Пока я росла, учителя и школьный психолог говорили о «настоящей жизни», словно это было нечто отличное от школы. То же происходило и в университете, хоть я и жила самостоятельно в городе с восемью миллионами жителей. Я не понимала этого тогда, не понимаю и сейчас: что это за «настоящая жизнь», если не та, которой ты живешь? С чего вдруг ребенок не такой настоящий, как взрослый?
Оправданно ли убийство, если убитый действительно заслуживает смерти?
Он заслуживает наказания.
Нет ничего более устаревшего, чем вчерашние новости.
Большинство людей озабочено тем, чтобы выжить. У них нет ни времени, ни сил, чтобы бунтовать.
Да блин, что не так-то? Не читаешь — плохо, читаешь — «все это как-то подозрительно». В следующий раз ко мне участковый придет, что ли? И спросит: несовершеннолетний Табашников, вы почему великую русскую литературу читаете в свободное от уроков время? А я ему: «А чо такова?» А он: на уроках изучение Лермонтова санкционировано, а вне школы не санкционировано, неизвестно еще, что вы там наизучаете… Ну и запретите тогда, запрещенка только нас и мотивирует, если чо...
Любители всегда найдутся, ценители останутся.
Как попытался сострить кардиолог, теперь я могу выбирать только одно: либо Эрос, либо Танатос.
Возраст дожития это называется, когда человеку в принципе уже пора умирать, а он живет.