Приятно было называть её по имени; словно играешь в дартс: «Ви-ка» - кидаешь дротик и попадаешь. Или не попадаешь. Он чувствовал, что не попадал.
- К сожалению, я женат, - вымолвил Борис Петрович и тут же почувствовал, как одним лишь этим «к сожалению» изменил Елене Григорьевне.
Водитель открыл багажное отделение, и тааможенник, вонзив в автобусное чрево луч фонарика, стал помешивать им темноту.
«Чёрный квадрат» был действительно чёрным. Кроме того, он действительно был квадратом. Не зная, что ещё подумать о «Чёрном квадрате», Борис Петрович несмело констатировал два очевидных свойства изображения - квадратность и черноту.
новая/250=
Вот бабушка верит в Бога. А лучше бы она молилась не Богу, а науке. "Бабушка, научи меня молиться науке"
Превратиться в конечном итоге в скелет - это ужасно. Я не хотел. Я знал только один способ избежать этой участи - повторить путь Ленина. <...> Лежать как Ленин, не так страшно. Но разлагаться... Короче, надо Лениным стать.
Я заметил, в самоубийство Есенина не верят в основном люди непьющие.
Похоже, пьющие знают чуть больше о жизни.
Иногда памятникам бывает полезно не показываться на глаза людям, особенно если в силу исторических катаклизмов возникает в обществе против увековеченного лица устойчивое предубеждение.
Одному определенно удалось. Один точно спрятался. Памятник Ленину в Ботаническом саду, установленный здесь в начале тридцатых.
Ленин с книгой в руке здесь похож на ботаника. Дендрологическая ценность хвойных пород интересует его сейчас больше, чем государство и революция. Где ещё можно увидеть такой чудесный экземпляр сосны Веймута (pinus strobus), очаровательные шишки лежат на земле. Ильич ими любуется. Лицо просветленное, взгляд добрый. Счастливый памятник, один из самых счастливых. Даже непамятник ему позавидует.
Чудеса везде чудеса. А у нас все равно чудеснее.
Мы можем что угодно думать об этих узах, но лучший памятник Тургеневу - это памятник Виардо.
Любой памятник - как бы он ни был абсурден - рано или поздно начинает обязательно репродуцировать смыслы.
Если мы обратим внимание на левую руку Дмитрия Ивановича, то с удивлением обнаружим, что памятник что-то прячет от нас. Подойдем-ка поближе, присмотримся. Что же мы видим? В руке папироска! У него ж перекур! Менделеев только что затянулся и теперь от посторонних глаз пытается скрыть недокуренную папироску!
Обед как таковой.
А что такое сам по себе обед? Нет, что такое обед, это понятно, непонятно, что делается с обедом — какому действию он сам себя подвергает?
Обед съедается, — и так сказать об обеде будет точнее всего, но все-таки, выражаясь более отвлеченно, что происходит с обедом, если понимать под обедом продолжительное мероприятие за столом с обязательным потреблением пищи?
Обед длится? Обед происходит? Обед имеет место быть?
В общем, обед, в котором участвует Капитонов, имеет место, несомненно, быть, длится, происходит, свершается — в дружеской и непринужденной атмосфере товарищеского обеда.
Обедается хорошо.
Капитонов вспомнил, как говорят об обеде: обед проходит.
В этом смысле обед напоминает жизнь.
Или жизнь напоминает обед.
— А тебе никогда не кажется, что действительно кто-то его съедает или, не знаю, объедает, что ли?
— Ты о времени?
— Да, о личном времени, которое отпущено каждому из нас. Кто-то объедает всю его мякоть, всю самую сочную плоть, а остается какая-то шелуха. Одна шелуха, шелуха событий. И только.
— Я работаю только с покойниками и мертвецами, причем русскоговорящими, но никак не с трупами. — Что вы городите? — возмущается Нинель. — Какие русскоговорящие? Чем трупы отличаются от покойников и мертвецов? — Именно в русском языке покойники и мертвецы — существа одушевленные, тогда как труп — неодушевленный предмет.— Что за бред! — А вот и не бред. Слова мужского рода, оканчивающиеся на согласную, в винительном падеже обретают окончание — а, если они одушевленные, и не имеют окончания, если они неодушевленные… Например, самец, крот, пилот, субъект. Одушевленные. Вижу кого? Вижу самц-а, крот-а, пилот-а, субъект-а. А вот: столб, гриб, дырокол, объект. Неодушевленные. Вижу что? Вижу столб, гриб, дырокол, объект. Нет окончаний. — Вы не видите, Капитонову и без вас плохо? К чему это? — А к тому. Вижу что? Вижу труп. Но нельзя сказать «вижу трупа». Значит, неодушевленный. С другой стороны: вижу кого? Вижу мертвеца, покойника. Но нельзя сказать «вижу мертвец», «вижу покойник». Значит, одушевленные существа. Улавливаете? Труп — как стол и кирпич, неодушевленный предмет. А покойник и мертвец — как плотник и орел, одушевленные существа. С покойником и мертвецом еще можно работать. — Какая разница между покойником и мертвецом? — Есть нюансы. Но важнее то, что их объединяет. Одушевленность. Да, они все не живые — и труп, и покойник, и мертвец, но покойник и мертвец при этом одушевленные. Труп — неодушевлен. Труп не может быть субъектом, он только объект. Субъект одушевлен, объект неодушевлен. А покойник и мертвец в отличие от трупа остаются субъектами. И вот главное. Неодушевленное оживить нельзя, ибо оно фатально не живое. А не живое, если оно одушевленное, оживить можно. Труп — нельзя, а мертвеца и покойника — можно. — Бред. — Заметьте, это следует из самой природы русского языка, именно поэтому я работаю исключительно с русскоязычными… Только поэтому, а вовсе не из чувства патриотизма, как это кто-нибудь может подумать.http://detectivebooks.ru/book/36949598/?page=28
- Кто-нибудь умеет делать массаж сердца? - Позовите Некроманта! - Он Некромант, а не реаниматор!
“Глубина, на какую погружает его эскалатор [метро], это синус тридцати на длину эскалатора, то есть длина пополам, о чем и думать не надо: понятно и так. Взгляд привычно цепляет во встречном восходящем потоке лица, ну если не точно красавиц, то хотя бы претенденток на звание мисс эскалатора”
“Она ему говорит:
— У меня иногда появляется ощущение… что мы совершенно несамостоятельны… Будто принадлежим какому-то причудливому миру, кем-то придуманному…
Капитонов решает, что это современная опера. С элементами драмы. Еще запоют.
— Не знаю, как насчет самостоятельности, — задумчиво произносит герой, — но мы действительно в значительной мере придуманы. Ты придумываешь меня, я — тебя, нас — допустим, Гриша, которого в свою очередь придумала Ася… Мы все придумываем друг друга, воображаем. Это естественно. Мы, разумеется, есть, но главное не то, какие мы есть, а то, какими мы друг друга видим, воображаем…”
Я иногда задумываюсь о своем возникновении — мурашки по коже!.. <...> Вот их сто миллионов. И все они устремляются к цели. А достигает только один. Один-единственный!..
— Ты про кого?
— Про сперматозоиды.
<...>
— И только благодаря этому конкретному сперматозоиду получаюсь исключительно я. Не кто-то еще, а именно я! Опереди его другой, любой из ста миллионов, был бы тогда мой двойник, ну как бы брат, с той же наследственностью… ну как бы если близнец — такой же, как я… но не я!..”
Я часто думаю, почему у нас с тобой никогда дело не доходило до постели. Не знаешь, почему?
— Наверное, потому… потому, наверное, что мы друзья.
— Зачет. Ответ принят
Было бы смешно, если бы я ревновал жену к телеящику, но все же минимальных знаков внимания муж, пришедший с работы, на мой взгляд, бывает достоин
Чай или кофе?» (спросила жена).
Ответствовал —:
«Чай».
«Или кофе?»
Ответствовал —:
«Кофе».
«Я тебя спросила, что ты будешь пить, а что ты отвечаешь?»
«Я и отвечаю, что буду».
«Спрашиваю —: чай? Ты —: чай. Спрашиваю —: кофе? Ты —: кофе».
«А зачем ты спрашиваешь про кофе, когда я уже ответил, что чай».
«Пей сок томатный. Полезно».
«Я не хочу томатного. Оставь меня в покое. Я не хочу ни чая, ни кофе».
«Да ты сам не знаешь, чего ты не хочешь. Ты и чего хочешь, не знаешь. Ты ничего не хочешь!
Что-то в том было, подумал сейчас. Было в том то, что ничего не было.
— Вот так работаешь, работаешь с человеком, а потом окажется, что был новый Репин там, или Куинджи.
«Хуинджи», — подумал Борис Петрович.