Маленький брат, не нужно обращаться со мной так, словно я уже мертв или при смерти. Если ты и в самом деле так думаешь, то лучше мне умереть. Ты крадешь у меня сегодня, когда начинаешь постоянно тревожиться о завтрашнем дне, опасаясь, что он принесет мне смерть. От твоих страхов веет холодом, они отнимают радость теплого летнего дня.
Хватит нюхать старую тушу твоей прежней жизни, мой брат. Может быть, тебе и нравится все время страдать. Лично мне — нет. Уйти и оставить в покое кости не стыдно, Изменяющий. — Он наконец повернул голову и посмотрел на меня своими глубоко посаженными глазами. — И не слишком разумно постоянно себя мучить, день за днем. Ты ничего не должен этой боли. Поверь мне, ты не станешь хуже, если забудешь о ней.
Удивляла отличная винная карта и впечатляющей глубины бокалы, позволяющие истосковавшимся по отдыху дамам сохранить лицо. Все же вопрос «Может, по бокальчику холодного шампанского?» звучит лучше, чем «Давай-ка вгасим пузырь игристого». Даже в том случае, когда смысл полностью идентичен.
Лучше всего разрозненный коллектив объединяет наличие общего врага. Шутка «против кого дружим?» — не то чтобы шутка.
Если врага под рукой не имеется, можно использовать совместный досуг. Коллективная попойка, скажем. Посещение игорного дома. Вечер в кабаре… Хизер сумрачно уставилась на список, постукивая пером по бумаге. Пункты получились довольно однообразными — и как-то не очень соответствовали требованиям педагогической практики.
В игорный дом студентов, конечно, не поведешь. Но можно ведь… Куда? В музей? На концерт духовых инструментов? На исповедь?
Черт.
Все приемлемые варианты были чудовищно скучны. Все интересные варианты были неприемлемы.
Да как люди вообще с молодежью работают?!
Добросердечие уместно, только когда младенцам слюнявчики подвязываешь. В реальной жизни за гуманизм не дадут и ломаного медяка. Слабых сожрут первыми, добрых — вторыми. А выживут только сильные и жесткие, те, кто не позволяет себе делать глупости, руководствуясь совершенно бессмысленными эмоциями.
Голос отца в голове с металлическим лязгом чеканил максимы. Алекс ненавидел его. Этот голос. За то, что он никогда не затыкался. За то, что держал на поводке, строго поддергивая сворку. А еще за то, что голос всегда был прав.
Хизер не давала себе времени задуматься. Не допускала в голову мысль, что она стоит перед классом — под перекрестным огнем смущенных, удивленных, раздосадованных взглядов. Она говорила. Уверенно и быстро. Когда говоришь уверенно и быстро, времени на волнение не остается.
Мастерская мэтра Фурье, на пяти империтовых кристаллах, с запасом хода на двести лет. Дороже обычных механических от того же Фурье раз эдак в десять.
Кому нужны часы, которые будут идти дольше, чем живет человек, Хизер понятия не имела.
Хотя нет. Имела. Ей нужны. Чтобы доставать часы на публике, демонстрируя всем, что ты можешь себе такое позволить.
В принципе, можно было просто приклеить купюру на лоб. Столь же доходчивое заявление — хотя и значительно менее декоративное.
Это было какое-то непонятное чувство, сродни ностальгии. Я держал в руках деньги. Настоящие, живые деньги. Мог что-то купить на них, куда-то поехать. Не помню, кто и когда сказал: деньги — это отчеканенная свобода. Или отпечатанная. Или закодированная нулями и единицами в банковской системе. Свобода. И на что только люди не идут ради неё.
В случае чего Ниу даже похоронки не получит. Может, кстати, и к лучшему. До последнего будет ждать, надеяться, а потом решит, что я про неё забыл. Злость и обида переносятся лучше, чем горе. Горе ломает людей, а злость с обидой… ну, бывает, что тоже ломают. Но реже.
Наверное, он потом прикончил этих двоих недоумков, которые умудрились залажать такое простое дело: убить обколотого наркотиками, истощённого, закованного в наручники человека.
Впрочем, они не так уж виноваты. Я должен, просто обязан был умереть. И не было ни одного врача, которые не сказал бы мне об этом. Каждый смотрел на меня так, будто я нарушил все законы разом и остался на свободе. Я был насмешкой над их знаниями, их опытом, и они меня за это в глубине души ненавидели.