В Париже, на Северном вокзале перед тем, как сесть с московский поезд, Куприн сказал:
– Я готов пойти в Москву пешком…
Воздействие эмиграции на Бунина также было велико, оно привнесло в его произведения чувство личной безысходности. Его рассказы 20-х годов пронизаны ощущением одиночества, полнейшей изоляции человека от ему подобных, – «Конец», «Огнь пожирающий», «Алексей Алексеевич», «Далекое» и др., что еще сильнее, чем прежде, сказалось на изображении любви-страсти, ведущей к гибели.
Чувство родины необъяснимо. Оно шестое чувство. Детские хрестоматии учили нас, что человек обладает пятью чувствами.
– Зрением, слухом, обонянием, осязанием и вкусом, – подсказал матрос.
– Так, ну а вот родина – это шестое чувство, и природа его так же необъяснима, как и первых пяти.
– Я бы заставил для литераторов ввести обязательную дисциплину – уроки нравственности, – поддерживает его Батюшков, помогая словам плавным, изящным движением руки. – Чтобы ежегодно сдавали экзамен, и самой строгой комиссии.
... в русской литературе появилось многочисленное племя беззастенчивых дельцов, которым нет дела до каких-либо идеалов, но которые рассматривают ее [литературу] как одну из форм коммерции. Против них Куприн возвышает свой голос и в публичных лекциях, и в многочисленных интервью.
Пройдет двести-триста лет, и жизнь на земле будет невообразимо прекрасна и изумительна. Человеку нужна такая жизнь, и если ее нет пока, то он должен предчувствовать ее, мечтать о ней.
Мозг пытался найти точное выражение тому, что Куприн пережил за эти две недели в Ялте, в каждодневных встречах с Чеховым. Получалось очень громоздко и опять высокопарно. Но если бы он мог сжать все эти мысли до одной фразы, то скорее всего появились бы те самые слова, которые много позднее записал Бунин: «У Чехова все время росла душа…»
«Тело мое родилось в России, а дух принадлежит короне французской» (из Фонвизина)
Счастлив, кто красив, потом – кто силен, а потом уж – кто умен… (греческая поговорка)
Слова свои он сопроводил улыбанием и толь сладким, словно мухино сало разошлось по персту.
Какая нужда мне в уме, коль только сухари таскаю я в суме?
Кофе для императрицы варили из одного фунта на пять чашек, после нее лакеи доливали воды в остаток, а истопники за ними еще и переваривали.
Рыба рыбою сыта, а человек – человеком!
Говорят, к Блоку вселили в квартиру красногвардейцев. Хорошо бы – двенадцать! (Зинаида Гиппиус).
Петры Великие не повторяются, а вся сила русского Петра заключалась в том, что он был большевик, как были большевиками Иван Грозный и Павел Первый, и Марат, и Степан Разин.
У пролетариата нет родины!
Никогда от шуток Чехова не остается заноз в сердце…
Представьте, как стадо баранов, слушали Баран-Тугановского…
Когда кому-нибудь попадается в супе мозговая кость – это называется «оказией», и под оказию пьют вдвое…
Нам бы другую посудину. Здесь и выпить-то всего нечего (дьякон о рюмках)
Поскреби любого интеллигента и перед тобой окажется трусливый обыватель, который читает чужие мысли, повторяет чужие мысли и живет чужими мыслями…
Шиллер мог писать только тогда, когда на столе у него лежали гнилые яблоки.
В столовой у Варвары Константиновны
Накрыт был стол отменно-длинный,
Была тут ветчина, индейка, сыр сардинки –
И вдруг ото всего ни крошки, ни соринки:
Все думали, что это крокодил,
А это Бунин в гости приходил…