Завидовали мы не лакированным туфлям или накрахмаленной манишке, а тому, кто был даровитее: «Он так играет на скрипке!» или «У него такая техника!» Вот что ценилось.
Во времена нашего детства деньги не возводились в культ. Это сейчас у нас и по телевидению, и по радио, и в прессе постоянные разговоры о деньгах. И ты с ужасом понимаешь, что это становится нормой жизни.
Взрослым я проехал по России вдоль и поперек, встречал стольких людей, но ее, России, сердечный напев зазвучал во мне там, в Вышнем Волочке. Я еще раз убедился в том, что первое впечатление – самое верное.
Москва была тогда ухожена, лица людей были светлее, приветливее и добрее, потому что время было другое, непохожее на теперешнюю жизнь, от которой сейчас люди стали угрюмо-озабоченные, замкнутые в себе.
И вынужденное голодание в гостиничном номере, которое открыло мне такое в человеческой природе, когда чувство голода превращает нервную систему в голые провода. Таким состоянием можно как угодно манипулировать людям сытым. Я до того не знал, что такое голод. Теперь знаю, как недостойно, трудно, даже опасно быть голодным.
Абсолютно объективных оценок не бывает
Какой бы по счету концерт ни давал артист, новая публика встречает его заново.
Усталость появлялась, возможно, и потому, что каждое произведение я брал не столько вокальной школой, голосовой механикой, сколько своим существом – от сердца к голосу.
Там, в Баку, я впервые услышал Дмитрия Хворостовского, поразившего меня своим великолепным спинтовым баритоном.
Так уж я устроен – живыми хочу запомнить близких мне людей. Понимаю, что это непростительная слабость.
Чем больше она меня любила, тем больше я ее обижал.
Впрочем, главная наша книга не на бумаге, а в нас самих. Как сказал поэт Роберт Рождественский: Воспоминания глядят в глаза,Воспоминаний обмануть нельзя.Они по самой сути мои друзья и судьиИ мои наставники…Живут во мне воспоминания,Живут во сне и наяву.Они тепло мое весеннее,Моя мечта, мое везение,Моя надежда и спасение.Пока я помню – я живу….
"... на фотографиях он разный – от красавца до средней привлекательности человека."
Но русская церковь оставит навсегда ощущение сказочного терема, где, по тому моему наивному представлению, Боженька не строгий, а добрый.
Когда приходит известность, появляется имя, тогда появляется и ответственность – ты не имеешь права петь хуже, чем спел вчера.
Мы пели оба на итальянском языке, так что публика ничего не заметила. Более того, слушатели переживали за арестованного Каварадосси так, что на глазах у многих были слезы.