Лёха не особо любил это дело — в смысле, убийство вот таких вот накачанных идеями… скажем, о поедании теплокровных. Знал, что пути у малолетних накачанных придурков три: они в процессе или умнеют, или оскотиниваются, или умирают за те самые идеи. Причём первый пункт случается реже, чем прочие два. Но ведь случается же! И ради этого шанса их стоит по возможности оставлять в живых.
Он вырос там, где психоаналитики ещё назывались шаманами, жили вдали от остального племени, носили яркие перья в знак отличия и прекрасно умели обуздывать монстров, порождённых разумом…
А ещё, пожалуй, работали намного тоньше, честнее тех, в броне из костюмов.
— Тана, не поймите меня сейчас превратно, но… У вас огромный мозг. Очень, как бы так сказать, функциональный. Способный очень быстро адаптироваться и поглощать огромное количество информации. Но этому мозгу тоже нужен отдых, понимаете? Вы не можете так издеваться над ним — и не получить никаких негативных последствий.
— У меня всё под контролем.
— Вы ведь знаете, как настораживает эта фраза любого психоаналитика, верно?
— То, что вы сказали раньше, про жажду крови и человеческую жестокость — правда. Это не вся правда о человечестве, конечно. Даже не половина её. Но всё же правда — в некотором печальном, кровавом, грустном смысле.
Тана кивнул. Ему бы и не пришло в голову с этим спорить.
Он мог отрицать многое, но не величие человеческой цивилизации, тех непостижимых высот, которых она достигла. Самым ужасающим и поразительным в людях было то, как деструктивное уродство сочеталось в них с непостижимой красотой, как соседствовали в них животная примитивность и высота отточенного разума.
Тана знал, что современная человеческая наука отрицает такие вещи. Но, изучив все её постулаты, в некоторых вопросах Тана остался верен своим — пусть тысячу раз мёртвым — духам и богам. Он верил тем теням, которые он порой видел краем глаза, и отблескам в отражении. Он знал: секрет феноменальной удачливости миледи Яблоневый Цвет, которая раз за разом позволяла ей выживать в самых диких ситуациях, кроется в тенях за её спиной. А уж тем, за кем по жизни следуют тени Смерти, бывает сложно умереть.
Правда, жить им ещё сложнее.
Я не знаю, как объяснять работавшему всё это время в тылу мальчишке, что некоторые вещи просто нормальны для тех, кто видел некоторое дерьмо. Он всё равно не поймёт. Если уж на то пошло, не будь я ставленницей самого, добрый доктор бы и меня попытался бы отстранить от работы, не глядя на должность. И вообще всех в ведомстве, что уж мелочиться. А что? Почти все тут побывали на войне, причём в крайне интересных локациях и со всеми вытекающими. Кто-то на чём-то сидит, кто-то выбивает чужие зубы на боях без правил, кто-то пьёт, кто-то параноит. Но что с этим сделать? Всех принудительно лечить? А работать будет кто, завхоз, робот-уборщик или секретарь с ресепшн?
Название может быть другим, конечно. За всю историю человечество придумало много разных слов, которые подменяли правду маркой прицела. “Неверные”, например. Или “твари”. Или “дикари”. Или ещё тысячи тысяч названий.
Оно не такое оригинальное, как про себя думает, это человечество. Оно постоянно повторяется.
Но название всегда придумывается, это правило. Как печать, как маркировка, как приговор. Как способ отгородиться.
Это название редко соответствует истине, да оно и не должно; главное чтобы оно падало, как в плодородную почву, в сознание людей. Которые, сами по себе, вполне социальные приматы. Которые не так уж любят беспричинно убивать себе подобных… Потому и придумывают название. Чтобы точно знать, что те, конечно, другие. Их можно.
А ещё работа была временем тишины. В голове становилось звеняще тихо, там больше не всплывали тени вины, страха и смерти: у него было дело, и он полностью погружался в него.
Идеальный побег.
Его Катерина была нежным, уязвимым и трогательным созданием.
Именно потому, собственно, она очень трогательно вскрыла электронный замок направленным мини-взрывом — по стандартам всех спецподразделений ЗС — вошла, встала над Родасом, скрестив руки на груди, и нежно поинтересовалась:
— Ну, и какого хрена?
Неэффективным как оружие… Тут, конечно, засада, да. Оружие оно такое, оно механически выполняет свою работу, а потом его прячут в шкаф. А с дефектом вечный гемор, ты прав: люди хотят спать, жрать, трахаться, у них бывают семейные проблемы, экзистенциальные кризисы и прочее дерьмо. Люди никогда не бывают полностью объективны, у них в мозгах всегда каша и вот это всё. Они иногда думают на работе о том, как кого-то трахнут, и принимают паршивые решения, потому что они, ну знаешь, люди. Оружие… с ним таких непоняток не бывает. Ему не надо ничего решать, ни о чём беспокоиться, ни на что отвлекаться. Оружие просто работает до какого-то предела, а потом ломается. Или морально устаревает и списывается в утиль. Поправь меня, но я могу придумать только два возможных итога.