В новой нашей истории много героев, но память оставляет из каждой эпохи одного, главного — остальные по разным причинам отпадают: кто оказался слабоват, упал на дистанции, другой, наоборот, слишком небескорыстно преуспел. Выстоял — Лихачев.
Именно в нем собралось все лучшее, что ценится нами.
Почему именно в нем?
Лихачев остался в прежней, дореволюционной жизни, хотя многие его сверстники «увлеклись» новой вакханалией, но это было не для него. Именно он сохранил в себе прежнее, как никто другой — поэтому так и полюбили его потом как «хранителя» всеми уже забытого.
Он поступил в Ленинградский университет в 1923 году, когда ему не было еще семнадцати, причем сразу на романо-германскую и славяно-русскую секции отделения языкознания и литературы факультета общественных наук… Способности ученого, упорство исследователя определились в нем сразу. Он решил посвятить себя самому главному в жизни человечества — Слову.
Тому, кто почуял цель, словно само все идет в руки, реальность даже обгоняет мечту.
«На некоторое время отец получил на хранение библиотеку директора ОГИЗА (государственного издательства) — небезызвестного в тогдашних литературных кругах Ильи Ионовича Ионова. В его библиотеке были эльзевиры, альдины, редчайшие издания XVIII века, собрания альманахов, дворянские альбомы, библия Пиксатора, роскошнейшие юбилейные издания Данте, издания Шекспира и Диккенса на тончайшей индийской бумаге, рукописное „Путешествие из Петербурга в Москву“ Радищева, книги из библиотеки Феофана Прокоповича, множество книг с автографами современных писателей (С. Есенина, А. Ремизова, А. Толстого)».
Судьба словно уже разглядела Лихачева: «А кто тут у нас будущий академик? Все лучшее — ему!»
Жизнь становится все горше. В голодные двадцатые, по-прежнему выезжая на дачу (уже не в Финляндию — граница закрыта), Митя ходит к крестьянам обменивать ценные семейные вещи на молоко и заходит на забытое кладбище, стараясь разобрать шведские надписи на старых плитах. В главном он уже внутренне определился: жизнь для него — это текст.
«Мы не пели патриотических песен, — вспоминает Лихачев, — мы плакали и молились. С этим чувством я и стал заниматься в 1923 году древнерусской литературой… Я хотел удержать в памяти Россию, как образ умирающей матери… Я окончил университет в 1928 году».
И как раз 1928 год, год окончания Лихачевым университета, отмечен приходом к власти Сталина и его диктатуры и началом гонения на кружки интеллигенции, на их встречи и их беседы.
Если не знаешь что делать — делай себя.
У нас в России съездить в ссылку — значит, заслужить самый высший авторитет!
Привыкать к светской жизни надо с молодости — если упустил время, то уже никакие деньги не помогут.
Вундеркинды начинают хорошо, но, за редким исключением, плохо заканчивают
Похоже, главная задача их брака — влезть на плечи другому, чтобы сделаться заметней.
она сияла почти всегда, что не мешало ей довольно часто с лучезарной улыбкой произносить фразы самые убийственные.
Кровь — единственные чернила. Кровью обязательно пахнет в любой сильной прозе — даже если прямых трагических событий в ней нет.
Чаплин, бессмысленно проведя два часа с Махатмой Ганди, сказал, что большие люди, как планеты, не созданы для слишком близких встреч.
Проза Довлатова убедительна — намного убедительней самой жизни.
Тем-то литература и привлекает, что там доступно все, о чем в реальной жизни крепко задумаешься — и побоишься, не сделаешь.
За время моего отсутствия небогатый интерьер низкой горницы заметно украсился… На стене, рядом с мутным, треснувшим зеркалом выделялся приколотый с размаху всаженным ножом листок с крупной надписью. “35 лет в дерьме и позоре!"
Люди меня разочаровывают, все подряд. Так всегда бывает в несчастье. Обидно, что кто-то может нормально жить, когда у меня все плохо.
Такова писательская участь — все время пробуешь на прочность сук, на котором сидишь, а потом уже и пилишь его — а иначе вроде бы и сидеть на нем не имеешь морального права.
Чтобы увидеть героев и героинь глазом художника, надо перестать видеть их взглядом друга, мужа, собутыльника, сослуживца.
В маленьком городе люди смотрятся заметнее и крупнее, отношения зримее, тебя быстрее узнают и оценят — в мегаполисе проходишь «непонят и непризнан» до седых волос, а тут все на виду.
Место кумира, законодателя литературной моды, талантливого молодого писателя, которым положено восхищаться, было занято уже его близким другом Веселовым. Не подсиживать же друга? Довлатов, впрочем, мог бы. Но вовремя почувствовал: Олимп мелковат.
Я там пробуду три месяца среди законченных подонков общества, то есть в самой благоприятной для меня обстановке.
Бороться с советской властью, что с сыростью: все равно как-то наползает из темных углов и становится еще хуже, чем до «попыток обновления».
почему-то именно серия о «пламенных революционерах» оказывалась для многих трамплином для прыжка на Запад. Казалось бы — какая связь? Но… Гладилин выпустил книгу о Робеспьере — и подал документы. Аксенов написал книгу о Красине — и тоже убыл. Ефимов тоже воспел кого-то пламенного — и оказался в Америке. Ну просто не книжная серия, а какой-то «ковер-самолет»!