Человек, плохо представляющий себе, из каких факторов состоит угнетение, предположил бы, что новоприбывшие чернокожие отнесутся с сочувствием к согнанным с мест японцам и даже окажут им помощь. Особенно в силу того, что они (чернокожие) на собственном опыте знали, что такое концлагерь, поскольку много веков жили в рабстве на плантациях, а потом — в хижинах для батраков. Однако ощущение единства отсутствовало напрочь.
Новоприбывших негров зазвали сюда с захиревших сельскохозяйственных земель Джорджии и Миссисипи наёмщики с военных заводов. Возможность жить в двух- или трехэтажных многоквартирных домах (они мгновенно превратились в трущобы), получать в неделю двух-, а то и трехзначную сумму их полностью ослепила. Они впервые в жизни смогли возомнить себя боссами, богатеями. Могли позволить себе платить другим, чтобы те их обслуживали: прачкам, таксистам, официантам и пр. Кораблестроительные верфи и заводы по производству боеприпасов, возникшие и расцветшие с началом войны, говорили этим людям о том, что они нужны и даже востребованы. Для них это было совершенно неведомое, но очень приятное состояние. С какой же радости они стали бы делить свою новообретенную, кружащую головы значимость с представителями расы, о существовании которой они раньше и не подозревали?
Еще одна причина равнодушия к выселению японцев была менее очевидной, но ощущалась на более глубоком уровне. Японцы не были белыми. Глаза, язык и традиции противоречили белому цвету их кожи и доказывали их темнокожим преемникам, что поскольку их можно не бояться, то и считаться с ними не стоит. Все эти представления рождались подсознательно.
Никто из членов моей семьи и друзей ни разу не упомянул про исчезнувших японцев. Как будто они никогда не жили в нашем доме и ничем тут не владели.