– Предают друзья, майор… Лучшие! Предают именно друзья… И генерал заговорил. Он слегка взволновался. И слегка тер пальцы о пальцы. Его слова зазвучали. Хотя, по сути, он только повторял и повторял про лучших друзей. Которые нас предают… Почему? А потому что все прочие нас сдают. Приятели сдают… Товарищи сдают… Сослуживцы…
– Предают друзья, майор… Лучшие! Предают именно друзья… И генерал заговорил. Он слегка взволновался. И слегка тер пальцы о пальцы. Его слова зазвучали. Хотя, по сути, он только повторял и повторял про лучших друзей. Которые нас предают… Почему? А потому что все прочие нас сдают. Приятели сдают… Товарищи сдают… Сослуживцы…
Всех подчистую выдавить, вытолкать с перекрестков. С улиц. С площадей… А сами вперед-вперед-вперед в колоннах по восемь! Грандиозный парад покаяния!..Стукачи будут первыми из наших кающихся.
Раннее-раннее утро, а в ее К-студии уже гость, и этот гость по-мужски самозабвенно (и тоже, надо думать, счастливо) спит в ее постели. Он, разумеется, не просто гость. Он — ее любовь.
И ведь они оба подходят — она ему, а он ей, еще как впору!.. Всё-всё-всё, даже по летам. Ему сорок — ей тридцать…
Ольга возле постели, смотрит на спящего со сдержанным восхищением. Он умен, образован… Она сделала выбор. Но, конечно, волнение! Она женщина, она побаивается этих утренних сладких самооценок, ласкающих женское ухо… все-таки?.. не поспешила ли. У нее бывали ошибки.
— Он спит?— Спит.— А ты?— Сторожу его сон.— И сторожишь сама себя от ошибки?— Что-то вроде.
Исторически необходимое смутное время
— А хапуги! А воры! А драки в очереди за водкой!.. Вчера, Оль!.. Мужику проломили башку его же бутылкой…— А у меня любовь
Как великолепны женщины, когда они приходят туда, где их уже ждут.
В России надо жить долго.
Из небольших честных поступков складывается большая правда.
... если у тебя глаза здоровые, шутки насчёт бельма поддерживать не спеши.
... Это были симпатичные люди. В шутку я называл их осведомителями. Они не знали о цели расспросов. Они попросту предавались воспоминаниям.
С тех пор как у меня появился этот записывающий портфель, я стал торопиться. Я стал нервничать и торопиться.
Мы поговорили. Я вычерпал всё, что черпалось, - Лысый Сценарист по природе своей был мягкий человек, и тут уж ничего не поделаешь: ты можешь искренне любить таких людей и сочувствовать им, но самосохранение не дремлет, и внешне ты будешь суров с ними, жесток, отчасти бесцеремонен. Потому что иначе этот лёд вспучится и из синих трещин хлынет жалость, такая слёзная и острая жалость, которая затопит и тебя, и твою семью, и твою жизнь, и твоё дело, и вообще всё, что можно жалостью затопить. А затопить можно всё.
Я уважал противоречие; помимо прочего, противоречие страхует от банальности.
Жизнь большая. Жизнь - она серьёзная.
Да, вор, но не вор-накопитель. Вор, который был скорее раб этого своего воровства, а не хозяин. Как раньше говорили - раб страсти своей.
А на последней прямой стал долго и нудно извиняться, объясняя, что каждая творческая личность - это комок нервов.
Люди не могли быть одинаковыми, и потому люди были самые разные - как обычно. Как везде.
Из небольших честных поступков складывается большая правда.
... если у тебя глаза здоровые, шутки насчёт бельма поддерживать не спеши.
... Это были симпатичные люди. В шутку я называл их осведомителями. Они не знали о цели расспросов. Они попросту предавались воспоминаниям.
С тех пор как у меня появился этот записывающий портфель, я стал торопиться. Я стал нервничать и торопиться.