Буря

Приятные воспоминания быстро забываются и живут в памяти гораздо меньше, чем самые незначительные, но неприятные моменты.

От жизни не скрыться ни в каком большом чувстве. Она настигнет все равно. Она все перемелет. Ведь если она настигла других, то почему должна пощадить нас?

У волнения нет конца, поняла я, но счастливые мгновения настоящего часто позволяют о нем забывать.

Люди делятся на два типа: те, у кого психика, как мебель без болтов, то есть достаточно легкого сквозняка, и зашатается, и те, у кого все подкручено наглухо. Вторые всегда считают, что понимают первых и дают советы: «все наладится, не переживай», «тебе надо просто перестать страдать ерундой и взять себя в руки».

А вы замечали, – сказала я задумчиво, когда ребята замолчали, – что, когда пытаешься объяснить родителям или другим взрослым, какую жизнь хочешь, они все улыбаются снисходительно и говорят что-то в стиле: «Тебе же семнадцать». Как будто мой возраст уничтожает весь смысл моих слов. А я вот думаю. Может, в семнадцать мы самые правильные вещи говорим и хотим? Не вообще и не всегда, но о будущем, об идеалах? И я не понимаю, почему от меня отмахиваются, как от мухи, когда я говорю о честности, порядочности, человечности? Будто это что-то несовместимое с жизнью. Знаете, как в детстве, когда после какого-то возраста перестаешь верить в волшебство. Как будто для взрослых важно, чтобы ты перестал верить в свои идеалы, и тогда ты будешь достоин того, чтобы к тебе прислушались. Но то, как я размышляю сейчас… Я не знаю, хватит ли у меня смелости и веры, чтобы не забыть об этом в сорок. Мне кажется, наш возраст самый честный. Нет никого смелее и одновременно уязвимее, чем семнадцатилетние.