- Илья -- один из тех людей, которые смотрят на жизнь сквозь книгу и не умеют отличить корову от лошади.
Вон она, правда! Дедушка твой её начал, я туда положил всю жизнь, а теперь -- твоя очередь. Только и всего. А ты что? Мы -- работали, а тебе -- гулять? На чужом труде праведником жить хочешь? Неплохо придумал! История! Ты на историю плюнь. История -- не девица, на ней не женишься. И -- какая там, дура, история? К чему она?
-- С детями -- не ругаются, их ругают.
-- Приходят, просят: научи! А -- что я знаю, чему научу? Я человек не мудрый. Меня -- настоятель выдумал. Сам я -- ничего не знаю, как неправильно осуждённый. Осудили: учи! А -- за что осудили?
Никто не говорил с Артамоновым старшим, и он чувствовал, что все, кроме жены, считают его виновным во всём: в бунтах, в дурной погоде, в том, что царь ведёт себя как-то неумело.
-- Хороший поп, -- сказал Тихон. -- Я у него на исповеди бывал. Хорош. Только он притворялся попом из бедности своей, а по-настоящему в бога не верил, так думаю.
-- Нет, он -- веровал во Христа. Каждый по-своему верует.
-- Оттого и смятение, -- твёрдо сказал Тихон
Мирон всё чаще говорил: рабочие бунтуют не ради того, чтоб улучшить своё положение, но потому, что им со стороны внушается нелепейшая, безумнейшая мысль: они должны взять в свою волю банки, фабрики и вообще всё хозяйство страны.
-- Баловство. Крепостное право терпели, а воли не терпят! Слабо взнузданы. Никита промолчал.
-- При господах -- не шлялись, не бродяжили
он явно предпочитал ударить сам себя раньше, чем его побьёт другой.
-- Идиотское время! -- раздумчиво говорил он. -- Вот, влопались в новую войну. Воюем, как всегда, для отвода глаз от собственной глупости; воевать с глупостью -- не умеем, нет сил. А все наши задачи пока -- внутри страны