И мы осуществили это, мы прошли по заросшим захолустным дорогам, ведя под уздцы коня по кличке Чародей. Были дождливые дни, солнечные дни, звездные ночи, грозовые ночи. Нам встречались узловатые старики и старухи на дальних фермах – мужья с морщинистыми обветренными лицами и жесткими жилистыми руками, словоохотливые жены с выцветшими голубыми глазами. Нам попадались канадцы, недавно перебравшиеся сюда из Квебека; останавливая свои плуги (один из них пахал на быках), они обрушивали на нас потоки жуаля – франко-канадского просторечия, которого никто из нас не понимал, даже Чарити, три года проучившаяся во французских и швейцарских пансионах.
Мы обедали в заброшенных школьных дворах, на заброшенных кладбищах в зарослях шиповника, гелиотропа и рудбекии, под кленами у покинутых фермерских домов с зияющими окнами. Когда ночевали на лугах, нас будило дыхание пасущихся коров. Когда забирались на сеновалы, на нас пикировали ласточки, встревоженные нашими фонариками.
Все было зеленое, даже салатовое, но с приметами осени: клены кое-где начинали желтеть, папоротники чернеть от заморозков. Наши лица покраснели от солнца, нас жалили осы, мы ели суп из концентрата, хлеб, намазанный арахисовой пастой, изюм и шоколад, один раз, когда проходили через деревню, жесткие бифштексы, другой раз, когда на пути была ферма, жестких и памятных кур.
Поход, как и замышлял Сид, стал венцом лета, его высшей точкой. На шестой день, омоложенные, мы рассуждали о том, что в следующем году непременно пройдем вдоль канадской границы от Бичер-Фолс до озера Мемфремейгог – или с рюкзаками, без Чародея, двинемся по Длинной Тропе от прохода Мидлбери-Гэп до горы Джей-Пик.