия глазами ребёнка, а потом призадумалась - ребёнка ли? В том-то и дело, что глазами взрослой, самостоятельной женщины, которая из этого ребёнка выросла. Студентки или аспирантки, - оказывается, темой выпускной работы Моррисон был суицид в творчестве Фолкнера. В пятидесятые-то годы, сколько пришлось наслушаться, и из-з спины, и в лицо - тут и Фолкнеровские суициды как праздник... Интуитивным путём она угадала, что делать, если не насиловать и не привыкать к насилию. Книги, братья, книги, а не колокола и флаги.

В их глазах был конец и начало мира, и простор между ними

Я стою на перекрестке в маленьком американском городке. Наискосок через дорогу три чернокожие одиннадцатилетние девочки оценивающе рассматривают меня. Фрида, Клодия, Пекола. Постояв, бреду дальше. Вот лавка сладостей, а вот прямо за ней из дома высовывается в окно голова попа Мыльная Голова, поджидающего маленьких девочек, которые обязательно прибегут купить конфет и, возможно, позволят потрогать их. Через несколько кварталов стоит старый белый дом с зеленой крышей и красной дверью. На его пороге задумчиво мнутся две девчушки уже встреченные нами, Фрида и Клодия, погодки. Клодия увлеченно ломает подаренную на Рождество белую куклу в попытке добраться до ее секрета и секрета всех белых девочек:

Мне очень хотелось разрезать их на кусочки, и я сделала бы это без всяких колебаний. Мне хотелось найти то, что от меня пряталось: тайну их волшебства, так сильно влияющего на людей. Почему, глядя на них, люди вздыхали, а глядя на меня - нет?

Сворачиваю на боковую улицу, подхожу к двухэтажному дому, бывшему мебельному магазину. Толстая шлюха со второго этажа пьет на веранде содовую. В недрах магазина на первом этаже, где живет Пекола, третья из встреченных мною девочек, слышится ее тихое обращение к матери: "Миссис Бридлоу..." Она выходит из дома, я следую за ней. Пекола замедляет шаг и останавливает у телеграфного столба.

Вот одуванчики у основания телефонного столба. Почему, думает она, их называют сорняками? Ей всегда казалось, что они красивые... Никому не нравятся желтые цветы. Быть может, потому, что они такие сильные и быстро растут, потому, что их так много.

Подходим к магазинчику, Пекола заходит внутрь, я наблюдаю за ней из-за витрины. Продавец, цветной мужчина средних лет, с нетерпением и брезгливостью смотрит, как девочка снимает ботинок, достает три пенни и несмело протягивает их ему в розовой ладошке. Выходит, смущенная, зажав конфеты в кулачке.

Одуванчики. Она испытывает к ним прилив нежности. Но они не смотрят на нее с ответным чувством. Она думает: "Они и вправду ужасны. Сорняки и есть".

Подходим вместе с Пеколой к школе, где толпа мальчишек окружает ее и дразнит: "Черномазая! Черномазая! Ее отец спит голым!" Но вот на выручку подруге бежит бесстрашная Фрида.
Делаю круг, возвращаюсь к белому дому с зеленой крышей. Звучит ружейный выстрел, мимо меня, теряя башмаки, улепетывает дядя Генри, квартирант в доме Фриды и Клодии. Их мать, встревоженная, с недомытой чашкой и полотенцем стоит рядом с мужем, который дрожащими от гнева руками все еще сжимает ружье.
... Так брожу я и хожу, подсматривая сцены из жизни девочек. Проходят месяцы, сменяются времена года. Фрида и Клодия закапывают у дома Пеколы семена ноготков, шепча слова заклинания. Здесь же будет зарыт мертвый ребенок Пеколы. Вот сама Пекола, идет по окраине города, по обочине дороги. Забитое, никому ненужное и нелюбимое дитя. Подсолнухи. Мусор. Солнце. Все встречные отворачиваются от нее, не смотрят в глаза. Она думает, они завидуют ей, потому что она хотела и получила самые синие глаза в мире. Синие глаза, которые теперь все изменят.

Черная девочка хотела синие глаза белой девочки, и ужас на сердце от ее желания был превзойден лишь злом его исполнения.

Книга о том, что делает с людьми нищета, невежество и неумение любить. Вот только у Моррисон вместо "люди" стоит "негры", что режет глаз и вызывает недоумение. Все-таки расизм - страшная вещь, а расизм черных вдвойне.

Все люди равны. На словах. А на деле?

Пеколе не повезло.
Она родилась в бедной рабочей семье. Отстранившаяся мать, пьющий отец, регулярно сбегающий из дома брат. А еще она чернокожая. В США 1940-х гг. это все еще является проблемой. Цвет кожи и глаз предопределяют образ жизни, манеру поведения и социальный статус: потерять легко, а вернуть практически невозможно, - причем для белых предусмотрено гораздо больше поблажек. В этой реальности женщина десятилетиями приносит в жертву саму себя за право именоваться "цветной", а не "ниггером". И учит этому своих детей. А дети...

Я ломала белых кукол.
Но не это было истинным кошмаром. Истинным кошмаром был перенос этого желания на белых девочек. Мне очень хотелось разрезать их на кусочки, и я сделала бы это без всяких колебаний. Мне хотелось найти то, что от меня пряталось: тайну их волшебства, так сильно влияющего на людей. Почему, глядя на них, люди вздыхали, а глядя на меня — нет?

Естественная детская реакция: недоумение, непонимание, агрессия. Чем я хуже? А потом наступает смирение. И маленькая девочка готова отдать все в обмен на синие глаза...

С обличающей прямотой фиксируя всю жестокость и несправедливость взрослой жизни, с которой приходится столкнуться маленькому человеку, автор, тем не менее, констатирует: они появляются не на пустом месте. Оттого так важны здесь экскурсы в прошлое. Они занимают значительную часть книги и подробно описывают детство и юность практически всех значимых взрослых персонажей: Чолли, Полин, Джеральдин, Мыльной Головы. И в какой-то момент невидимый рубильник щелкает: недолюбленность порождает агрессию, а жестокость - порождает жестокость. И дело вовсе не в достатке и социальном статусе: жестокость равно доступна и принцам, и нищим...

После этого становится немного не по себе.

Роман прежде всего - это сильный реализм и тонкая психология. Хотя временами проскакивают сюр и подобие магии. Поначалу непонятна роль вставочек про Джейн - они напоминают детское заклинание - ближе к концу все становится на свои места. Хотя, несмотря на разнородность, текст не выглядит разрозненным. Кусочки паззла красиво складываются в неприглядную, но жизненную картинку, которая заставляет задуматься о многом. Даже если кто-то не является непосредственным участником акта насилия, оно наверняка совершается где-то по соседству, возможно, даже за фасадом благочестия и добропорядочности. Это страшно, равно как и то, что жестокость идет рука об руку с любовью, - но кому судить?

Эта земля не подходит для некоторых сортов растений. Некоторые семена не всходят, некоторые фрукты не родятся, и когда земля убивает по собственному желанию, мы уступаем и говорим, что жертва не имела права жить. Конечно, мы ошибаемся, но это неважно. Слишком поздно.

Роман, хоть и повествует о негуманных явлениях, таких как расизм, бытовое насилие и коллективное не-деяние, глубоко гуманистичен. На мой взгляд, это действительно одна из книг, обязательных к прочтению, - как минимум ради модели того, как НЕ должно быть. Отдельного внимания стоит перевод: несмотря на "неофициальный" статус, он великолепен и даст фору некоторым официальным издательским переводам. Текст грамотный и чистый, читать одно удовольствие - спасибо переводчику за труд. Все бы так работали.

Долго думала, что же это мне напоминает, и вспомнила - немцев. Манера немецких писателей послевоенного периода. Есть что-то общее. Фрагментированность. Этакая смесь обыденного и страшного. В книге есть детальное описание "грязных" сторон жизни, достижение это или недостаток литературы, каждый решает сам. На грани пошлости, но это не самое главное - вот так. Психология? есть. Проблемы афроамериканцев, конечно, очень далеки от нас, но мотивы человеческих поступков не зависят от расы, так что книга очень универсальна. Что понравилось: детская психология раскрывается очень достоверно, субъективно, глазами ребенка, как и должно быть, но детям читать нельзя.В целом, интересная книга, не поверхностная, есть что анализировать.