Заманчиво. До чего же это заманчиво — наконец взять свою судьбу в собственные руки. Не подчиняться чужой воле, а делать то, что сама считаешь нужным. Расправить крылья и шагнуть с обрыва. Разобьешься, взлетишь — не угадать. Но все будет зависеть только от тебя.
— Знаете, складывается впечатление, что мы с вами живем в разных мирах. И ваш мне совершенно не нравится.
— Мир один, фрагменты разные, — вновь усмехнулся Тавьер. — Кто-то ограничивается маленьким, уютным и в известной степени безопасным загончиком семейной жизни, кто-то предпочитает — или вынужден — видеть если не всю картину, то существенную ее часть.
— Скажите, Ильнар, как вы можете так жить? Неужели вам не противно подозревать решительно всех вокруг?
— Вы преувеличиваете, я подозреваю не всех, — спокойно улыбнулся он. — Есть круг надежных людей, в которых я уверен, и большое количество тех, кому подобное преступление совершенно не нужно или не по силам. Подозревать каждого — это уже болезнь, знаете ли.
Турану важен король, но король — это еще не весь Туран.
— Ладно, поехали. Проклинать момент знакомства с тобой уже давно поздно, придется жить с тем, что есть.
полусфера Хаоса нередко наделяет носителей весьма своеобразной логикой. Такой, от которой страдают не отдельные окружающие, а целые города и даже страны.
Когда нет даже призрачной надежды — легче. А тут… Можно очень долго себя убеждать в бессмысленности чувств, но сердце слишком глупое и упрямое.
— Одно другому не мешает. Я к тебе как парламентарий… тьфу, парламентер пришел.
— От кого? — озадачился Ильнар.
— От всех твоих подчиненных скопом, — спокойно признался Тагренай. — Они тебе боятся в глаза говорить правду, а меня убить сложно.
Красивый, интересный мужчина стоит на коленях, признается в любви, ничего не просит и не требует. Что-то же в ней должно отзываться на эти чувства, на красивые, словно в романе, слова! Наверное, каждая женщина о таких мечтает, и Олира тоже… ведь когда-то мечтала, да. Буквально несколько дней назад мечтала! Причем, кажется, об этом самом мужчине.
Пожалуйста, мечта сбылась. Наверное, сердце должно дрогнуть, она должна погладить Деналя по щеке, улыбнуться… Пасть в его объятия, наконец!
Только почему-то этого совсем не хотелось.
Женщина отчетливо понимала: этот вопрос невозможно на кого-то переложить. Даже если она спрячется за чью-то широкую спину, свалит на кого-то ответственность за принятие решения, он все равно останется с ней. И придется находить для себя баланс черного и белого, принимать неоднозначность мира, сознавать невозможность остаться с чистыми руками, делая грязную работу. Не здесь, не с этими людьми. Для них прямота и безгрешность — слабость, а, почуяв слабость, они с радостью вцепятся в глотку. Грязней политики, кажется, работы в этом мире еще не появилось.