В XX веке человечество испытало безбрежное по своему масштабу и жестокости страдание, явившееся результатом направленных действий людей в рамках политических систем, и моральное воображение, возможность приписывания смысла произошедшему, кажется, останавливаются перед этой чертой: после Освенцима, писал Теодор Адорно, метафизическая рефлексия невозможна. Свидетели Холокоста часто не могли не только объяснить, но и описать происходившее, и в качестве реакции на этот вызов появился концепт «неописуемого» или «невысказываемого» невыразимого (unsayable, unspeakable), когда событие достигает такой меры ужаса, что его свидетели переживают антропологический шок. Подобным же образом рассказчики в книгах Алексиевич часто не в силах «уяснить» то, свидетелями чего стали. Мы не можем узнать о боли другого человека, если его история не рассказана — однако страдание очевидцев и участников событий, с которыми разговаривает Алексиевич, часто «невыразимо» или «непередаваемо». Дети войны, очевидцы Чернобыля или постсоветских этнических погромов, матери и сослуживцы погибших афганцев не в состоянии концептуализировать свой опыт — настолько он удалён от того, что мы считаем нормальным; у говорящих нет когнитивной «рамки», при помощи которой можно осмыслить произошедшее. Если мир является осмысленным, имеет «цель», то в чём она состоит и имеет ли отношение к человечеству и, таким образом, имеет ли переживаемое нами страдание хоть какой-то, пусть неизвестный нам, смысл? Каким, например, может быть «смысл» (рассказанного) в «Чернобыльской молитве» опыта жены пожарного, наблюдавшей буквальный «распад тела» любимого человека, когда кусками выходит изо рта поражённого лучевой болезнью печень? И как принять догадку, что смысла может не быть?Как считал психиатр и философ Виктор Франкл, еврей, начавший психологическую помощь узникам и этические раздумья, реализовавшиеся впоследствии в знаменитую книгу «Человек в поисках смысла», в невозможной ситуации гитлеровского лагеря смерти, «страдание перестаёт быть страданием, если оно обретает смысл». Переживаемое несчастье, боль, ужас, оказавшись соотнесёнными с большой целью, могут быть преобразованы в преодоление, поступок, активное и осмысленное действие. Воля к смыслу (will to meaning), написал Франкл в своей автобиографии, позволяет «выйти за пределы себя» и дотянуться до чего-то, что находится вне нас и что в конце концов даёт силу жить ради будущего. Ведь вопрос о смысле, который остаётся с человеком на протяжении всей его истории, считал он, «задаёт не сам человек, а жизнь ставит человека перед этим вопросом. И человек должен отвечать на этот вопрос; он должен ответствовать, будучи ответственным...». Даже не в состоянии объяснить зло, мы как этические и социальные существа должны выработать способ жить и определиться в отношении страдания. Как следует поступать, столкнувшись с (чужим) страданием? Насколько его причинение может быть оправданно или допустимо? Можно ли пытать террористов, чтобы узнать о готовящихся акциях и предотвратить их: эта тема обсуждалась недавно в США, когда были раскрыты документы ЦРУ о пытках в тюрьме Гуантанамо во время президентства Джоржа Буша. Является ли минимизация страданий нашей — всего человечества — моральной обязанностью? Таким образом, вопрос о смысле страдания может быть переведён в другую плоскость и превратится в разговор о возможности активного действия, сознательно предпринимаемого человеком.