«А насчет работы мне все равно. Скажут прийти – я приду. Раз говорят – значит, надо. Могу в ночную прийти, могу днем. Нас так воспитали. Партия сказала – надо, комсомол ответил – есть. А как еще? Иначе бы меня уже давно на пенсию турнули.
А так им всегда кто-нибудь нужен. Кому все равно, когда приходить. Но мне, по правде, не все равно. По ночам стало тяжеловато.
Просто так будет лучше…»
«Человек не должен забивать себе голову всякой ерундой. Моя жена мне это без конца повторяет. Зовут Ленка, возраст – 34, глаза карие, любит эклеры, итальянскую сборную по футболу и деньги. Ни разу мне не изменяла. Во всяком случае, не говорила об этом. Кто его знает, о чем они там молчат. Я бы ее убил сразу на месте. Но так, вообще, нормально вроде живем. Иногда прикольно даже бывает. В деньги верит, как в Бога. Не забивай, говорит, себе голову всякой ерундой. Интересно, чем ее тогда...
«Сегодня проснулся оттого, что за стеной играли на фортепиано. Там живет старушка, которая дает уроки. Играли дерьмово, но мне понравилось. Решил научиться. Завтра начну. Теннисом заниматься больше не буду…»
«Начнём с мифов. Где, когда и при каких обстоятельствах родилась идея об отдыхе в Крыму, сейчас выяснить невозможно. Важно, что она оказалась жизнеспособной. Аргументы «за» носили неопровержимый характер. И немудрено. Любовь к Крыму теплилась в будущих путешественниках годами, ибо была окрашена обаянием юности и красоты. Теперь о юности остались воспоминания, а красота явно нуждалась в поддержке, отчасти хирургической, отчасти финансовой. Именно финансовый вопрос, как в конечном счете...
«Либерия появилась на свет в тот день, когда в Чудове установили памятник Робеспьеру, Дантону и Сен-Жюсту – гипсовую глыбу с тремя головами и пятью огромными босыми ногами с чудовищными пальцами. Этот памятник да красный флаг на здании напротив церкви – вот, пожалуй, и все зримые приметы, которые советская власть принесла в городок. Ну еще улица Иерусалимская была переименована в Красноиерусалимскую, хотя этого никто не заметил, поскольку в Чудове ее все равно и до, и после революции называли...
«Проснулся на полу в белом пиджаке. На щеке текинский узор ковра. Сверху нависает хрустальный осветительный шедевр, результат бабушкиной потребительской активности – громадная чешская люстра. Пока я собирался с силами, чтобы встать и выпить стакан воды, эти килограммы остановившегося блеска пробудили воспоминания. Почти двадцать лет назад я работал курьером в известном на весь мир журнале, который вместе с победой консюмеризма появился и в России. От двух до трех сотен страниц толстой бумаги...
«Если б мой сын стал таким, я бы его не осуждал. Но я бы каждый день думал, где я ошибся. Мы с братом разные. Триста шестьдесят пять дней пятнадцать раз подряд, плюс два с половиной месяца, плюс четверо суток високосных надбавок. Этот срок разделяет мгновения, когда нашей матери взбрело подарить миру новую жизнь. Будь я педантом, уточнил бы, что первый раз она скорее всего была пьяна, иначе бы не вела себя столь беспечно с черномазым. Да и в моем случае, полагаю, без бутылочки не обошлось....
«– Что пишешь? – спросила жена.
– Рассказ про русскую женщину.
– То есть про меня?
– Пока думаю.
– А чего думать, ты разве знаешь хоть одну русскую женщину, кроме меня?
Я взвесил этот неожиданный тезис и тотчас пришел к выводу, что в словах жены содержится сущая правда, кроме нее, я не знаю ни одной русской женщины. Ну, то есть кто-то на ум приходит из далекого прошлого, но воспоминания туманны…»
«Ее подтолкнул уход мужа. Как-то стронул с фундамента. До этого она была вполне, а после его ухода изменилась. Тяга к чистоте, конечно, присутствовала, но разумная. Например, собаку в гостях погладит и сразу руки моет. С мылом. А если собака опять на ласку напросится, она опять помоет. И так сколько угодно раз. Аккуратистка, одним словом. Это мужа и доконало. Ведь он не к другой ушел, а просто ушел, лишь бы от нее. Правила без исключений кого угодно с ума сведут…»
«– Убийственная красота. – Патрикей любуется на себя в зеркало. Нижние его конечности обтянуты красными лосинами, заправленными в сапожки. Остальное тельце голенькое, бледный животик пульсирует, сосочки трепетно морщатся. На голове фальшивыми камушками поблескивает корона. Позу он принял балетную, добавив к ней непонятно где подсмотренный, боюсь, врожденный, вульгарный изгиб. – Ну? – снисходит до меня Патрикей, отставив ручку с пластмассовым перстеньком на безымянном…»
«Сметану мать скрывала. Годы были голодные, сметана доставалась не всем. Им доставалась. Продуктовые заказы отца-генерала. Из-за этой сметаны и других, заурядных для сегодняшнего едока, но редких и недоступных для тех лет гастрономических радостей ему не позволяли звать в дом одноклассников. Мать, единственная дочь мелкого раскулаченного торгаша, от которого к тому времени осталась только выцветающая фамилия-вывеска, намалеванная на стене дома, где до революции была лавка, а потом в мелко...
«Она на нас сыпалась, сыпалась, сыпалась: ледяная, обжигающая лица крупа. И вместе с порывистым ветром грозила нам гибелью. Вот так вчетвером и погибнем на этой холодной Канавке, а может быть, Мойке: засыпет, и все. Нет, я не шучу. Какие тут шутки, когда мы приехали увидеть дворцы, Летний сад, Эрмитаж, а нас и не встретили? Странно. А впрочем, наш друг, общий друг, ведь покинул Москву навсегда, его взял Товстоногов, теперь у юнца в голове одни тайны большого искусства, ему не до нас. А звал-то...
«Соседей, как и родственников, не выбирают. Хотя нет, не так. С несимпатичными родственниками ты можешь позволить себе не общаться, а вот с соседями – хочешь не хочешь, а приходится, если только совсем дело не дойдёт до откровенного конфликта. Но мы же интеллигентные люди. Или пытаемся ими быть. Или хотя бы казаться. Да ещё есть такие соседи, от которых никуда не деться. В смысле, не спрятаться. Особенно если вы соседи по даче, участки по восемь соток и у вас один общий забор. В общем, секс для...
Немного грустная, лиричная, разбавленная иронией, проза Александра Дунаенко посвящена вечной теме. Его рассказы — о любви и других чувствах, не поддающихся точному определению, но связывающих мужчину и женщину иногда на всю жизнь, а иногда лишь на миг.
«Начать он решил издалека. И выбрал для этого, как ему показалось, самый подходящий момент: аккурат между протёртым молочным супом с брокколи (для связок полезно) и индейкой на пару (белок даёт силу, а калорий в ней чуть-чуть). – Мама, знаешь, о чём я тут подумал? – Он постарался, чтобы это прозвучало будто бы между прочим. Чтобы мама ни в коем случае не догадалась, как долго и мучительно вызревала эта спасительная мысль. Чтобы поверила: эта мысль пришла ему в голову внезапно, вот прямо сейчас,...
«В детстве ее называли по-разному. Верой всегда звала бабушка. Она была важной и строгой дамой, курила папиросы и красила губы ярко-красной помадой. Папа над ней посмеивался и тайно окрестил тещу «Дьяволом революции». Сам он называл дочку Верочкой. Мужчина вообще не признавал пафоса и сдержанности в общении с детьми. И когда бабушка ровным размеренным тоном произносила веское Вера, тут же приподнимал брови и корчил смешную рожицу, отчего дочери хотелось смеяться, а не втягивать голову в плечи,...
«У Конрада Фольксманна, молодого человека тридцати шести лет от роду, в отличие от большинства его сверстников, была цель – стать канцлером Германии. Он уже не помнил, когда ему впервые захотелось этого: то ли когда он прочёл биографию Конрада Адэнауэра и захотел стать похожим на него; то ли когда он вместе с матерью вышел на уличную демонстрацию и, скандируя лозунги за объединение обеих Германий, прошёл насквозь их тихий городок Альтенбург, что к востоку от Лейпцига; то ли когда всего через...
«Дабы читатель, коли нечем на досуге заняться, лучше представил себе моё отношение к матери, ему необходимо знать, что мать для меня не один человек, а два. Мюша и Нюша. Разобраться, кто есть кто, несведущему человеку трудно; я помогу. Мюша добрая, Нюша злая. Позовет меня ласково: «Ракуша», «Ракушечка», «Ракушок», «Ракондакока», – Мюша. А сурово крикнет: «Ракло!», да ещё присовокупит какое-нибудь прилагательное пожестче, – Нюша…»