От любви глупый умнеет.
От любви умный глупеет.
Нужда учит человека сообразительности.
Мы все более и более отходим от мысли карать преступление, мы исправляем преступников. Это в старину полагалось наказывать за что угодно, тогда царило мстительное учение Ветхого Завета: око за око, зуб за зуб!.. Дело не в том, чтоб заполучить лишнего преступника, а в том, чтоб вернуть обществу доброго и полезного сочлена
ничто не происходит по одной единственной причине, на все имеется целый ряд причин
Он говорил по-шведски. "Стало быть, это финн", - думаю я.
Рано или поздно непременно найдётся какой-нибудь выход!
А я упрямо гнул свое. Я болтал, мучительно чувствуя, что надоел ей, что ни одно мое слово не достигает цели, и все же не мог остановиться. Я полагаю, можно иметь чувствительное сердце, даже не будучи сумасшедшим; есть натуры, которые отзываются на всякую мелочь, их можно убить одним резким словом. И я намекнул, что у меня именно такая натура.
Рано или поздно непременно найдётся какой-нибудь выход!
Он говорил по-шведски. "Стало быть, это финн", - думаю я.
А я упрямо гнул свое. Я болтал, мучительно чувствуя, что надоел ей, что ни одно мое слово не достигает цели, и все же не мог остановиться. Я полагаю, можно иметь чувствительное сердце, даже не будучи сумасшедшим; есть натуры, которые отзываются на всякую мелочь, их можно убить одним резким словом. И я намекнул, что у меня именно такая натура.
Однажды вечером Сиверт идет берегом реки и вдруг останавливается: на воде покачиваются две диких утки, самец и самка.Они заметили его, увидели человека и испугались, одна говорит что-то, отрывистый звук, мелодия в три тона, вторая отвечает ей в лад. В ту же секунду птицы снимаются, чиркают словно два маленьких колесика по воде и опять садятся на расстоянии брошенного камня. Тогда одна опять что-то говорит, а другая отвечает, это та же фраза, что и в первый раз, но полная такого облегчения, что звучит почти блаженством: она построена двумя октавами выше! Сиверт стоит и смотрит на птиц, смотрит мимо них и куда-то далеко, в грезу. Какой-то звук пронизал его, нежность, в нем проснулось слабое и легкое воспоминание о чем-то буйном и чудесном, пережитом когда-то раньше, но изгладившемся. Он идет домой, притихший, не говорит об этом, не болтает, это было не похоже на земные слова. То был Сиверт из Селланро, молодой и самый обыкновенный; он вышел однажды вечером и вот что он пережил.
"От любви умный глупеет."
Женщины не отличают одного мужчину от другого, во всяком случае, не всегда, не часто.
Так как сам по себе он ничего не представлял, то лучше было быть сыном богатых родителей.
Она вспоминает давние годы, когда, бывало, за шитьем уколет палец иглой и скажет: Черт! Этому она научилась от своих товарок за большим портняжным столом. А теперь уколется до крови, и высасывает кровь молча. Немало требуется борьбы с собой, чтоб так перемениться.
А дело в том, что и для Леопольдины настал черед волноваться, начинать свой бег по кругу. Она весьма для этого годилась, вытянулась, похорошела, только что конфирмовалась, жертва хоть куда. В юной груди ее трепыхается птичка, длинные руки ее, как и у матери, полны нежности, женственности.
...искусство, газеты, роскошь, политика стоят ровно столько, сколько люди готовы за них заплатить, не больше; продукты земли же, наоборот, приходится доставать по какой угодно цене, они - создатель всего, единственный источник.
И тут начинаются жалобы на жизнь, ожесточение против жизни! Каждому свое; у одних, пожалуй, есть причины жаловаться, у других нет, но никто не должен бы злобствовать на жизнь. Не надо быть строгим, справедливым и жестоким к жизни, надо быть милосердным к ней и брать ее под свою защиту: надо помнить, с какими игроками приходится возиться жизни!
И опять подтверждается, что набожность и нетребовательность - большое благо.
Время многое исправляет, плевками и грязью, едой и сном оно залечивает все раны.
- Я была для тебя не такою, как надо, - говорит она. - И оттого мне тяжко.
Эти простые слова умиляют его, умиляют мельничный жернов: ему хочется утешить Ингер, он не понимает, в чём, собственно, дело, понимает только, что другой такой, как она, нет.
- Вот уж о чём не стоит плакать, - говорит Исаак, - никто не бывает таким, как надо.
У Исаака такие здравые понятия о вещах, он, как никто другой, умеет выпрямить то, что покосилось. Кто из нас таков, каким должен быть?
Быстро ли идут годы? Да, для того кто состарился.
Она была словно яблоко, и он запустил в него зубы.
Она была добродетельна за отсутствием искушений.