На длинной кровати Переводчица первой вызвалась поделиться своей историей.
— Это было во время кампании Ста Цветов. Нам велели критиковать партию, университет, друг друга, даже качество наших обедов и исправность туалетов, — Переводчица повернулась набок, и так же сделали и все женщины, одна за другой, точно волны, бьющиеся о берег. — Так я, дура такая, вышла вперёд и сказала, что в моей просьбе о разрешении съездить в Ленинград четырнадцать раз отказывали и что учёный моего уровня обязан общаться с коллегами. Пока я говорила, все остальные отошли подальше. Потом я всё гадала, — сказала Переводчица, мягко приложив указательный палец к собственному носу, — как это я могла так глубоко изучать Достоевского и не понимать, что сама рою себе могилу?
Слово «Достоевский», в котором было целых восемь разных иероглифов, заставило всех забормотать в восхищении.
— Моя мамушка-старушка думает, что меня перевели в университет в Харбине. Она отправится к праотцам, если узнает правду, — Переводчица хлопнула рукой по кровати, будто отгоняя призрака. — Нельзя терять надежды! Председатель Мао — хороший человек. Он знает, каковы мы, и он на спасёт, — Переводчица прижала руку к сердцу, словно чтобы не дать тому разбиться. Согласное эхо прокатилось от женщины к женщине. — Как может быть иначе?Настало время, когда кончилась еда. То были полные отчаяния месяцы. Даже работа встала. Комендант лагеря согласился, что лучше тратить силы на поиски диких трав или кореньев. Провинцию опустошал голод; выделить осуждённым хоть зёрнышко проса, вне всякого сомнения, было бы контрреволюционной деятельностью. Завиток почувствовала, как перед глазами у неё порхают страницы. Это Переводчица обмахивала её веером. Она ощутила, как её катят по коридору. Это Переводчица растирала ей руки и ноги. Ей грезилось, будто она ест сочную утиную ножку. Это Переводчица украла горсть бобов с комендантской кухни, тайком их приготовила и скормила ей. Она слушает, как кто-то читает вслух из Книги записей; это было не взаправду, это Переводчица держала её за руку. Растерявшись, Завиток спросила:
— Кто нас спасёт?
Переводчица, слабо улыбнувшись, ответила:
— Никто. Значит, так тому и быть.
К концу голода на их длинной кровати остались всего лишь трое: Переводчица, юрист по налогам и Завиток. Они спали, тесно прижавшись для тепла друг к другу.
Остальные — врач, офицер госбезопасности, учительница и глава района — ушли, как говорится, в чистое белое небо, в западное поднебесье.