Дикой. Нет, я в покои не пойду, в покоях я хуже.Кабанова. Чем же тебя рассердили-то?Дикой. Еще с утра с самого.Кабанова. Должно быть, денег просили.Дикой. Точно сговорились, проклятые; то тот, то другой целый день пристают.Кабанова. Должно быть, надо, коли пристают.Дикой. Понимаю я это; да что ж ты мне прикажешь с собой делать, когда у меня сердце такое! Ведь уж знаю, что надо отдать, а все добром не могу. Друг ты мне, и я тебе должен отдать, а приди ты у меня просить – обругаю. Я отдам, отдам, а обругаю. Потому, только заикнись мне о деньгах, у меня всю нутренную разжигать станет; всю нутренную вот разжигает, да и только; ну, и в те поры ни за что обругаю человека.Кабанова. Нет над тобой старших, вот ты и куражишься.Дикой. Нет, ты, кума, молчи! Ты слушай! Вот какие со мной истории бывали. О посту как-то о великом я говел, а тут нелегкая и подсунь мужичонка: за деньгами пришел, дрова возил. И принесло ж его на грех-то в такое время! Согрешил-таки: изругал, так изругал, что лучше требовать нельзя, чуть не прибил. Вот оно, какое сердце-то у меня! После прощенья просил, в ноги кланялся, право так. Истинно тебе говорю, мужику в ноги кланялся. Вот до чего меня сердце доводит: тут на дворе, в грязи, ему и кланялся; при всех ему кланялся.Кабанова. А зачем ты нарочно-то себя в сердце приводишь? Это, кум, нехорошо.Дикой. Как так нарочно?Кабанова. Я видала, я знаю. Ты, коли видишь, что просить у тебя чего-нибудь хотят, ты возьмешь да нарочно из своих на кого-нибудь и накинешься, чтобы рассердиться; потому что ты знаешь, что к тебе сердитому никто уж не пойдет. Вот что, кум!Дикой. Ну, что ж такое? Кому своего добра не жалко!