— Свое задание я выполню,... Но это не значит, что мне он нравится.
Этот мир достоин сожаленья, повторяешь ты. Мерзкий, мерзкий. Ты видел, каково человечество в действительности, и не желаешь иметь с ним дела. Каждый так говорит, когда ему восемнадцать лет. Но это проходит. Мы психически организуемся и видим, что Вселенная — достаточно приятное место, и что все люди стараются, как могут… Да, мы не совершенны, но мы и не чудовища.
... если ты хочешь гротеска, то нет нужды искать его за пределами Земли. Жирафы, омары, актинии, каракатицы, верблюды. Поглядим объективно — вот верблюд. Разве он выглядит менее причудливо, чем гидрянин?
Человек же не создан для того, чтобы скакать вот так от звезды к звезде.
— Значит у нас нет выбора? — Мы достаточно свободны, чтобы повертеться на крючке.
Отсутствие логики - это моя привилегия.
— Но ведь они видят, что у нас огромные города. Что мы знаем звездные перелеты. Разве это не доказательство нашего разума?
— Бобры строят плотины, — заметил Раулинс, — но ведь мы не заключаем договоров с бобрами. Мы не выплачиваем им компенсации, когда присваиваем себе их территории. Мы считаем, что по определенным соображениям чувства бобров можно не принимать в счет.
Я утверждаю, что залогом человеческого счастья служит плотность черепной коробки. Если бы люди обладали хоть зачатками телепатических способностей, хотя бы той смутной силой, умением обходиться без слов, какими располагаю я, то они попросту не смогли бы находиться в обществе друг друга. Существование человеческого коллектива сделалось бы невозможным. А гидряне могут взаимно воспринимать мысли друг друга, и, по-видимому, это доставляет им удовольствие. Но мы так не можем. И именно потому я заявляю тебе, что человек — это скорее всего наиболее достойное удивления животное во всей Вселенной, неспособное даже переносить запах своих ближних… Душа не желает знать душу…
Я утверждаю, что счастье для человечества - герметичность человеческого черепа, не пропускающего его чувства наружу. Если бы у нас было хоть немного телепатических способностей, то эта мутная сила - выражать свои чувства без слов - развалила бы цивилизацию. Мы не смогли бы вытерпеть друг друга. Существование человеческого общества стало бы невозможным. И, собственно, поэтому я говорю тебе, что человек - наиболее достойная презрения тварь во всей Вселенной, не способная даже перенести запах собственного рода, где душа не хочет знать душу.
Видишь ли, я разносчик заразы, и имя этой заразы - правда. Я утверждаю, что залогом человеческого счастья служит плотность черепной коробки. Если бы люди обладали хоть зачатками телепатических способностей, хотя бы той смутной силой, умением обходиться без слов, какими располагаю я, то они попросту не смогли бы находиться в обществе друг друга. Существование человеческого коллектива сделалось бы невозможным.
Аксиома: Грех против любви – пытаться переделать душу того, кого любишь, даже если думаешь, что будешь любить ее больше, когда превратишь в нечто другое.
Период не может продолжаться, когда ты понял, что он уже закончился.
Чем дольше ты живешь, тем больше тебе хочется жить. Если, конечно, тебя не мечает боль, если ты не изуродован, если ты не остался один-одинешенек на белом свете и все это не становится тяжким бременем. Но если ты любишь жизнь, тебе ее всегда будет мало.
Истинный предмет изучения человечества - сам человек.
Люди талантливые не собираются становиться писателями. У тебя это или есть, или нет. Те, у кого есть, пишут, а те, у кого нет, собираются.
– Гитлер? Гитлер? Я не хочу говорить с Гитлером.
Стояла осень 1942 года, и детский испуг был вполне понятен, и он повторял с удивительной настойчивостью:
– Доктор Гитлер хочет меня видеть. Доктор Гитлер хочет со мной познакомиться.
Мама умоляла:
– Да нет же, Дэвид, он Гитнер, Гитнер, через "н".
Он упорствовал. В кабинете психиатра доктор Гитнер приветливо улыбнулся и сказал:
– Ну, здравствуй, Дэвид.
Дэвид выбросил вперед руку и выпалил:
– Хайль!